Позолота вся сотрётся…

Позолота вся сотрётся…

Тина Ворожея

Глава первая. Южный городок возле синего моря.

- Арчи! Арчи, ты посмотри какая лапочка вот, там у фонтана рисует! - голос мужчины у меня за спиной, ленивый, протяжный и очень громкий.

- Ух, ты! Ты прав, действительно она словно фарфоровая статуэтка. Жаль только узкоглазые не в моем вкусе. Хотя знаешь приятель, этой я бы.., - голос второго мужчины звучит грубовато, он словно рычит, вгрызаясь в слова. - А, потом она бы.., - он переходит на неясное бормотание, а затем взрывается громким и хриплым смехом. Ему вторит его друг, заливисто и задорно.

Я делаю вид, что меня эти разговоры не касаются. Хотя очень напряжена. Успокаиваю себя мыслью, что очередные, наглые и ошалевшие от отдыха возле моря двуликие, опять изволят демонстрировать свою вседозволенность и дурное воспитание. Впрочем мне не привыкать к их выпячиванию собственного превосходства. Давно для себя уяснила, что самое главное в таких ситуациях не реагировать на их выходки и старательно играть слепоглухонемую, человечку.

Я прилежно растушевываю тени на белой, плотной бумаге. Высветляю блики на волосах. Еще раз сличаю позирующую мне девчушку и получившийся рисунок, довольно киваю головой. Затем размашисто ставлю под ним свою подпись и дату в левом, нижнем углу. Вручаю готовую работу довольной родительнице. Она тоже сличающим взглядом смотрит на черно-белый портрет и на свою русоволосую и сероглазую дочь. Хмурит четко нарисованные брови, а затем довольно улыбается.

- Прекрасно, прекрасно! Спасибо! - ее голос звучит нежным колокольчиком, видимо она старается произвести впечатление на тех двоих нахалов. - Вот возьмите, и пожалуйста без сдачи! - категорично заявляет она, заметив, что я открыла свой вместительный рюкзак.

Я заученно улыбаюсь, благодарю щедрую клиентку и начинаю собираться домой. На сегодня наверное достаточно. Три портрета за половину дня, совсем не плохой улов.

Аккуратно укладываю в папку белые листы плотной бумаги. Карандаши и цветные мелки в деревянный, потертый пенал. Все мои движения отлаженные и четкие. Мой верный велосипед дожидается меня в тени старой магнолии. Я уже совсем забыла о разговорчивых двуликих, которым нравятся фарфоровые статуэтки. Но к сожалению оказалось, что они не забыли меня.

- А, девчонка действительно хороша! Жаль все же, что узкоглазая, не люблю я этих азиаток! - томно рычит уже знакомый голос, за моей спиной.

Я начинаю злиться и роняю пенал на горячую от солнца серую плитку. Карандаши весело и бойко вырываются из своего тесного, желтого домика и с глухим звуком стремятся убежать от меня. Наклоняюсь чтобы собрать своих любимцев и ощущаю на себе чужие, похотливые взгляды. Руки сами тянутся, одергивают легкое платье, с которым вздумал вдруг играть веселый ветерок.

- У этой узкоглазой хорошенькая э..., и ножки тоже ничего! - за моей спиной, присвистнул обладатель хриплого голоса.

Все! Не успела уехать! Злость застилает мне глаза. Случилось, то чего я боялась больше всего. Контроль над эмоциями потерян. Они теперь гуляют сами по себе, словно чайки на набережной и совсем отказываются мне подчиняться. Пальцы шевелятся против моей воли. Невидимые, золотые нити тянутся от них к пчелам, которые мирно и трудолюбиво жужжат на соседней клумбе с петуниями. Их густые голоса становятся все громче. Золотые тельца слетаются в кучу, оставив в забвении душистую, пеструю петунию. И вот уже они сливаются в единый, жужжащий, золотой монолит. Мои пальцы указывают им направление и воинственный рой быстро и стремительно летит туда, откуда еще минуту назад я слышала ненавистный, хриплый голос.

За моей спиной раздается громкий рык, плавно переходящий в истошный вопль полный ужаса и боли.

Кусая губы от сдерживаемого смеха, я позволяю себе повернуться. Картина которую я вижу перед собой радует мое сердце.

Здоровенный, черноволосый оборотень, отчаянно и часто машет руками словно работает сигнальщиком на корабле. Приплясывает и топает ногами, словно этими движениями он сможет отогнать от себя рой взбесившихся пчел. Его приятель, смуглый от загара, с выгоревшими на солнце светлыми кудрями, весело смеется хватаясь за живот.

Я быстро собираю оставшиеся вещи, трясущимися от возбуждения руками закидываю свой рюкзак за спину. Мой старенький, красный велосипед послушно трогается с места.

Крики за моей спиной стихают. Развернув своего железного ослика, я вижу как пчелы с победным жужжанием покидают поле боя. Лицо черноволосого просто на глазах пухнет и раздувается, оставляя только узкие щели злых, черных глаз. Проезжая мимо раздувшегося двуликого я все же не могу удержаться от насмешливого замечания.

- Ну, и кто тут из нас узкоглазый?

Мои ноги упруго жмут на педали велосипеда, подол голубого, воздушного платья подхватывает морской ветерок и поднимает его немыслимо высоко. Я на ходу поправляю загулявший подол, сквозь зубы ругаю озорной ветер и мчусь дальше, резко но старательно объезжая редких в этот полуденный час любителей променада. Сворачиваю в первую, узкую улочку и облегченно выдыхаю. Погони за мной не было. Впрочем, заподозрить меня в руководстве пчелиным войском было невозможно.

Я несколько раз привычно взвизгивая от восторга и страха, стремительно спускаюсь вниз по улочке, а затем тяжело и надсадно крутя педали поднимаюсь вверх. На ходу срываю несколько спелых, сладких абрикос и выплевыя косточки лихо торможу возле нашего маленького домика на два окошка.

- Ба-а! Я дома! И я о-очень голодная! - мой голос звонким мячиком проскакал по большой прихожей и ударившись о высокие потолки в соседней гостиной, стих в ее недрах.

Да, да. Домик маленький, просто малюсенький, если смотреть на него с улицы. Но стоит переступить его порог, как получаешь шок от несоответствия оболочки и внутреннего содержания. Всегда задавалась вопросом откуда у простой библиотекарши местной школы Искусств, взялись средства на такую дорогую, пространственную магию? Хотя возможно домик купил мой отец с матерью? У родителей теперь не спросишь, они давно спят где-то там на дне нашего моря. Только немного выгоревшее фото на стене гостиной, помнит их молодыми и счастливыми. На дегерротипе рыжий великан папа, нежно обнимает русоволосую и хрупкую маму, которая так похожа на белую, фарфоровую статуэтку.

Когда я была крохой лет четырех, то мечтала соорудить подводный костюм и пройтись в нем по морскому дну. Найти спящих мама и папу, разбудить их и привести домой. К своему пятилетию, я нечаянно для себя уяснила, что разбудить тех, кто заснул навечно просто невозможно. Этот факт помогла понять мне моя бабушка. Тогда она в первый и в последний раз отшлепала меня розгами, как только с трудом сняла с моей головы ржавое ведро с дырками для глаз, которое должно было стать моим скафандром для подводной прогулки. Самодельный гарпун я отдала ей добровольно.

Я совсем не похожа на свою рыжую, статную бабушку. Она напоминает мне горячее солнце. Такая же неистовая, взрывная и добрая. Хотя больше всего на свете она ненавидит быть именно доброй. Всегда сурово хмурится когда я пытаюсь к ней подольститься. Вот и сейчас она не торопится меня встречать. Сидит за круглым столом в гостиной и пьет прошлогоднюю, вишневую наливку. Рубиновая жидкость в хрустальном стакане отбрасывает от себя густые, красные блики. Они дробятся и дрожат, танцуют на кремовом кружеве парадной скатерти и на белоснежной бумаге с большой гербовой печатью и сургучом. Лист бумаги сжимают маленькие, цепкие руки моей бабушки. Слезы из ее глаз сверкающими алмазами щедро орошают пышную грудь, затянутую в желтый батист домашнего платья. Самые крупные и прыткие из них влажно плюхаются на важный документ с круглым оттиском коричневого сургуча.

Я растерянно застываю на пороге гостиной. Моя веселая, солнечная Фло, плачет? Медленно, словно ступаю не по натертому воском паркету, а по самому тонкому льду, я подхожу к бабуле и трогаю ее за точеное плечо. Она вздрагивает и поворачивает ко мне зареванное лицо. Морщинки предательски старят всегда молодое и свежее лицо, тонкий нос с горбинкой по плебейски шмыгает, а зеленые глаза помутнели от слез.