Шняга

Может быть потому, что один из пильщиков, наткнувшись в темноте на чёрное существо с желтовато светящимися глазами, заорал дурниной и уронил себе на ногу лом. А другой пильщик случайно обернулся во время работы, встретился глазами с надменно наблюдающей за ним овцой и бросился в ближайший распиленный проём. Переборка там за ночь заросла, и пильщик с разбегу забодал новую стену. Шишка у него потом была величиной с налобный фонарь, однако, сошла она быстро – в Шняге всё быстро заживало, а вот всеобщая неприязнь к чёрной овце после этого только укрепилась.

Один только Юрочка с ласковой усмешкой называл овцу «животное», приносил ей охапки травы и полынным веником выметал из зала овечьи катышки.

Иногда вечером приходила на берег Маша Грачёва, приносила брату чистое бельё и домашнюю еду. Пока Юрочка переодевался и перестилал постель, она мылом и речной водой чистила его мундир. Юра появлялся с пакетом свежей рыбы и скомканным бельём. И то и другое он вручал сестре, забирал из её рук китель и надевал влажную фуражку.

Каждый раз Маша несмело предлагала:

– Шел бы ты домой, а?

Юрочка делал своей большой ладонью смущённый тюлений жест, означающий бесполезность уговоров и уходил. Маша смотрела, как он вразвалку идёт по коридору, легкой отмашкой включает свет на своём пути, а над его головой плывёт в воздухе голубая светящаяся точка.

Часть вторая

1.

В середине июля начался долгий, нескончаемый дождь. Тучи на этот раз пришли не из Гнилого угла, а проступили сквозь небесный свод, опустились и накрыли Загряжье, подоткнув со всех сторон серое дождевое одеяло.

Дорога раскисла, напитавшиеся влагой поля превратились в непроходимую трясину, потоки воды разъели склоны оврагов.

Загряжцы обретались по домам, разбирали хлам на чердаках и в сараях, чинили то, до чего раньше не доходили руки, листали старые зачитанные журналы, а вечером пораньше ложились спать. Год был не яблочный, вишня тоже не уродилась, сады стояли пустые. Рыбу никто не коптил, но некоторые ловили, кто по привычке, кто от скуки. Егоров отправился было с удочками на берег, но поскользнулся на спуске, съехал вниз до самого деревянного настила и так ушиб бок, что еле поднялся. Славка-матрос, узнав об этом, принёс ему Маманину настойку для растираний, но Егоров понюхал бурую жидкость и сказал, что такого колдовства у него за огородом полно, угадав по запаху горький лопух и щавель.

Видавшая виды ГАЗель за металлом не приезжала, но пильщики не прекращали работу, надеясь, что когда распогодится, и просохнут дороги, можно будет отгрузить сборщикам весь лом и заработать за всю длинную вахту разом. В поисках тонких перемычек, балок и труб, они уходили всё дальше, добытый металл складывали в коридорах, ночевали в открытых отсеках, не боясь ни темноты, ни странных ночных звуков, ни светящихся точек, летающих иногда в воздухе. Только чёрная овца, возникающая внезапно в самых неожиданных местах Шняги, вызывала у пильщиков тревогу и считалась дурной приметой. Услышав тихое блеянье или цокот копыт, все немедленно бросали добытое и оставляли отсек.

Иногда после работы пильщики покупали у Люси разливное пиво, а потом долго стояли у выхода из Шняги, выпивая, покуривая, и ведя те же разговоры, что и раньше в магазине на Перцовой.

Юрочка бродил поодаль игрыз непонятно где добытые желтые яблоки. Он пильщиков недолюбливал и приобщиться к их компании не стремился.

Однажды во время перекура, кто-то из пильщиков услышал доносящееся с реки фырканье. Все замолчали и приблизились к двери. Из-за камыша показалась запрокинутая лосиная голова с тяжелыми разлапистыми рогами и длинная чёрная спина. Мужики отступили кто куда – одни внутрь, к ближайшим отсекам, другие, накинув капюшоны, взбежали на̀ гору.

Взбаламутив серый прибрежный ил, лось подошёл к трапу, в два рывка взобрался на площадку, сгорбился и шагнул в дверь. Загрохотали по коридору копыта, послышались крики.

Пильщики бросились в большой зал, Таисия Корбут от страха онемела и вжалась в стену, молодухи Зайцевы взвизгнули одна за другой, напугав и своих мальчишек и Таськиного младшего. Остальные, кто был в тот момент в Шняге, толком и не поняли, что случилось.

Лось назад так и не вышел, затерялся где-то в дальних коридорах. А пильщики с этого дня работу временно прекратили, в отсеках не ночевали, и если заходили в Шнягу, то или к Мите за самогоном или к Люсе за пивом.

Старшие дети Корбутов – пацаны десяти и тринадцати лет, – с утра чистили устроенный в одном из отсеков крольчатник, приносили зверью воду и корм, а потом играли в карты с приятелями, – с Тимохиными и Зайцевыми, или обследовали недавно открытые, ещё не заросшие тупики.

Самый младший из братьев Корбутов катался на трёхколёсном велосипеде по коридорам, лупил ладонью по клаксону и грозно, взахлёб рычал, имитируя звук буксующей машины.

* * *

Люся и Славка-матрос совсем переселились в Шнягу. Они заняли маленькую каюту с табличкой «Посторонним вход запрещен», принесли туда надувной двуспальный матрас и наскоро обзавелись кое-каким хозяйством.

Славка случайно выяснил, что электроприборы в Шняге могут работать сами по себе, без сети. Люся тут же вспомнила, что на магазинном складе уже год стоят четыре непроданных электрических духовых шкафа. А в отсеке «Завмаг» не переводится мука в мешке, сколько её не отбавляй. То же происходит и с сахарным песком, и с растительным маслом в большом бидоне, и с пивом в жестяной бочке, и с солью, ссыпанной из килограммовых пачек в одну вместительную коробку.

Люся и Славка-матрос перевезли в Шнягу духовые шкафы, соорудили в торговом отсеке перегородку и попытались наладить за ней выпечку хлеба.

Поначалу вышло у них неважно: дрожжевое тесто, ненадолго оставленное без присмотра, вдруг стало расти с небывалой скоростью. Оно выбралось из кастрюли, укрыло стол, сползло на пол и, пузырясь и вспухая, двинулось сначала в магазин, а затем в коридор и соседние помещения.

Убирали его целый день, – и сами горе-пекари, и Таисия с детьми, и Юрочка, и старуха Иванникова, и все соседи, к чьим отсекам подобралась вязкая белая масса. Тесто вёдрами таскали на улицу и скидывали в реку, но оно и в воде продолжало расти. Рыбы сновали рядом, отрывали куски, плескались и лупили друг друга хвостами.

Только к ночи с пола и стен удалось смыть остатки сумасшедшей опары. Бесформенный пузырящийся остров уплыл по течению, растягиваясь и разделяясь.

Люся лежала на надувном матрасе в каюте и плакала от стыда и усталости. Славка-матрос, накинув куртку с капюшоном, курил на площадке и с отвращением смотрел на белеющее возле камышей длинное брюхо огромного вздувшегося сома.

Вторая попытка оказалась удачней, правда, хлеб получился странный, похожий на мелкие соты, и вкус был чудной – как будто в муку добавили чабреца или душицы, но кое-кто из сельчан заинтересовался, и торговля потихоньку пошла.

Маша принесла Юрочке плащ-палатку, в ней он выходил иногда на улицу, стоял у входа, выглядывал просвет в небе. Рядом с ним бродила чёрная овца и щипала выросшую возле площадки осоку.

* * *

На Гену Шевлягина панибратски освоенная Шняга произвела чрезвычайно болезненное впечатление. Гена даже похудел, стал молчаливым, и по вечерам его знобило. На берег он больше не ходил, в гости к соседям не заглядывал и к себе никого не звал.

Пока стояла солнечная сухая погода, Гена шагал вокруг дома и обдумывал письма в инстанции – районным властям, в газету, на областное телевидение и даже в прокуратуру. Написал он только в газету, отнёс письмо на Перцовую площадь и опустил в почтовый ящик.

Ночью Гена внезапно проснулся от мысли, что неправильно указал адрес и услышал, как по крыше барабанит дождь.