Последний Совершенный Лангедока

– Куда?! Ты что, лекарь, спятил? Да слуги в этом горшке радостно сварят мне же похлёбку! Выбрось его!

– Куда?

– В окно, олух!

– А если…

– Не испытывай моё терпение!

В комнате было узкое окно, похожее на бойницу. В холодное время оно закрывалось деревянным щитом, но сейчас щит был откинут. Я размахнулся и, стараясь не пролить ни капли, швырнул горшок в окно. Через несколько ударов сердца далеко внизу раздался треск расколотой глины, но ни криков, ни ругани слышно не было.

– Промахнулся, – огорчённо сказал граф.

– Сейчас я подберу травы, их надо будет заварить и настоять строго определённым образом. Может быть, позвать вашего замкового лекаря?

– Этого урода? Нет уж! Альду сюда, бегом! – приказал граф слуге, и когда тот выскочил из покоя, пояснил:

– Бастард. Прижил тут от одной. Девка страшная, как смертный грех, не знаю, как и с рук сбыть, но толковая – этого не отнимешь. Вот ей всё и расскажешь. Эта хоть не отравит и в отвар не плюнет.

Я вытащил из мешка пакетики с травами, разложил их на сундуке и начал раскладывать на кучки, иногда нюхая и пробуя на язык. Граф с интересом наблюдал за мной.

– В Тулузе, в замке графа Раймунда я видел дивного зверька, именуемого кошкой, его привезли из Персии в подарок супруге графа, Элеоноре Арагонской. Так вот, эта самая кошка так же обнюхивала и облизывала еду в своей миске.

– Зрение, обоняние и осязание – главные инструменты целителя. Стоит только ему обжечь язык или потерять чутьё на тончайшие оттенки запахов, и ему одна дорога – накладывать лубки на сломанные кости или вскрывать нарывы. Вы сами видели, как я определил недуг по запаху мочи, меж тем, для несведущих любая моча пахнет неразличимо.

– Ты прав, грек, – сказал граф. – Любое ремесло требует умения, а уж лекарское – особенно.

– Мой господин? – раздался голос от порога.

Я обернулся. У двери стояла девушка.

Что сказать о ней? Пожалуй, по меркам французов она и правда не была красавицей. В этой стране идеалом женской красоты считают голубоглазых блондинок с пышной грудью и белоснежной кожей, фигуры которых напоминают песочные часы. Альда была высокой, но худенькой, с фигурой, присущей, скорее, мальчику-подростку, нежели девушке. Смуглая кожа, чудесные серые глаза, высокая переносица, как у античной статуи, широковатые азиатские скулы. Она носила очень простое тёмное платье, блестящие чёрные волосы были убраны под сеточку.

– Подойди, – приказал граф. – Лекарь расскажет, как настоять травы для меня. Запомнишь и сделаешь.

– Да, господин, – сказала девушка и подошла к сундуку.

Я принялся объяснять ей, как заваривать и настаивать травяные сборы, когда и в какой последовательности давать их пить больному. Альда внимательно слушала.

– Не перепутаешь? Может быть, написать тебе прописи?

– Не надо, господин мой, у меня хорошая память.

– Не сомневайся, грек, раз говорит – запомнит, – подтвердил граф. – Не знаю уж, в кого она такая памятливая уродилась. Я вот, например, читаю и пишу с трудом, а она в монастыре выучилась и по-гречески писать, и по-латыни…

Альда слегка покраснела и потупилась.

– Ладно, – сказал граф, – с этим решили, что теперь?

– Прежде чем мы начнём лечение травами, следует ослабить приступ. Соблаговолите снять верхнюю одежду и лечь на живот.

– Ты что это задумал, а? – с подозрением спросил граф.

– Иглы, мой господин…

– Тыкать в меня иголками? Да ты никак рассудка лишился, грек?!

– Это необходимо. И потом, вы не почувствуете боли, уверяю вас.

– Да? Ну, тогда ладно… – де Фуа, кряхтя, стянул шоссы и нательную рубаху.

Между лопаток у графа тянулся старый, грубо зашитый рубец. Я коснулся его пальцем.

– Что это?

– Меч, – коротко ответил тот, – сарацинский. Я не бежал с поля боя, не подумай, это сарацин подкрался со спины и ударил. В последний раз в своей вонючей жизни. Ну, и когда ты будешь колоть меня своими иголками?

– Иголки уже заняли свои места. Я же говорил, что вы ничего не почувствуете.

Де Фуа полежал, как бы прислушиваясь к себе, потом брюзгливо сказал:

– Ты бы хоть предупредил, что крови будет много, теперь всё бельё в стирку.

– Но крови нет, мой господин.

– Что ты врёшь! Я же чувствую, как она льётся!

– Отец, лекарь говорит правду, я не вижу ни капли… – раздался голос Альды.

Оказывается, она не ушла, а тихонько стояла в углу и внимательно наблюдала за лечением.

Граф начал злиться.

– Вы что, придурком меня считаете? Да у меня же вся спина в крови!

– Дайте руку, господин граф. Покажите, где вы чувствуете кровь?

Де Фуа завёл руку за спину, я придерживал её, чтобы он не потревожил иглы.

– Чудеса… – удивлённо пробормотал граф, разглядывая чистые пальцы. – Эй, грек, а ты часом не колдун, а?

– Я христианин и верую в Иисуса Христа, но во главе нашей церкви стоит не папа, а Константинопольский Патриарх.

– А Библия?

– Библия одна и та же, только у вас она на латыни, а у нас на греческом.

– Ну и долго мне так лежать задницей кверху?

– Я уже вынул иглы. Прислушайтесь к себе, господин граф, и расскажите, что вы чувствуете.

Граф замолчал, с десяток ударов сердца лежал, посапывая, потом сказал:

– Клянусь кровью Христовой, мне кажется, что у меня на пятке отвернули пробку, и через неё вытекает боль. Всё-таки, грек, ты колдун. Но мне плевать! Если благодаря твоему колдовству я смогу ходить своими ногами и ездить верхом, будь ты хоть трижды колдуном, я тебя не выдам попам!

– Я уже сказал, господин мой, я не колдун. Ни один колдун не может прочитать «Отче наш», а я читаю его на утренней и вечерней молитве.

– Ну, ладно, ладно, верю… Альда!

– Да, отец.

– Отведёшь лекаря в комнату для гостей. Ну, в ту, под крышей, знаешь? Скажешь слугам, что его приказы – мои. И проваливайте, а я, пожалуй, вздремну. Господи, хорошо-то как!

– Господин граф, а как быть с трубадуром? – спросила Альда.

– А-а-а, верно, я и забыл… Что делать с трубадуром? Да пёс с ним! Пусть устраивается у слуг как хочет! – граф отвернулся к стене, по-детски подложил ладонь под щёку и сладко причмокнул, засыпая. Альда осторожно накрыла его овчиной, и мы вышли.

Альда шла первой, держа в левой руке плошку с горящим в масле фитилём. Я плёлся вслед, глядя ей в спину, и ни с того ни с сего вдруг ощутил такой острый и неожиданный приступ вожделения к этой скромной девушке, что споткнулся на ровном месте и вынужден был остановиться, опершись о стену. Я боялся, что Альда что-то почувствует, и мои грешные мужские помыслы оскорбят её.

Услышав, что я стою на месте, девушка обернулась.

– Вы ушибли ногу, господин мой? Как жаль… Это моя вина! Здесь темно, а лестница неудобная, но я-то знаю наизусть каждую ступеньку и не подумала о вас. Хотите, я буду светить вам под ноги? Здесь уже недалеко.

– Ничего, просто ступени крутые, запыхался с непривычки, – соврал я, радуясь, что в темноте Альда не видит моей багровой физиономии с выпученными глазами.

Ещё один поворот, и мы оказались на верхнем этаже донжона. Здесь было несколько комнат (я не рассмотрел сколько). Альда открыла ближайшую дверь, и мы вошли в предназначенное мне жилище. Комната была точно такой же, как у графа, но кроме лежанки в каменной нише и бугристого и жёсткого на вид подголовного валика, в ней ничего не было. Окно было закрыто щитом, и через щели в неплотно подогнанных досках на пол падали солнечные лучи. В них кружились пылинки. Как всегда в помещениях с толстыми каменными стенами, на меня навалились ощущения тишины, покоя и безопасности. Сразу же потянуло ко сну.

– Какие вещи вам потребуются, господин мой? – спросила Альда. – Я скажу слугам, чтобы принесли.

– Кувшин вина, воду для умывания и таз.

Девушка окинула взглядом комнату, видно, что-то прикидывая, и вышла.

Я вздохнул, бросил свой мешок на лежанку и стал обживаться.