Страница 7 из 9
Национальный состав роты был очень пестрым, достаточно сказать, что у них был даже кореец Ким. Учились с ними также две женщины, Коровина и Бразинская. Правда Коровину в середине учебы отчислили. Успеваемость была разная. У папы, как у командира роты, сосредотачивались сведения о сдаче зачетов и экзаменов. Круглым отличником был Водяной, к нему подтягивались Гершгорн и Молотов. Плохи дела были у Когана, Бразинской и Муховикова. Папин средний балл был порядка 4,5.
Курсанты Военно-Воздушной Академии им. Жуковского.
В первом ряду: Балашкан. Гершгорн, Соколов, Винский, Уралов, Воробьев, Заморин, Молотов, Сидоров, Скоробогатов.
Во втором ряду: Румянцев, Невинный, Гульник, Алексеев, Крылов, Белинский.
Вся рота была очень дружным коллективом. Спайка происходила по линии общественной работы, в которую входили спорт, самодеятельность, кружки, стенгазета и вылазки на природу. В подражание Кукрыниксам у них образовалось трио Бодропетус, куда входили Бодров, Петухов и Усаченко. Эти ребята «продергивали» в газете товарищей стихами и шаржами. Никто не смог избежать этого продергивания. Кое-что я запомнил. Например, Коган участвовал в автопробеге по Каракуму и заработал за это такие стихи.
Ему ни пафос нашей стройки,
Учеба тоже не нужна.
Пусть на зачетах будут двойки,
Поймать бы только ордена.
В Академии велась и большая партийная работа. Парторгом был Степан Хадеев. В то время партийная деятельность была очень сложной. С одной стороны, то есть сверху, поступали жесткие установки, с другой стороны, то есть снизу, существовала еще внутрипартийная демократия, различие мнений и стремление отстоять свою собственную позицию. Среди слушателей были и такие, которые в свое время побывали и в меньшевиках и в оппозиционерах. Этих оппозиций в двадцатые годы не счесть было по пальцам обеих рук. Как раз в ту пору, когда папа учился в Академии, в партии начались чистки рядов. Эти собрания проводились в клубе Академии, доступ в зал был свободный, и мама ходила на те три чистки, которые касались папы.
Чистки проходили так. Вызывался на сцену коммунист, там он рассказывал о себе, а затем отвечал на вопросы слушателей. Вопросы большей частью касались классового происхождения, родственных связей, участия в оппозициях, группировках и блоках. После ответа на вопросы начинались выступления всех желающих, в том числе и беспартийных. Ответчику давалась оценка. Не пропускались мимо никакие пьянки или другие аморальные поступки. Иногда звучали и такие обвинения: « Мы видели, как он заходил в торгсин, значит, у него водится золото, и он хочет поддержать мировую буржуазию». Трудно было доказать, что человек просто зашел поглазеть на настоящие товары. Впрочем, и это осуждалось, как, в лучшем случае, проявление мещанства.
Некоторым эти чистки стоили партбилета, другие с большим трудом отбивались, истрачивая массу нервного потенциала. Папе же на всех чистках не давали дойти до сцены и криками «знаем» и «надежен» возвращали его на место.
Не последнюю роль в жизни папы занимал спорт. Папа брал первые призы по стрельбе, а на лыжах здорово отставал. Тогда они заключили гласный договор с Замориным, который здорово бегал на лыжах, но плохо стрелял. Договор этот был о взаимном подтягивании, как тогда говорили. Я тоже участвовал в лыжных гонках на аллеях Ленинградского шоссе и обгонял добрую половину слушателей. Все они меня знали.
Любил я смотреть и на строевые занятия, которые проходили в Петровском парке. Мне очень нравилось смотреть, как летчики в нарядной форме маршируют и перестраиваются. Синие френчи, белые сорочки, черные галстуки, редкие в то время синие пилотки, начищенные хромовые сапоги – все это двигалось четким шагом в стройных шеренгах. Всем этим движением управлял мой папа. Я был горд до умопомраченья.
Главное, конечно, была учеба. К сожалению, об этой стороне я ничего припомнить не могу. Что я мог в свои девять лет понимать в аэродинамике или диамате?
Со всеми слушателями у папы были дружеские отношения, но больше других я помню Заморина, Невинного и Молотова.
Петр Геннадиевич Заморин пришел в авиацию с флота. Это был человек огромной силы, благодушный здоровяк. Он всегда улыбался, очень метко острил, и все, кто находился рядом с ним, всегда заражались его весельем. Его жена, Муська, не сводила с него влюбленных глаз. Иногда он приглашал к себе особо доверенных лиц, в том числе папу, и они в глубокой конспирации раздавливали бутылочку.
По окончании Академии все выпускники были приглашены в Кремль на банкет. Заморин получил назначение в Севастополь и от этого находился в приподнятом настроении. После банкета он крепче других держался на ногах. Будучи преисполненным энтузиазма, он взялся развозить по домам сильно захмелевших товарищей. Видимо, дома у благополучно доставленных выпускников празднование продолжалось. Когда Петр Геннадьевич возвращался к себе домой глубокой ночью, он выпал из трамвая, и ему отрезало обе ноги. Жена Муська его сразу же бросила. Но он не сдался. Он освоил протезы, остался служить в Академии, где заведовал лабораторией.
Петро Данилович Невинный обладал очень сильным характером. С его мнением все считались. Он давал самую верную оценку людей и их поступков. Однако сам Невинный не всегда был безгрешен, и не всегда оправдывал свою фамилию. Не желая укрощать свою гордыню, он нет-нет да и устраивал дома скандалы. Во время войны Невинный был главным инженером армии, дослужился до генерала.
Молотов был одним из самых старших по возрасту, наиболее умным и интеллигентным из всех слушателей. К своему несчастью он в юные годы имел какое-то отношение к троцкизму. На партийных чистках ему здорово доставалось, но он всегда находил аргументы в свою защиту. Немало значила и поддержка товарищей. Все же, по слухам, в 1937 году он был репрессирован.
Уже однажды упомянутый парторг Степан Хадеев по окончании учебы остался в Академии и во время войны. В эвакуации на Урале несколько месяцев он исполнял обязанности начальника Академии. Но эта должность оказалась ему не под силу, и его перевели в Сталинобад (ныне Душанбе) начальником авиаучилища. Несколько раз он бывал у нас в гостях в Ташкенте. Из его рассказов я запомнил, что у него вышел конфликт с академиком Юрьевым. Юрьев подал в международный суд иск на какого-то американского ученого, отстаивая свой приоритет в области вертолетостроения (до войны вертолеты называли автожирами). Хадеев, будучи скорее политработником, чем ученым, пытался доказать Юрьеву, что судиться с союзником грешно, а Юрьев, в свою очередь, организовал его изгнание из Академии. Позже Хадеев возглавил харьковское высшее авиационно-инженерное училище, стал генерал-лейтенантом.
Но больше всего папа дружил с Алешей Галкиным, с которым вместе служил в Ижевске и Зиновьевске. Мы часто ходили в гости друг к другу. Играли в домино, пили чай. После чая папа с Алешей пели. Первой песней, которую запевал Алеша, была «Ой, да ты, калинушка». Их дуэт неизменно имел успех на концертах художественной самодеятельности. Сначала они пели a capella. Со временем они стали петь под аккомпанемент: папа взял в клубе казенный баян и выучился на нем играть. Алеша учился на вооруженческом факультете и после Академии попал на полигон в Ногинск, где и прослужил всю оставшуюся жизнь.
Папа. 1934 г. Алеша Галкин
* * *
Жили мы очень скромно. Папа получал 375 рублей. Для сравнения скажу, что машинистка в учреждении получала 500 рублей. Помню, что в день рождения мне мама пекла пышки и покупала стакан клюквы. На это пиршество приходили дети и дарили кто ластик, кто карандаш. Продукты были по карточкам, магазины назывались закрытыми, так как там могли делать покупки только прикрепленные люди. Промтоваров практически не было. Скудная одежонка распределялась по талонам. Мама достался хлопчатобумажный джемпер, и он стал ее выходным нарядом.