Единственная для принца

Едва слышное звяканье столовых приборов, приглушенные голоса, тихий звон бокалов… Королева, выдержав приличную паузу, чтобы гости успели утолить первый голод, если он у кого был, завела светскую беседу, вовлекая в неё все больший круг присутствующих. На попытки привлечь и его, Дамиан только посмотрел на мать, слегка шевельнул бровью и продолжил молчаливо и величественно поедать свой ужин, не отрывая взгляда от приборов.

Он сдерживался, видит Плодородная. И чтобы было легче, старался никого не видеть.

Вскоре встал принц-консорт и, откланявшись, с позволения ее величия ушел, сославшись на государственные дела. Проводив отца взглядом, Дамиан планировал посвятить время еде и мыслям о необходимости поговорить с королевой – пора было снять часть обязанностей с её супруга. Тот сдавал все сильнее, и скоро это станет заметно не только Даминау, но и всем.

Ещё одна струна души болезненно звякнула.

Щебечущие интонации множества женских голосов создавали ровный шум, из которого принц умело не различал ни слова, и потому ничто не нарушало его внутреннюю гармонию. Разве только редкие холодные взгляды матери, которые она на него бросала.

Дамиан знал эти взгляды. Ни капли эмоций, ни единого движения мимических мышц, но вот этот небольшой, едва заметный наклон головы…

"Настойчивость! Упорство!" – утверждала королева, когда они с принцем оставались наедине. "Упрямство", – был убежден сын.

Иногда он представлял, как выглядела бы матушка, не будь она королевой. Голова склонилась бы так низко, что подбородок уткнулся в худощавую грудь, а суровые карие глаза смотрели бы настолько снизу вверх, что сходство с упрямым бычком, желающим боднуть противника, становилось несомненным и смешным. Особенно – смешным, ведь смеяться как раз не разрешалось.

Поэтому и только поэтому Дамиан называл эту материнскую черту упрямством.

Не реагирует на взгляды? Будут последствия. Будут? Ну и ладно.

Но это будет потом, а сейчас он спокойно поужинает. И ему не испортят аппетит ни эти разговоры, которых он не хочет и не будет слушать, ни бросаемые девицами искоса или из-под ресниц взгляды, зовущие, манящие, затрагивающие, заинтересованные и заинтересовывающие, ни матушка со своими молчаливыми требованиями вести себя радушно.

Подали десерт – так не любимое принцем мороженое, и Дамиан неосторожно приподнял взгляд и наткнулся на кокетливое помахивание девичьих ресниц и постреливание глазками. Девушка, он знал её – дочь какого-то князя - строила глазки так явно и неприкрыто, что казалось, будто все её тайные мысли и стремления прямо на глазах превращались в явные. И хоть рамок приличия она не переступала, но такое поведение, манеры, улыбка, одежда и даже осанка кричали: «Хочу быть вашей, мой реджи!».

Слишком много всего случилось за один день. И ритуал начала Поиска, и прорыв в Академии, и напряженная беседа с ректором и этот неожиданный и потому неприятный и раздражающий ужин, и взгляды матушки, которые без последствий не останутся. Теперь ещё эти глаза напротив…

Ну что же, он держался сколько мог, но не удержался: выпустил Несносного Мальчишку.

В груди поднялся ликующий хохот, а Мальчишка моментально отрастил Третью Руку, набрал в прозрачную пригоршню подтаявшего мороженого и запустил прямо в лицо девчонке, как раз прогибавшей спину посильнее.

Ну да, ну да, так декольте смотрится выгоднее.

Мороженое полупрозрачной массой залепило ей правый глаз, отчего нелепое похлопывание ресниц стало комичным. От хохота Несносного Мальчишки на душе стало легче. А тот своей Третьей Рукой быстро набрал ещё мороженого и запустил растекающуюся массу в другой глаз. Первая порция уже стекала по щеке прямо на элегантно приподнятую грудь.

Прекрасно!

Третья Рука, возбужденная и радостная от своей меткости, хлопала по столу, а сам Мальчишка хохотал и веселился необузданно и неудержимо.

Внимание принца привлекла полная женщина средних лет, громко вещавшая какую-нибудь очередную чушь.

Она была похожа на горку каучуковых шин, поставленных друг на друга в виде пирамидки. Первая, самая нижняя «шина» была не видна из-под стола, но те, что находились выше, просматривались легко. Они перекатывались, и в тишине можно было бы услышать, как они трутся друг о друга. Их вольготное существование не мог нарушить даже корсет. И принц легко пропустил бы мимо ушей слова этой перетянутой жабы, если бы не её рассуждения, которые моментально стали громче, едва она заметила на себе его взгляд.

– …запретить! Это приведет к погибели! Это попрание устоев всего нашего общества, покушение на святое! – женщина из каучуковых шин бросила многозначительный взгляд на её величие рейну. – Эти платья нужно запретить! Это позор – ходить без нижних юбок и сверкать щиколотками!

Принц слегка наклонил корпус вперед – так лучше было видно Милэду, которая как раз была одета в такое новомодное платье. Но княжна сидела с совершенно отстраненным, даже немного скучающим видом, будто её никоим образом не задевала речь толстой дамы, смотрела в ближайшее окно, после переводила спокойный взгляд в свою тарелку, затем рассматривала прекрасную клумбу внутри закругляющегося стола. На её лице читалось удовольствие от созерцаемой красоты, и могло даже показаться, что её абсолютно не волнуют слова толстухи. Но Дамиан знал, что это не так, что волнуют, что обижают и больно ранят.

Милэда не просто очень хорошо слышит. Она понимает, что это выпад против её наряда, и от этого ей становится больно. Дамиан знал, насколько ранима княжна Маструрен.

Хоть в обществе женщину не принято было считать другом, но именно так принц назвал бы Милэду, единственную женщину, общение с которой ему было приятно находиться.

Они были знакомы с детства, с тех самых пор, когда матушка княжны стала служить фрейлиной, а дочь поселилась в детском крыле, как это было принят при дворе.

Милэда была тихой задумчивой девочкой, не очень симпатичной, но очень компанейской. Милэда, или попросту Ми, всегда поддерживала детские забавы принцев и с совершенно серьезным видом помогала им творить всякие веселые шалости.

Лев тогда уже редко позволял себе такое, просто потому, что его занятость как наследника росла и оставляла всё меньше свободного времени. И старший, наследный принц всё чаще предпочитал проводить его в постели отсыпаясь.

Вот и получалось, что Дамиан и Милэда, иногда с кем-нибудь из детей служащих дворца, шалили вместе. То лазали по деревьям, то исследовали подземелья замка и дворцовой сантурии, то дрессировали здоровенных волкодавов на заднем дворе, то прятались от придуманных врагов на сеннике в конюшне.

Милэда поражала маленького принца своей неудержимой фантазией: могла придумать что-то такое увлекательное, что Дамиан слушал её, открыв рот.

Именно благодаря её выдумкам они лазали не просто по деревьям, а взбирались на мачты парусника, стремящегося в небо; капитаном был, конечно, он, а она – его верным помощником. Прыгая вниз с довольно высоких веток, они летели в пучину облаков, а когда потом падали и ушибались, выходило, что у облаков просто внутри острые углы.

И когда принц тайком ото всех приносил с кухни сдобные булочки, именно Милэда предлагала играть, будто это волшебный хлеб, который чудесным образом появляется у них в руках, потому что они совершили какой-то подвиг и сама Плодородная благословляет их.

Булочки принцу дали бы и просто так, но взять их потихоньку было куда как интереснее, и есть их под волшебные выдумки маленькой подружки было куда как слаще.

Но так же хорошо Дамиан помнил, что хранил у себя её альбомы рисунков, которые она оставляла в условленном месте в дворцовом парке. Причина была проста и знакома Дамиану до боли: княгиня Маструрен была категорически против любви дочери к рисованию, не позволяла ей покупать бумагу, грифели, краски или мягкие цветные мелки, а если видела что-то нарисованное в руках дочери, отбирала и уничтожала, а её саму наказывала.

Такое непонимание со стороны матери очень обижало Милэду, но она не была бойцом и не могла противостоять напору старших. Расстраиваясь и плача, она пряталась и все равно рисовала, а свои рисунки передавала Дамиану на хранение. Кто, как ни принц, сможет, защитить её картинки от злых взрослых? И он защищал – прятал.