Страница 4 из 19
1
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ДОЛГИЙ ДЕНЬ СЕДЬМОГО ТРАВНЯ
ГЛАВА 1
Дзвон-дзвон-дзвон! Бо-о-ом! Дзинь-дилень, дзинь-дилень, дзинь-дилень! Бо-о-ом! Дзвон-дзвон-дзвон!
В голове как колокола трезвонят. Шум какой-то, словно прибой или гомон толпы… Когда нас в сорок первом из военкомата на вокзал доставили, там тоже народ так шумел, только погромче. Поскольку близко совсем. А тут — как через толстые стены… И запах… Странный запах: вот только что, мгновение назад, воняло горелой взрывчаткой, так, что аж во рту горечь — мне ещё с фронта эта вонь знакома… А сейчас воздух пахнет воском и костерком, и ещё отчего-то — лампадным маслом. Вроде как в церкви… Хотя нет, там всё ладаном пропитано, ни с чем не спутаешь этот тяжёлый сладковатый аромат. А тут будто в детстве, в избе, когда бабуля запаливала лампаду у образов и пристраивалась на молитву. Вот только костерок даёт деревянный дым, словно уже весёлым пламенем занимаются деревянные стены…
Пожар?.. Пожар!
Подскакиваю, будто молодой, садясь на постель. Босые ступни касаются, вместо половика, гладких досок. Странно, у меня же паркет? Или это не моя комната? Похоже — так и есть.
Стена за спиной — бревенчатая, как в нашей избе в Киреевке, пазы заделаны паклей и просмолены. Где я очутился? Вот только что лежал у себя дома, ждал, пока укропам надоест долбать по Луганску. А, вспомнил: они всё-таки угодили в мой дом. Военный объект, итить! И гарнизон в нём — старшина в отставке, которому сто лет в обед стукнет, из всего оружия топорик на кухне да палка-ковылялка. Ир-рои, коромыслом их через ноздри! Стену развалили и, видать, чем-то меня не слабо так приложило…
Так… А ну-ка…
Ощупал голову. Вроде всё цело, лишних дырок не отмечается. Хотя странно… Нос вроде бы длиннее… И бородавка на нём сбоку — крупная такая бородавка… И на лбу вторая, чуть ниже волос… Стоп!
У меня ж уже лет двадцать, как причёска «под Ленина» образовалась! Хоть к католикам в попы записывайся — макушку брить без надобности, природа сама тонзуру сделала! Не понял… Кожа явно молодая, не морщинистая. Ноги хоть и не избалованные, но переплетения вздутых вен не видать. Руки… Смотрю, а руки-то тоже молодые, сильные: ногти обрезаны явно ножиком, на пальцах — три массивных перстня с камнями, причём один — на безымянном пальце, словно обручальный.
Ничего не понимаю! И пожара вроде никакого нет: запах жжёной древесины идёт от горящих лучин, укреплённых в держаках на поддерживающих сводчатый потолок опорах. Под каждым держаком — бадейки с водой. Противопожарная мера. В углу — богатый иконостас с горящей перед ним лампадой. Оклады на образах — явно не из фольги, как бы не золотые! На массивном столе в ногах кровати — не кровать, а прямо три шифоньера, рядком уложенные — пара бронзовых фигурных подсвечников: их, кажется, шандалами называют. В одном горит «дежурная» толстая свеча белого воску, остальные свечи погашены.
Половину кровати занимает укрытая по плечи девушка, вернее сказать, молодая женщина. Тонкая шея над воротом тонкой сорочки, тонкие, сжатые даже во сне в упрямую линию, губы, тонкий породистый нос и тонкие брови над смеженными веками. На голове — нитяная сетка с жемчужными бусинками, не дающая рассыпаться по огромной подушке тёмно-русым волосам. Да и сама её фигурка, укрытая пуховым одеялом, похоже, также отличается стройностью Спящая женщина — хороший знак. Почему? Да потому, что помалкивает! Не до болтовни сейчас.
На мне свободные порты из тонкой жёлтой ткани и белая рубаха. Шёлк, или я ничего не понимаю в материи. На лавке у стены разложена какая-то одёжка. Встал, взяв со стола шандал, позажигал свечи. Сразу заметно посветлело, запах воска стал сильнее.
Сделав несколько шагов, поднял одежду. Ну ничего себе! Синий кафтан, расшитый по спине и рукавам серебряной нитью, сплетающейся в прихотливый цветочный узор! Не похоже, что киношный реквизит: серебро-то настоящее, даже на ощупь заметно, да и сукно тонкое, хорошее: явно не синтетика с китайского рынка. Рядом на лавке — старинная шапка с меховой оторочкой по околышу, сложенный аккуратно широкий кушак с золотыми кистями на концах. Мягкие сапоги тонкой жёлтой кожи также не сравнятся с солдатскими кирзачами: крашеный алым высокий деревянный каблук с подковкой, загнутый вверх острый носок. Обувка на Ивана-Царевича, да и костюм ей под стать!
Но всё-таки — где я, и что со мной случилось? Это — точно не моё тело. И никак не мой дом.
Совершенно неожиданно мои пальцы вдруг разжались и руки самопроизвольно дважды звонко хлопнули в ладоши. Тут же я услышал молодой повелительный голос:
— Эй, кто там? Одеваться!
Не мой голос. Но, тем не менее, крикнул это именно я! Или, вернее, человек, в чьём молодом теле я каким-то непостижимым образом находился.
«Ну вот… Раздвоение личности» — мелькнула мысль и я, словно камень в тёмную торфяную воду, ушёл в илистую темноту…
Вновь я пришёл в сознание… Нет, не так: моё сознание вновь вернулось в разум в момент, когда человек, в теле которого я оказался, быстрым шагом двигался по широкому коридору с толстыми оштукатуренными станами, расписанными древнерусскими мифологическими сюжетами: всякие птицы Сирин (или правильно говорить — Гамаюн?) между деревьями, схематичные, будто тульские пряники, всадники верхом на красных конях, цветы и травы совершенно сказочного вида. Не могу никак понять: не то я оказался после взрыва на какой-то съёмочной площадке, не то, как в фильме про Ивана Васильевича и Шурика, и вправду очутился, «пронзив время и пространство» в тереме времён Ивана Грозного? Впрочем, терема вроде бы были деревянные? Ну, значит, в палатах… Хотя, скорее всего, не в палатах, а в палате: лежу сейчас на железной кровати без памяти, а все эти интерьеры, старинная одежда, новое молодое тело — всего лишь бред бодрствующего подсознания.
Да, это вернее! Это сон. Очень явственный и подробный в деталях, но всего лишь сон. А раз я не могу проснуться — то почему бы не поглядеть, что там мне покажут, как в кинофильме? Тем более, что пока сознание больше не проваливается и есть возможность наблюдать глазами, как говаривала моя младшая невестка, «реципиента». Любила Олька-покойница умность показать. А что, зря, что ли, на доктора выучилась? Мать у неё только при ликбезе[1] читать принялась, и подпись ставила как курица лапой, зато из троих дочек — две высшее образование получили, хоть и росли без отца: помер через последствия фронтовых ранений.