По Мещёрскому краю

По–разному складываются судьбы людей. Жизненный путь одних крив и извилист, у других похож на прямую и широкую просеку, по которой можно долго–долго идти, не сбиваясь с пути. Владимир Александрович, наверное, смог бы стать биологом или натуралистом. А стал мастером по изготовлению чучел. Есть такая редкая профессия, которая требует от человека многих талантов и которая даётся только тем, кто беззаветно любит природу, животных и свою трудную, но увлекательную работу.

Так, с 1937 года Владимир Александрович и работает в музее Окского заповедника. Отсюда ушёл в армию, где был шофёром на «катюшах». А потом снова вернулся в родные края. Звали его в другие, более тёплые места–не поехал. Уговаривали устроиться на работу шофёром («на чучела–то больно не проживёшь») — не устроился. Вот так уж больше четверти века и работает в маленькой комнатушке, заваленной инструментами, чучелами, эскизами новых экспозиций, банками с заспиртованными змеями.

Сначала не все получалось. И шкуру с животных не так снимал, и каркас не так мастерил, и поза у чучел получалась неестественной. Стоят, как истуканы, и нет в них ни жизни, ни природной красоты. Тогда шёл за помощью к заместителю директора заповедника по научной части Владимиру Порфирьевичу Теплову, у которого хранилась великолепная коллекция открыток животных и птиц. Подолгу рассматривал их, советовался или брал бинокль и забирался в глухую лесную чащу, где часами лежал в кустах, наблюдая за повадками своих будущих экспонатов.

— Самое главное — хотеть сделать то, что ты задумал, и не отступать при первой неудаче. Иначе грош тебе цена. — Это его слова.

Потом научился так мастерить чучела, что к нему, стали приезжать на выучку молодые препараторы из других заповедников. Но и тогда не пропал вкус и интерес к работе.

— Хочется, чтобы каждое чучело было, как живое, и чтобы каждое новое было лучше прежнего. Иначе неинтересно работать! — Это тоже его слова.

Владимир Александрович приоткрыл окно и посмотрел вверх. Там, в густо–синем небе прочерчивал свои невидимые круги коршун.

— Вот так увидишь птицу, стоишь, запрокинув голову, и любуешься её красотой. А хочется, чтобы и другие на неё тоже посмотрели, тоже полюбовались.

Сейчас Владимир Александрович всеми признанный мастер своего дела. Его экспонаты выставляются в музеях и на международных выставках.

Крупные учёные–биологи считают его своим. Дарят научные труды с надписями: «Уважаемому коллеге». Художники–анималисты удивляются его пейзажам, а охотники–меткому глазу и знанию повадок зверей.

Вот такой он и есть на самом деле: охотник, натуралист, художник, потому что больше всего на свете любит природу, животных, своих чучел и свой музей.

Земля, по которой мы ходим

Что такое родина? Наверное, это дом, в котором живёшь, труд, который приносит людям пользу, земля, по которой ходишь. Но вот уезжаешь из своего родного дома, забираешься в самые глухие и отдалённые места, где нет ни твоей работы, ни людей, с которыми привык жить, — одни леса, озера да поля с копнами скошенного сена, и тебе не кажется, что все это чужое, не имеющее к тебе никакого отношения. Бесконечно дороги и бескрайние поля желтеющей ржи, и белоствольные берёзки на берегу речки, и даже деревянная церковка, чудом уцелевшая на вершине холма. Потому что все это и есть твоя родина, и нет для тебя ничего дороже, чем ходить по её земле и дышать её воздухом.

Но любить свою землю — это не значит только восхищаться её красотой, любоваться её природой и её памятниками. Любить — значит беречь, значит по–хозяйски относиться к тому, что дарит нам природа и что оставили нам, как память о себе, предшествующие поколения.

С каждым годом растёт поток туристов, приезжающих в Мещеру, все больше лодок бороздят её озера и реки. И это хорошо. Но появляются иногда на туристских тропах и «дикари» в модных куртках и пёстрых ковбойках, которых никак не назовёшь настоящими туристами.

Однажды — это было на Клепиковских озёрах — и мы познакомились с «деятельностью» таких «туристов». Мы сидели на берегу у рыбацкого костра и смотрели, как медленно угасает день. С озера порывами дул тёплый ветерок. Он внезапно налетал на костёр и взметал в воздух яркие языки пламени. На поляне становилось светло.

— А ведь раньше здесь была роща, — задумчиво сказал старик рыбак и как–то странно посмотрел на нас.

— И куда же она делась? — удивились мы.

— Куда? А разве не видите?

Только теперь мы заметили пни от сосен, распиленные бревна, кругляки, служившие, очевидно, стульями, кучи лапника от молоденьких ёлочек и в беспорядке разбросанные колья и мусор. И нам стало стыдно. Стыдно за этих горе–туристов, которым наплевать на землю, по которой они ходят, которые равнодушны к её красоте.

К сожалению, это далеко не единственный случай. Лесные поляны, вытоптанные туристами, опалённые кострищами берега, порубленные деревья, осколки бутылок под воспетыми Есениным кудрявыми берёзками — пока ещё не редкость на берегах мещерских рек и озёр. Это звучит парадоксально, но те люди, которые, казалось бы, должны особенно бережно и любовно относиться к природе, иногда сами же портят её, не думая ни о её красоте, ни о том, что эта красота принадлежит не только им одним, но и всем другим людям, которые пойдут по этим местам после них.

Каждый раз, когда мы путешествуем по Пре, мы разбиваем свою палатку на так называемой «кипарисовой поляне». Это очень своеобразное и красивое место. На этой поляне растёт оригинальное растение — можжевельник, кусты которого возвышаются над лугом, как стройные молодые кипарисы, устремив в небо свои остроконечные вершины. Казалось, они будут стоять так вечно. В прошлом году мы снова проезжали мимо «кипарисовой поляны». Остановились, чтобы посмотреть на её основную достопримечательность — громадный куст можжевельника, издали похожего на шпиль древнего готического собора. Подошли и замерли: «кипарис» исчез. Не стало его весёлой зелёной кроны, его красивых, вытянутых вверх ветвей, не стало прохладной тени, в которой туристы отдыхают от полуденной жары. Перед нами стоял жалкий обгоревший куст, высохший и жёлтый. Его уродливые закопчённые ветви, словно руки женщины, в бессильной мольбе были заломлены вверх. Но тем, кто сделал своё чёрное дело, было наплевать на эти мольбы, они разожгли костёр прямо под «кипарисом», и он запылал как свечка, в последний раз освещая «кипарисовую поляну».

Трудно сказать, кто это сделал–туристы, а может, кто–либо из местных «шутников». Но кто бы они ни были, они совершили преступление против мещерской природы, против красавицы Пры, против туристов, против всех нас. И трудно найти им оправдание.

И реки, и озера, и леса — все это наши богатства, к которым каждый должен относиться, как рачительный хозяин. Нельзя по–настоящему любить нашу землю и браконьерствовать в её лесах, захламлять туристские тропы, вырубать сосновые рощи. На нашей земле много прекрасных мест, и мы должны сохранить их не только для себя, но и для наших детей и внуков, для последующих поколений.

И зависит это не только от одних туристов. Мы видели, как рыбаки из родного села Есенина — Константинове выбрасывали в Оку только что пойманную рыбу: её нельзя было есть, она пахла бензином. Об этом уже много писали и говорили, но Воскресенский химический комбинат до сих пор продолжает спускать в Оку отходы производства. И рыба травится и плывёт по воде, перевернувшись кверху брюхом. Как найти этому оправдание?

Нет у человека большего недостатка, чем равнодушие, полное безразличие к земле, по которой он ходит и на которой живёт. Равнодушный может пройти мимо горящего «кипариса», он не остановит браконьера, убившего в заповедном лесу лося, не станет протестовать при виде того, как горе–туристы рубят сосны для костра. И у него не заговорит советь при виде плывущей по воде отравленной им рыбы… Наверное, есть в этом какая–то косность и бедность души, которые идут от воспитания человека, от узости его духовного мира.