Поймай Джорджию

— Я… — горло сжалось. Аристархов сжал зубы. Глаза закрылись.

— Больно?

— Очень.

— Это хорошо. Чем больше боли, тем лучше. Не надо её бояться. Её надо принять. До двадцати двух лет я был вроде тебя, ни одной юбки не пропускал. А потом влюбился до помутнения рассудка в мою Веру. Влюбился и узнал, что болен и вся дальнейшая жизнь — борьба за любовь. Всё, что мог раньше — ходить, покорять, добиваться чего-то, дарить наслаждение — осталось в прошлом. Пять лет принятия себя почти загнали в могилу. Вместо борьбы жалел себя, падал и не вставал. Вера спасла. Вытащила за волосы из болота. Господи, как же я её люблю. Она заставила меня поверить в себя. Мы уехали в Эмираты. Нашлись те, кто помогли. На ноги не поставили, но жизнь продлили. Я понял, что настал мой черёд сделать ответный шаг, — говорил Лёля, а Гоша понимал, что человек облегчает душу. Почти исповедь. — Мы с Верой нашли девочку в Мурманской области с чудесным голосом, таким тонким и хрустальным, что слёзы всякий раз появлялись от её пения.

— Грасия, — улыбнулся Гоша.

— Да. Кстати, это её настоящее имя. Не псевдоним. Мы с Верой взяли её под крыло, нашли учителей, подняли до высшей ступени и отпустили в открытое плавание. Грасия часто нас навещает. Конечно, благодаря ей у компании появились новые возможности. Так у нас нашлось ещё двенадцать детей.

— Они ни разу не выдали вас ни в одном интервью.

— Не все журналисты дотошны, а наши дети умны, вопреки мнению, что им всё купили, включая голоса. Они покорили мир своим даром и трудом. У каждой девочки свой платиновый альбом, гонорары и желание помогать людям, — улыбнулся Сопельский. — Я жив благодаря тем, кого люблю, и кто любит меня. Деньги решают не всё. У меня их много, а жизнь на исходе.

— Вы не думали о том, что Баранов подведёт?

— Думал. У меня не было выбора. Вера контролировала его всегда, но в этот раз ей пришлось срочно вылететь в Эмираты, ко мне. Яша задержался. Он собирался вернуться в Россию после моей смерти, хотел обустроить здесь свою жизнь. Думаю, он бы ещё много заработал на моём образе, если бы чуть-чуть потерпел. Мне иногда казалось, что он мой брат. Мы очень похожи внешне, если не считать бровей. У меня свои подпалённые, ему Вера гримировала. Она же с ним на все открытые мероприятия выходила. Его работа на меня закончилась. После интервью в его услугах не будет нужды. С большим выходным пособием он уволен.

— О чём в своей жизни вы сожалеете?

— Ни о чём. Всё так, как должно быть. Всему своё время: для рождения, для жизни, для смерти. Мы не можем контролировать рождение и смерть, но вот жизнь в наших руках. Глупо позволять управлять ею другим людям, когда можешь сделать это сам, — улыбнулся Лёля. — Тебе тридцать один год. Ты достиг успеха сам. Ты закопал себя сам. Ты карабкаешься из дерьма сам…

— Нет. Карабкаюсь не сам. Вера. У каждого есть своя Вера.

— Тогда ты — счастливчик. Я помню в детстве…

Разговор затянулся, Лёлю Сопельского прорвало. Он не мог остановиться, вспоминая свою жизнь от того дня, который первый запомнил из детства. Слова текли рекой: школа, друзья, родители, первая любовь, институт, взлёты и падения. Периодически беседа прерывалась. Заходила Вера, ставила капельницу, приносила таблетки, кормила, увозила в туалет, возвращала. И всё делала с заботой, улыбкой, теплом. Она лучилась любовью к своему Лёле. Гоша ощущал комок в горле и боль за грудиной, наблюдая за ними. Вместо трёх часов интервью затянулось на весь день, прервавшись на обед, который подали гостю в соседней комнате. Сопельского тошнило от резких запахов. Ближе к вечеру Гоша попрощался, совершенно не представляя, что сделает с многочасовым материалом. Единственное, в чём он был уверен, так это в том, что больше никогда не увидит ни этого человека, ни его жену, ни горилл на входе в номер. Все они исчезнут, окончательно став невидимками.

В свой номер Гоша шёл в странном состоянии, как после гонки на американских горках. Ветер всё ещё свистел в ушах, мозг летел отдельно от тела, а ноги передвигались по инерции. Ему предстояло прослушать заново все записи, вычленить главное. Он обещал выполнить работу за два дня. Об этом попросила Вера, чтобы Сопельский смог прочитать, одобрить или внести правки. Время полетело. Включился невидимый счётчик.

— Я думал, ты там навсегда остался, — сказал Сэм, когда увидел брата.

Весь день он провёл в ожидании. Тоня сидела рядом, хотя он сто раз предложил ей оплатить такси до дома. Его удивляло, что она перестала пытаться его соблазнить. Общаться стало проще. Они обсуждали всё подряд, кроме всего того, что касалось Гоши. Когда хлопнула дверь в соседний номер, Сэм сорвался и тут же влетел к брату.

— Остался в живых. Змея всё ещё с тобой? — нахмурился Гоша.

— Не зови её так. Тоня неплохая. Не те цели ставит, но в целом, как все. И да, я переезжаю к ней, потому что мой ремонт не закончен, а ей нужна охрана. Совместим…

— Приятное с полезным, — заржал Аллигатор, собирая вещи в рюкзак. — Тогда поехали ко мне. Заберёшь свои шмотки.

— Уже сгонял и забрал. Вот твои ключи. «Десятку» завтра заберу и отгоню к родителям в гараж.

— Только с Тоней не знакомь. У мамы слабое сердце. От вида буферов она точно заработает инфаркт.

— Злой ты, — улыбнулся Сэм. — Поехали?

— Да. Спасибо тебе. Змее тоже спасибо. Но держи её подальше не из-за того, что я горю желанием обладать этим бесценным сокровищем. Я боюсь свернуть ей шею, брат, — сказал Гоша, закрывая дверь в номер. — Поэтому я пошёл, а вы догоняйте.

Они разошлись в разные стороны. Сэм поспешил к Тоне, Аристархов припустился к выходу. Для него время сжалось. Он спешил, зная, что на раскачку нет лишних часов. По большому счёту он всегда так работал: быстро, оперативно, чётко. Промашка с Анакондой не давала покоя. Не понимал он, как опустился на дно. «Десятка» приняла его, как родного, и ретиво повезла до дома. Огни города восхищали. За несколько дней мужчина отвык от суеты мегаполиса, чувствовал себя слегка неуверенно в общем потоке. Любимый дом показался чужим, потому что тянуло в деревню на раскладушку. Гоша загнал машину в подземный гараж к своей «Aston Martin Vantage». Вместе они смотрелись уморительно забавно. Гружёный вещами, Аристархов поднялся на свой этаж, ввалился в квартиру и замер, поражённый её простором.

— А ты, оказывается, огромная, — выдохнул он, скидывая кроссовки.

Тоска мешала радоваться возвращению. Бросив вещи в коридоре, Гоша поплёлся в ванную, скинул с себя одежду и залез в душевую кабину. Закрыв глаза, он представлял себя в летней кабинке с бочкой наверху. В голове всё запуталось: Васька, Лёля, Сэм, Тоня. Он не мог найти себя среди них. Побрившись на автомате, Гоша прошёл на кухню и обрадовался тому, что в холодильнике есть еда. Совершенно не заботясь о своём нагом виде, хозяин разогрел в микроволновке сосиски, налил в стакан томатного сока и присел на табурет, и вот тут опомнился.

— Офигеть, я что, всегда так делал?

Он метнулся в комнату, достал из комода трусы, спортивные штаны, выбрал футболку и быстро оделся. Стало легче. Его ждала долгая ночь в объятиях звуков. Муторный процесс расшифровки записей грозил затянуться как минимум на сутки. Гоша включил компьютер, достал карту памяти из фотоаппарата, чтобы скинуть файлы. Увлекшись, он забыл про сосиски.

— Остыли, — вздохнул он и… подпрыгнул от звонка в дверь.

К нему никогда и никто не приходил без предупреждения. Он даже не помнил, как звучит его звонок, потому что открывал дверь заблаговременно. Удивившись, Гоша направился в прихожую, глянул в «глазок» и не поверил в то, что увидел. За дверью стоял Мизинчик. Как он проник в подъезд, оставалось догадываться. Усмехнувшись, Аллигатор открыл дверь и заработал мощный удар в подбородок, который отбросил его на пару метром вглубь квартиры.

— Привет, Рохлик, — пробасил дядя Гена и захлопнул дверь.

— И вам доброго вечера, — ответил Гоша, поднимаясь на ноги. — Чего надо?

— Убить тебя, — осклабился гость и спокойно скинул дорогие ботинки. — Тапки есть гостевые?