Страница 8 из 10
И в этот злополучный, а может, наоборот, счастливый день всё было по тому же сценарию – вода на разогреве, еда на плите, в доме чисто, стол засервирован.
Взгляд мамы улавливает стрелки на часах, которые подтверждают приход мужа с минуты на минуту.
И действительно, не успела она отвести взгляд от часов, как подъехала машина к окнам первого этажа нашей квартиры и показался отец.
Мама обрадовалась и побежала к двери.
– Дорогой, всё готово. Проходи! Я так тебя жду! – и хотела поцеловать мужа, но отец остановил порыв, схватил какой-то свёрток и на ходу прокричал:
– Буду поздно, не жди!
Мама подбежала к окну и увидела – на задних сидениях авто сидели две девушки.
– Всё как доктор прописал, – вставил Пётр.
– Да! Доктор прописал! – с надрывом, почти крича, повторила Инга слова Петра. – Ну, Вам не понять, ЧТО чувствует женщина в эти минуты? Да она ничего не может чувствовать, она задыхается, ей не хватает воздуха, и она готова умереть, только бы не видеть себя такой униженной и раздавленной. Самая больная, незаживающая рана – унижение. А Вы, Пётр Петрович, представьте, если бы на роскошной РАЗОБРАННОЙ постели лежала Ваша роскошная РАЗОБРАННАЯ жена!
Инга сразу поняла, что она попала прямо в гипофиз. Глаза Петра извергали гром и молнию.
– Этого не может быть, потому что не может быть НИКОГДА! – прохрипел Пётр с характерным разделяющим шипением в голосе.
Довольная Инга подумала: «Ну, голубчик, теперь тебе точно не до секса», – и возгордилась уникальностью своих ходов.
Инга, подчёркивая реакцию Петра, выразительно сказала:
– Вот и маму накрыло состояние хрипоты, тошноты и рвотных позывов, – и, помолчав, продолжила: – Когда родители приехали в этот город, мама играла в театре. Получали мало, на жизнь хватало с натягом. И она, пожертвовав своей профессией, начала шить меховые шапки. Финансовая раскрепощённость стала ощутимо украшать быт. Стало легко и комфортно. Достаток в семье отец стал с удовольствием и наслаждением использовать в своих порывах и так заигрался, что, перетягивая одеяло на себя, оставил маму совсем голой, без одеяла, укрывающего их семейное ложе.
Отъезжающий автомобиль с другом отца за рулём и двумя девушками тяжёлой гильотиной разрубил на клочки их семейное одеяло.
В течение нескольких дней мама завершила заказы, раздала готовые изделия заказчикам, получила деньги и убрала с глаз долой все приспособления для пошива. Она отодвинула в угол машинку, убрала болванки для натягивания заготовок, инструмент, журналы и каталоги, в общем, ВСЁ, что забирало безвозвратно уходящее её время.
Она шила, готовила, убирала, была с детьми… а одеяло всё сползало и сползало с её молодого, ещё жаждущего любви тела.
Мама посетила парикмахерскую, привела в порядок ногти на руках и ногах, посетила пару магазинов, приобретая обновки, и, обновив себя, направилась в театр.
Художественный руководитель театра сразу принял маму в свои ряды.
Новый коллектив, общение, роли, овации – другая жизнь, диагональ которой совсем в противоположной точке. Это не кастрюли, швабры, стирки, уроки – прямо замкнутый круг, в центре которого зеркало и неудержимое желание плюнуть в этот самый центр.
А маме тридцать! Расцвет! Зрелость! Волнующая красота!
И… началась ломка костного мира семьи, ломка позвоночника, ломка хребта.
У мамы появились любовники, и не один, а сразу несколько. Она могла в обед быть приглашена одним, а вечером уже проводила время с другим. Она отдавала себя в объятия и была готова изменить свой ритм жизни, закрашивая пережитые ею унижения изменами. Она не знала, что делать с ЭТОЙ болью, и прятала её за пороками. Они (пороки) отгораживали её от мира, созданного её мужем. Она прикрывалась ЭТИМИ пороками. ПОРОКИ защищали её.
Измены не приносили радости, но они помогали выровнять ритм её сердца, ритм, позволяющий дышать, а не задыхаться, как в тот роковой день отъезжающего автомобиля.
Отпечатки в памяти от фальшивого блеска страз с претензией на бриллианты дорисовывали подробности. Подробности ненужного внимания, ненужной и мнимой любви, ненужной близости. НО нужного ей – сильного вдоха, чтобы устоять против брошенного в сердце камня: «Буду поздно, не жди!».
Инга замолчала, а потом добавила:
– Пётр, вы даже не представляете, как нам, женщинам, важно, когда нас несут как хрустальную статуэточку, боясь уронить, разбить… Беречь и оберегать – ВСЕГДА! А не только когда Вам, мужикам, надо заработать баллы. Вот и отец начал зарабатывать баллы, он провожал и встречал маму, объяснялся ей в любви, окружал вниманием.
Но семьи уже не было, хребет был сломан. А хребет – основа основ, основа скелета, скелет – основа тела, а тело – храм Души. Израненная Душа долго болит.
В конце концов, мама ушла от отца. Родители разошлись. «Порой и мёд можно обратить в желчь».
Инга уловила глубокий взгляд Петра и поняла: «Нет! Он точно не “средний”, он Пётр, Пётр Петрович».
Взгляд Петра изменился, в глазах отражались лучи, проникшие в неосознанность холодного течения. Лучи проникли и посеребрили взгляд Петра. Он смотрел на Ингу, как на таёжную травницу, которая подобрала ему верный цвет.
– Давай я тебе помогу разобрать продукты? – совсем неожиданно спросил Пётр.
– Да нет, я сама. А что, это всё мне?
– Конечно, тебе.
– А-а-а? Что я должна? – с лёгким испугом спросила Инга.
– НИЧЕГО! – ответил Пётр, понимая вопрос.
– Просто ВСЁ и просто ТАК? – чувствуя себя полной дурой, спросила Инга.
– Нет, не просто, ты даже не понимаешь, насколько не просто! – ответил Пётр.
Он уже знал, что завтра возьмёт билет на Кипр и улетит к жене, он так соскучился. Потом встал, поцеловал Ингу в щёчку и, попрощавшись, вышел.
Пётр понял, что Инга обнажила историю о своей матери, защищая себя от того, к чему привык он. Женщины у Петра были на десерт или на опохмел, вместо огурчика. Утолил жажду и забыл. Но Инга не десерт, тем более не огурчик. У неё свой запах. Она пахнет тайгой, травами…
Размышления с Ингой подвели его к решению взять билет и улететь в их летнюю резиденцию, на Кипр, где сейчас отдыхает его семья. Он не стал заходить к Нино и как-то сразу ощутил приятную вибрацию, как будто зазвучала музыка, трогающая его душевные струны. Какое-то необычное, приятное состояние обволакивающе накрыло Петра.
А в это же время Инга сидела за столом, и с её глаз катились слёзы – от воспоминаний, от сильного напряжения… да она и сама не знала ОТЧЕГО!
Глава 5
Наши представления о том, как всё должно быть, мешают нам наслаждаться тем, как всё есть.
На следующий, это был уже третий, день Инга проснулась с необычным настроением: будто она не в своей недавно обжитой комнате, а где-то не у себя. Всё ей показалось настолько неуютным и совсем чужим. Она не спешила вставать, а, отходя ото сна, стала прокручивать вчерашний день.
Киря, Снежная королева, Лера, Толстый и Средний, опять Киря. А когда Средний перестал быть Средним, а она перестала быть профурсеткой, а осталась сама собой – день закончился.
Инга встала, умылась, собрала волосы на макушке в гульку и принялась готовить кофе.
Поставила на стол тарелку с бубликами, и… вдруг её осенило, она вспомнила: «Ведь в холодильнике – Гастроном Гастрономыч! Ох! Как он меня сейчас порадует!»
Всё сразу изменилось, и бабочки залетали, и зайчики запрыгали. И переполненный холодильник передавал Инге возбуждённо-бодрящее настроение.
«И что? Мы едим для того, чтобы жить? Или живём для того, чтобы есть?» – спросила себя Инга и поставила на стол икру, масло, ржаной хлеб.
«Мы наслаждаемся тем, что есть!» – ответила сама себе Инга, и турка с горячим кофе быстро нашла своё место на столе. Инга взяла свою любимую чашечку и медленно наливала ароматную горечь, предвкушая удовольствие вкуса.