Счастье по наследству

Но здесь не только это. Не только из-за Лекса я плачу. Не только из-за сына хочу побыстрее покинуть этот дом.

Оно вернулось — чувство, которое преследует меня все эти годы. Нет любви, нет симпатии. Есть только жгучий стыд и… не обида, нет. Теперь это нечто другое. То, из-за чего хочется забиться в глубокую нору и больше никогда не вылезать на свет божий. Я чувствую себя ущербной, неспособной нащупать правильную дорогу. Некому подсказать, никто не выведет, никто не укажет как надо.

Это страшная штука — одиночество.

Мне уже не восемнадцать, но я снова позволяю себе увлечься не тем мужчиной. Марк настолько мне симпатичен, что я с лёгкостью забываю, что ещё совсем недавно считала его чуть ли ни личным вестником апокалипсиса. Сегодня вечером — я едва не скулю, когда думаю об этом, — он застаёт меня врасплох. Находясь в стрессовой ситуации, я веду себя, как обычная женщина: расслабляюсь, разрешаю о себе заботиться, доверяюсь сильному, с лёгким сердцем иду в его объятия, целую и так же легко отвечаю на поцелуи.

Забываюсь.

Да, Вилли, тебе повезло сделать сладости своей профессией. А для меня, похоже, эта карамелька навсегда останется единственной.

Марк знает, куда бить. «Малыш». «Эмми». Всего два слова плавят меня, превращая в желе. И вроде бы прививка сделана, слова сказаны и уверения даны, но я больше не нахожу в себе силы в них верить. Потому и домой хочу, что больно мне до рези в желудке, будто я выпила «Костерост» мадам Помфри.

Борясь с подкатившей к горлу тошнотой, я прошу у Марка разрешения уехать.

— Ты обещала встретить со мной Рождество, помнишь?

Это было чуть больше часа назад, но кажется, что в прошлой жизни. Или в позапрошлой. В прошлой я и представить себя не могла, что этот мужчина когда-либо ко мне прикоснётся.

Говорить всё ещё тяжело, и я киваю.

Помню.

Моё болеутоляюще спит в соседней комнате, но ещё немного я могу потерпеть. Всё же он приехал за нами в больницу — я должна Марку Броуди Рождество.

Он отводит меня к той же стойке, на которой всё ещё стоит тарелка с недоеденным омлетом. На этот раз я не сажусь, а стою рядом и смотрю, как Марк достаёт из холодильника бутылку вина. Бокалы он находит в третьем навесном шкафу, по очереди открывая каждый из них. За весь вечер это первое напоминание, что вообще-то это не его квартира. Не его дом и даже не его город. Мы здесь не гости — мы случайные постояльцы, как и он сам. Наш поцелуй — это как секс по телефону: снятие напряжения со случайным человеком, настоящее имя которого так и останется за кадром. Только интонации голоса. В моём случае — твёрдость губ, прерывистость дыхания и надёжные руки. Всё это фикция. Обоюдный порыв из разряда сделать и жалеть или не сделать и жалеть ещё больше.

Я сделала и прямо сейчас обещаю не изводить себя сожалениями и всевозможными «а что, если». Мы с Марком выпьем по бокалу шампанского, пожелаем друг другу счастливого Рождества, и я вернусь к сыну. Сегодняшняя ночь быстро сотрется из памяти. Это — следующее обещание.

— Ты не доверяешь мне. — Я вскидываю взгляд на застывшего с двумя бокалами Марка. — Я прав?

И снова правильные слова в правильный момент. Этот человек собаку съел в переговорах. Можно было не сомневаться, что и со мной он в них вступит.

Никогда не умела торговаться, потому что считаю это занятие унизительным для обеих сторон.

— Да.

— Хорошо, — он кивает. — Мать учила меня не сидеть в присутствии женщин, поэтому, если тебе не сложно, присядь.

Марк показывает на высокий табурет, на котором я сидела ранее, и это снова дипломатический ход.

Хорошо. Я сажусь.

— У нас ничего не получится без доверия. А мне очень хочется, чтобы получилось.

Это не то, что я ожидаю услышать, поэтому мгновенно теряюсь.

— З-зачем? Для чего это тебе?

Нас разделяют сорок дюймов мраморной стойки, но это впервые, когда я так долго и настолько близко смотрю в его глаза. Мне не нужны ДНК-тесты, я узнаю в них Лекса. И цвет, и разрез — всё одинаковое. Даже верхние ресницы во внешних уголках так же завиваются кверху.

Судя по тому, что он первый отводит взгляд, Марк не собирается отвечать на мой вопрос. Он берёт бутылку и начинает медленно снимать с горлышка слой золотистой фольги. Теперь я слежу за его руками, которые ловко откупоривают шампанское и наливают немного пенящейся жидкости с узкий бокал. Затем во второй, и, взяв оба, Марк направляется ко мне.

— Рождество наступило десять минут назад, — он протягивает мне один из бокалов. — С Рождеством, Минни.

Мои брови взлетаю вверх.

Минни? Он это серьёзно?

Марк — сама невозмутимость. Только кивком указывает на бокал, поторапливая меня.

Я беру и наклоняю к его бокалу Марка.

— С Рождеством.

Мы оба делаем по глотку. Вкуса шампанского я не чувствую, потому что всё ещё рассчитываю на ответ. В том числе и невысказанный.

Что это за «Минни»?

Похоже, Марк видит моё нетерпение, но всё равно поступает по-своему: ставит свой бокал на стойку и опускает руку в карман брюк, откуда достаёт маленький кожаный кисет с серебристой надписью.

— Это тебе. Открой.

Удивление. Изумление. Растерянность.

Подарок для меня? У него?

Внутри оказывается серебристая цепочка с кулоном в виде маленькой мышки. Её тело — прозрачный камень. Настолько сияющий, что в нём без труда узнаётся бриллиант.

Я не успеваю и слова сказать, как Марк берёт у меня из рук цепочку и обходит меня сзади.

— Позволь мне.

Едва его пальцы касаются обнажённой кожи шеи, моё тело простреливает яркая вспышка. Я деревенею, а щёки немедленно заливает краской. Воздуха я вдыхаю совсем чуть-чуть, чтобы не задохнуться, пока Марк неторопливо и очень аккуратно перебрасывает мои волосы на одну сторону. Я поднимаю руки, чтобы ему помочь, и ту же следует приказ:

— Стой смирно!

Стою.

Кулон тяжело ложится во впадинку на груди. Камень сияет, я наклоняю голову, чтобы рассмотреть его получше, и в этот момент слышу за спиной приглушённый рык.

Я мгновенно выпрямляюсь, но уже поздно. Ладонь Марка, обрисовав шею, спускаются к ключице, а на её место приходят его горячие губы.

— Ещё немного, малыш. Пожалуйста, не отказывай мне сейчас.

Его слова — вербальный нейрализатор. Яркая вспышка в голове, и я уже не помню, о чём договорилась сама с собой всего пару минут назад.

Хочется, чтобы это не кончалось — его прикосновения, его дыхание на моей коже, сила, прижимающая меня к крепкому мужскому телу. Я не только слышу возбуждение Марка, я ощущаю его физически: твёрдый бугор упирается мне в крестец.

Он высокий и сильный. Он заключает меня в кольцо своих рук, нависает, оборачивая в себя. Я чувствую себя словно куколка в коконе, и пресловутые бабочки, разлетающиеся по телу с середины живота, как продолжение энтомологической тематики.

Откуда только в памяти всплывает это слово — энтомология?

Мои глаза закрываются, голова откидывается на грудь Марка, а руки сами взлетают вверх, к его руке, что обвивается вокруг моей груди. И только хватаясь за неё, я могу удержать вертикальное положение, потому что то, что совсем недавно было моими ногами, превратилось в вату.

Его поцелуи обугливают мою кожу подобно азотной кислоте. Только действие её обратное: мне становится холодно не в момент прикосновения, а когда они меня покидают. Я наклоняю голову, предоставляя больший доступ к обнажённым участкам шеи, и Марк оглаживает её изгиб ладонью.

— У меня крышу сносит от тебя, девочка. Ничего не могу с собой поделать.

— О, господи! — я почти вгоняю ногти в шелковистую ткань его рубашки. — Т-ты… ты не должен так говорить. Не надо.

— Надо, малыш. Ты же видишь, что делаешь со мной.

— Я… я н-не понимаю.

— Знаю, что не понимаешь. Сам мало что понимаю. Но я хочу тебя, Эмми. Только тебя.

— Ма-аарк! — его имя, сорвавшееся с моих губ, заканчивается всхлипом.

— Не бойся. Я держу себя в руках.