Счастье по наследству

И всё же к середине первого семестра я начинаю понимать, что не справляюсь, и задумываюсь о переводе на заочный факультет. Всё усложняется тем, что в таком случае меня лишат гранта, а значит, продолжать учёбу придётся за свой счёт. В деньги Николь залезать отчаянно не хочется, но, похоже, другого выхода нет. Сеймур к тому моменту начинает подумывать о том, чтобы отойти от дел в «Зелёном камне», отдав его в руки наёмного управляющего. История в браузере на нашем общем компьютере отображает риэлтерские сайты с предложением загородных домов, но спросить деда напрямую я не решаюсь. А он не заговаривает.

С сентября няня начала водить Лекса в ясли. Сначала на час, потом подольше. В саду Лексу нравится, он растёт активным мальчиком и, слава богу, болеет не часто. Так, сопли иногда. Которые вылечивались старым ирландским способом — молоком с капелькой двенадцатилетнего виски. Так дед лечил в детстве и меня.

При всей занятости на работе Сеймур проводит с правнуком времени больше, чем я. Никогда я не слышала от него упрёка — может, потому, что не пытаюсь отлынивать от своих обязанностей и твёрдо держусь намеченной цели — стать для Лекса хорошей матерью. Лучшей, чем Николь, которая, к слову, после рождения так никогда его больше и не видела.

Возможно, это требовалось оговорить заранее, но я считаю правильным, чтобы сестра знала, как растёт её сын, и поначалу забрасываю Николь фотографиями Лекса. Она редко когда на них реагирует чем-то большим, чем простым смайликом, и вскоре мой энтузиазм сходит на нет.

Двенадцатого ноября Сеймур попадает с больницу с обострением панкреатита. Следующие несколько дней сливаются в один: обязательное посещение семинаров в университете, два часа работы в баре, час у деда в больнице, дом, где я занимаюсь Лексом, затем полночи подготовки к экзаменам и полночи работы. На сон остаётся три часа, полчаса из которых я плачу в подушку от безысходности. Мои однокурсницы и девчонки из бара заняты романами и обсуждениями шмоток. Я же вместо этого пытаюсь не подвести кого-то мифического, взвалив на себя кучу обязательств. Следующие полчаса я уже плачу из-за своего малодушия и на утро набираю номер Николь.

Говорят, признать, что тебе нужна помощь — шаг к излечению. Это точно не про меня, потому что мой первый шаг так и остался первым. Николь не отвечает, хотя звонок проходит. Я принимаю это за знак свыше и больше попыток связаться с сестрой не делаю.

В субботу я даю себе выходной. Сплю до тех пор, пока Лекс не начинает прыгать по мне с требованием завтрака.

Мы вместе делаем блинчики, пачкаем половину кухни в муке и шоколадной пасте, после так же дружно едим и моем посуду. Я мою, а Лекс стоит рядом на табурете и аккуратно расставляет чашки и тарелки в сушилке. Маленькой обезьянкой он виснет у меня на спине, и мы идём в гостиную, где валимся на диван и включаем мультики. Я даю себе час: без телефона, без проверки почты, без забот и мыслей. «Мегамозг» этому вполне способствует.

Странно, что Лексу нравится этот мультик про синеголового пришельца. Он хихикает всякий раз, когда главный герой коверкает слова: шкьоля, МетрОсити. Я разрешаю ему ещё немного побыть в пижаме, только укрываю ноги пледом и сама залезаю под него, поджав под себя колени.

За грохотом, с которым Титан и Мегамозг разносят Метросити, я не сразу слышу поворот ключа в замке и срываюсь в прихожую, где с изумлением замираю, когда в сопровождении мамы в квартиру входит Николь. Или наоборот. Тяжело определить, кого из них я удивлена видеть больше.

— Мама? Николь? Что вы здесь делаете?

— Здравствуй, дорогая! Рада тебя видеть, — это мама.

— Можно подумать, мне нужно разрешение, чтобы приехать домой, — это сестра.

Я моментально тушуюсь.

— Нет, конечно, нет. Проходите.

На самом деле, квартира Сеймура уже давно наш дом, хотя, фактически, половина наших с Николь вещей всё ещё хранится в родительской квартире, плату за которую мать отчего-то вносит с завидной регулярностью. Может, ей просто нужно место, куда можно возвращаться? Квартира деда для этого не очень подходит. А сейчас, когда Сеймур в больнице, мне и вовсе кажется, что они с Николь здесь не к месту.

Мама знает про Лекса. Пришлось скормить ей слезливую историю, когда однажды она так же неожиданно вернулась домой и застала меня с орущим младенцем на руках. Странно, что мама «съела» эту шитую белыми нитками версию про усыновление сына погибшей подруги. Впрочем, чему я удивляюсь: моя мать всегда была на своей волне, минимизируя эмоциональные затраты принятием удобной правды. И вообще, это Николь должна беспокоиться, не я.

И я беспокоюсь. Но совершенно по другому поводу. Чувство тревоги расползается в груди, как чернильное пятно от потёкшей в кармане ручки.

Лекс с интересом наблюдает, как гости заходят в комнату. Сердце щемит от того, каким маленьким он выглядит в своей голубой в красные мячики пижаме на большом диване Сеймура. Карие глазёнки внимательно изучают вошедших, ротик приоткрыт.

Я смотрю только на него, поэтому реакцию Николь и мамы не замечаю.

— Кто это у нас здесь? Привет, малыш. Я твоя бабушка. Помнишь меня?

— Мама, он видел тебя всего раз. Какое помнишь?

— Ой, Эмма, не вредничай. Смотри, какого я тебе клоуна купила. Нравится?

С ловкостью фокусника мама достаёт из-за спины игрушечного клоуна с жёлтыми волосами, красным носом и в гигантских синих башмаках.

Лекс съёживается, смотрит на игрушку исподлобья и начинает сопеть. Верный признак близких слёз.

Я подлетаю к дивану и немедленно подхватываю его на руки. Малыш утыкается мне в изгиб шеи и крепко вцепляется в футболку. Это не знакомая обезьянья хватка — Лексу реально страшно.

— Мам, мы не любим клоунов. Убери.

— Но почему? Смотри, какой он смешной.

Мама делает попытку меня обойти и снова сунуть в лицо ребёнку игрушку. Лекс начинает скулить.

— Прекрати, — раздаётся окрик Николь, и скулёж превращается в рёв.

— Идите на кухню, — приказываю я, перекрикивая Лекса. На удивление, меня быстро слушаются.

Когда через двадцать минут я выхожу на кухню, мама как ни в чём не бывало изучает кухонные полки в поисках чего-нибудь съестного. Николь стоит у окна, сложив руки на груди, и мрачно следит за её передвижениями.

— В следующий раз о приезде предупреждайте заранее, — говорю я сердито. — Лекс не очень хорошо реагирует на незнакомых людей.

— Ну, какие же мы незнакомые, — немедленно вступает мама. — Я его бабушка. Твоё упущение, что он меня не узнаёт.

От негодования я даже слов сразу не нахожу и шиплю словно змея.

— Ш-шшшто? Моё упущ-щщщение? Да ты хоть знаешь, когда у твоего внука день рождения?

Мама кривит губы и начинает энергичнее хлопать ящиками.

Вместо неё отвечает Николь.

— Двадцать пятого августа.

— Мимо, — кидаю я, даже не поворачиваясь в сторону сестры. — Вторая попытка.

Сестра фыркает и отворачивается к окну. На моё «ну?» она, понятно, не отвечает.

Мама находит пачку печенья и суетливо организовывает всем кофе. Мне тяжело смотреть за тем, как она выдавливает из себя заботу, и хочется поскорее перейти к сути.

Озвучить конкретный вопрос не даёт понимание того, что ответ мне точно не понравится. Я смотрю на спину Николь, обтянутую золотистым приталенным пиджаком, и мне начинает хотеться завыть. Уже понятно, зачем она здесь. Именно по присутствию матери понятно. Один вопрос: они специально выбрали этот момент, когда Сеймур в больнице или это чёртов экспромт?

— Эмма, ты очень напряжена, — говорит мама и получает от меня полный ненависти взгляд. — Что такое, детка?

Я игнорирую этот вопрос и ору прямо в спину Николь:

— Ты не можешь этого сделать!

Сестра поворачивается в режиме слоу-мо. Я успеваю сглотнуть два раза, прежде чем она оказывается ко мне анфас и смотрит в глаза своим убийственно прямым взглядом.

— Могу и сделаю. Алекс мой сын.

— Лекс, — поправляю я машинально.