Счастье по наследству

В излюбленной манере она сразу начала с места в карьер:

— Привет. Ты где сейчас?

— Привет. На работе.

— И где работаешь?

— В «Зелёном камне».

— Дед всё же сделал из тебя официантку? — хмыкнула в трубке сестра. — А ведь не хотел.

— Это временная работа. Только на лето.

— Ясно. Нам бы поговорить.

— Окей.

— Не по телефону. Можешь ко мне приехать?

— Могу. Моя смена заканчивается в шесть, так что…

— Эмма, я в Калифорнии. На ранчо у друзей. И очень прошу тебя ко мне приехать.

На самом деле, Николь редко звала меня по имени. Когда мы были детьми, в общении со мной она, в основном, обходилась повелительным наклонением: иди сюда, садись ешь, ложись спать, закрой рот. Никаких сокращений, никаких ласковых прозвищ. Но, слава богу, и никаких неласковых. А вот подобного просительного тона за сестрой никогда не водилось. И, честно, сказать, это напугало до чёртиков.

У моей жизни нет фундамента. Традиций, воспоминания о которых заставляют сжиматься сердце. Кружки какао перед сном. Тефтельных четвергов. Подарков в ярких упаковках под рождественской елью. Ежегодных поездок в заповедник Олимпия, как у Салли Эванс из соседнего дома.

Нет, всё было не так плохо. И подарки были, когда мать не забывала ставить ёлку. И наспех намазанные арахисовым маслом куски хлеба. И лазанья по пятницам, приготовленная кем-то из маминых ухажёров. И поездки в заповедник, откуда она привозила своего следующего любовника…

Этот не те воспоминания, за которые цепляется детская память. Цепляется за то, как маленькой, проснувшись среди ночи и преодолевая страх темноты, я шла в постель к сестре, а она меня не прогоняла. Как завязывала бант и вела за руку в первый мой день в воскресной школе. Как накостыляла Блейку Максалли за то, что он спустил мой мяч в канализационный люк.

Во второе воскресенье в школу я уже шла одна. И шины на велосипеде Блейка через месяц прокалывала тоже сама. Но на Николь я не в обиде. Нельзя же обижаться на солнце, что в один день оно греет слабее, чем в другой. Солнце есть солнце, а вот надевать сегодня кофту или нет, решать тебе.

Вот почему в тот же день я выехала к Николь. Сеймур одобрил поездку, положив, что смена обстановки пойдёт мне на пользу. Попросил только быть благоразумной. Я пообещала: к тому моменту глупостей у меня было на десять лет вперёд наделано.

До места я добралась к вечеру следующего дня. В аэропорту меня встречал водитель с табличкой, на которой было написано моё имя. Николь позаботилась. Ранчо, на котором она остановилась, находилось в пригороде Лос-Анджелеса и принадлежало кому-то из голливудских знаменитостей.

Проехав через кованые ворота с постом охраны, водитель высадил меня у небольшого одноэтажного коттеджа, откуда вышла невысокая миловидная женщина в форменном платье, напоминающем медсестринское.

— Здравствуйте, мисс Бейтс. Я Леонора, сиделка вашей сестры.

Я едва не рухнула на посыпанную белым гравием дорожку.

— Сиделка? Николь болеет?

— Болеет? Вовсе нет! — удивилась женщина. — С мисс Бейтс всё в порядке. Всё идёт по плану, никаких отклонений. Она очень ждёт вашего приезда. Проходите, располагайтесь. Коттедж в вашем полном распоряжении. Через час я за вами приду.

Как-то очень быстро я поверила, что с Николь действительно всё хорошо. Просто таким тоном плохие новости не сообщают.

Через час, приняв душ и переодевшись, а также хорошенько обследовав дом, в котором меня поселили, я еле дождалась прихода Леоноры.

Главный дом оказался внушительным строением из светлого песчаника, обложенного красным кирпичом. Арочная галерея опоясывала дом по периметру, заставленная кадками с растениями, плетёной мебелью и всевозможными дизайнерскими штучками — вазонами, глиняными фигурками, яркими пятнами картин на стенах, — явная отсылка к мексиканскому стилю.

Пройдя через внутренний дворик, наполненный прохладой, Леонора вывела меня к открытому бассейну. Прямоугольная лазурная чаша, переливалась в закатном солнце всеми оттенками синего и зелёного. После дня, проведённого в дороге, так здорово было бы окунуться, но я даже не подумала привезти с собой купальник. Всё равно я здесь ненадолго.

По периметру бассейна то тут, то там были расставлены широкие мягкие шезлонги. В одном из них в тени широкого зонта в облаке голубой органзы лежала моя сестра.

Завидев меня, Николь широко заулыбалась и энергично замахала руками, правда, не поднимая их высоко.

— Эмма! Наконец-то!

Я тоже улыбнулась, хотя раньше подобной радости от встречи со мной я за сестрой не замечала.

— Привет.

В нерешительности я затопталась на месте, оглядываясь по сторонам.

— Здесь красиво.

— Ага, — согласилась Николь. — Иди ко мне. Хочешь холодного лимонада?

— Да. Было бы здорово, — я направилась к сестре, попутно отмечая, как аккуратно Николь поворачивается и тянет руку к небольшому столику, заставленному стаканами.

— У меня здесь целый графин. Леонора делает очень вкусный домашний лимонад.

— Здорово.

— Возьми чистый стакан.

— Спасибо.

Присев на край соседнего шезлонга, я взяла со стола красивый хрустальный графин, заполненный льдом и светло-лимонной водой с добавлением мятных листочков.

Наполнив стакан и сделав пару глотков, я довольно зажмурилась.

— Вкусно!

— А то! Эта женщина иногда бесит меня до невозможности. Но лимонад у неё действительно божественен.

— Странно. Она сказала, что она твоя сиделка.

— Ну, фактически, так и есть.

— Ты чем-то болеешь?

Николь криво усмехнулась.

— Маленькая глупая Эмма. Неужели, ничего не замечаешь?

Я повнимательнее присмотрелась к сестре.

Николь, как всегда, выглядела великолепно. Ровная алебастровая кожа, лучистые глаза в обрамлении тёмных ресниц. Волосы от природы светло-русые она осветляла до платинового оттенка, и сейчас из-под широкополой шляпы знакомые серебряные пряди, обрамляя лицо, картинными локонами ложились на обтянутую голубой органзой грудь.

Под туникой просматривался белый закрытый купальник. Возможно, из-за него грудь сестры казалась немного больше. Да и вообще, если приглядеться, было заметно, что Николь поправилась. Что, кстати, ей очень шло.

— Ну что, Шерлок. Каков вердикт?

Я не знала, принято ли говорить об этом профессиональной модели, не грозясь вызвать истерику, и на мгновение замялась. Этого хватило, чтобы Николь закатила глаза и, спустив ноги, аккуратно встала с шезлонга.

— Да уж. А я всегда считала тебя наблюдательной, — заметила она с ехидцей в голосе. — Недалеко ты ушла от нашей матери. Та тоже не сразу поняла, что к чему.

По инерции я поднялась следом, не сводя изумлённого взгляда с живота сестры.

Большого беременного живота сестры.

Своего будущего ребёнка Николь не любила. Так бывает. Любой женщине уготовано стать матерью, но не каждая ею становится. И дело вовсе не в физиологии. Хотя, по большей части, в ней же: к ребёнку относятся, как к захватчику, оккупировавшему тело, как к вирусу, который привносит в жизнь множество неудобств, и роды воспринимаются как выздоровление.

Уверена, в мире немало женщин, у которых либо полностью отсутствует, либо совершенно не развит материнский инстинкт. Что далеко ходить: одна из них — моя мать. Вот только если Николь получила от неё иммунитет против материнской любви, то я — нет. К сожалению, в этом мне пришлось убедиться на собственном печальном опыте. Так что сейчас, глядя на цветущую беременную Николь, я страшно страдала.

По статистике, с моим диагнозом шанс сохранить беременность в первом триместре составляет от сорока до семидесяти процентов, во втором — девяносто-девяносто пять. К сожалению, мы с моей маленькой девочкой в них не попали. Я потеряла ребёнка на четвёртом месяце из-за врождённой аномалии — наличия внутриматочной перегородки, диагностировать которую смогли на первом же УЗИ. Врачи предупреждали о возможных осложнениях, о патологиях, с которыми будет протекать моя беременность, но я настолько сильно хотела этого ребёнка, что в плохой исход совершенно не верилось.