Страница 14 из 16
– А почему, собственно?
– Потому. Это очевидно ясно. Каждый должен…
– Слово «должен» неразрывно со словом «обещал», в противном случае оно не имеет смысла, – Артур аккуратно снял с себя руку отца, поднялся. – Спасибо за теплый семейный ужин. Я к себе, – у лестницы он обернулся. – Плов не выбрасывайте. Он кому-нибудь будет нужнее.
Гора риса, пустые чашки – они не понадобились, растерянные родители. Боб с красным лицом ладошкой трет левый глаз, на щеке его следы ногтей. Это были настоящие эмоции, которых он не испытывал в постановочных скандалах на телешоу, и эти эмоции его опустошили. Лора в розовой пижаме смята и валяется в углу, как старый глянцевый журнал.
Боб берет ложку, садится на место Артура и ест плов, он ест как машина – не меняя позы, однотипными движениями. Рисинки раскатываются по столу, падают на пол, морковные лепестки отлетают в стену, прилипают к щекам. Боб запускает ложку в самую середину, разрывая, разрушая первозданное блюдо, обсасывает с наслаждением кусочки мяса, закидывает рис в рот, не донося ложки, а каждый четвертый черпачок он с шумом втягивает губами, и жует, жует, жует. Кадык гуляет как поршень, взгляд перед собой, раз – ложка ко рту, два – ложка в плов, оборот, и снова раз. Попадающиеся кости он складывает перед собой, мелкие косточки сплевывает, жир загустевает в уголках рта, а он все жует, жует.
5.
На следующий день оскалилась осень. Небо повернулось хмурой стороной, заросшей водянистой оболочкой, скользким студнем нависающей над землей, в которую влипли уже мертвые павшие листья. Серая сеть, казалось, наброшена на поселок, где по линиям электропередач постукивал неторопливый ветер.
В такую погоду выходить из дома не хочется, а надо ехать взятку давать.
Боб неохотно собирался. Позвонил жене.
«Доброе утро», – «Привет», – «Как дела», – «Нормально», – «А ты не знаешь где зонтик мой?», – «Нет».
Она имеет право на обиду, вчера он ей сказал о том, что негодная мать прозевала сына, иди, занимайся своими сделками-фьючерсами. Там, в виртуальном мире ты – бизнесвумен, а по жизни – курица курицей.
Боб спустился вниз, спугнув домохозяйку – курносую тетку поразительно широкобедрую, – главным условием сотрудничества с которой было не попадаться хозяевам на глаза.
– Извините, Борис Олегович, я уже ухожу.
– А вам не попадался черный зонтик, Олеся…м….
– Викторовна. Здесь в шкафу.
– Спасибо.
По всем жестам Боба, по всем позам видно, что ему ничего не хочется, и он оттягивает момент выхода из дома.
В столовой не осталось и следа от вчерашнего плова. Боб налил уже вторую с утра чашку кофе. Любимая кружка осталась стоять перед ноутбуком, куда один за другим летят сообщения. Боб их не видит.
Наверное, в это время на город Тургород надвигается энергичный вихрь в виде бригады Сереги Эндерса. Пройдет незначительный отрезок времени, и мысли тургородцев счастливо потекут в правильную сторону.
Может быть, сейчас генерал Шустров готовится к приему подношений, а капитан Петенев приник щекой к генеральскому лампасу в надежде, что ему под стол тоже перепадет случайная долька. Президент Америки, как следует, навредив России, пишет в твиттер по-английски, готовясь ко сну.
Криштиану Роналду зашнуровывает бутсы перед тренировкой и думает на португальском о том, какая сволочь этот Месси.
Вождь мирового пролетариата сквозь сомкнутые веки наблюдает из мавзолея развитие капитализма в России. Сверяет сегодняшний день со своей знаменитой книгой – сходится. Впору второй том сочинять.
Карл Маркс записал в дневнике: «Главный недостаток всего предшествующего материализма заключается в том, что предмет, действительность, чувственность берется только в форме объекта, или в форме созерцания, а не как человеческая чувственная деятельность, практика, не субъективно». Гениальный человек! Кто еще столь изощренно выразит простую мысль, что Феербах – чмо.
А Пушкин Александр Сергеевич получил очередную анонимку об измене жены. «Пишут, пишут», – ворчит Пушкин, сжигая письмо над канделябром – Изменяет и изменяет. От нее не убудет, как говорится. А мне надо «Онегин 2» срочно писать. Шутка ли, строчка по рублю». Покормил мопсов и давай пером скрипеть.
Лермонтов написал «На смерть поэта», думает: «Ну, щас как прославлюсь». А Пушкин-то жив-живёхонек. Лермонтов обиделся страшно и уехал на Кавказ, где вскоре виртуозно спился. Каждый понедельник приходит к сослуживцу:
«– Мартынов, братан. Грохни меня что ли.
–Ага, разбежался, – вежливо отвечает Мартынов.
– Дай тогда рупь на опохмел…»
А молодому графу Толстому пришла повестка из военкомата, явиться на оборону Севастополя. А оно мне надо? подумал Лев Николаевич. Я, думает, гений, я предвижу, что «Крымшаш». И свалил в Ясную поляну от армии косить.
Тютчев написал свое самое известное стихотворение: «Умом Россию понял я
своим аршином всё измерил Та-та тата, тата свинья, А я так ждал, надеялся и верил». Его привлекли за оскорбление чувств верующих и реальный срок впаяли. Поехал на каторгу вместо Достоевского.
Достоевский обрадовался: неужели попёрло? пойду в рулетку сыграю. Сыграл- выиграл.
Девятнадцатый век… В стране готовятся отмечать семидесятипятилетие Великой Победы. Со всех деревень собирают полумертвых ветеранов Бородино и свозят в столицу. В скором времени каждый из них будет обеспечен личной коровой. Это закреплено в майских указах Государя-императора Александра Второго. Его, кстати, не убили. А дело было так.
Собрались народовольцы на хате у Верки Засулич и давай решать кто бомбу в царя кидать будет: «Давай ты», – «Нет, давай ты», – «А чё я?», – «А я чё?». Решили нанять киллера. А денег-то нет! Хотели у Достоевского занять, ему как раз попёрло, а тот только бородой отмахнулся. Отстаньте, говорит, со своей Россией. Бесы вы, говорит. Я про вас роман напишу на тыщу страниц, во век не отмоетесь, щас вот только разок на красное поставлю. Сыграл-выиграл.
Русско-турецкой войны так и не случилось. Турки на Балканах режут греков свирепо, а наш Горчаков взял, да и выразил обеспокоенность. Турки стали сербов резать, Горчаков выразил озабоченность. Турки уже сербов дорезали, за болгар принялись, тогда Горчаков хитро так прищурился, пальцами похрустел и на им! Ноту протеста! Пусть знают. Еще и экипаж свой развернул под Царским Селом. Самолетов тогда не было, как еще премьер-министрам разворачиваться?
А вот Александр третий так и был алкаш-алкашом (тут ничего не изменилось). Бывало, бродит пьяный по дворцу и гундосит: – Дорогие россияне, понимаешь. Россияне, понимаешь. А Победоносцев ходит за ним, ходит и всё записывает. Царь говорит: «Ты что тут ходишь, записываешь, козья морда!». А Победоносцев мудро так ему: «Пригодится, Ваше Величество. Чует мое сердце, пригодится».
Графу Толстому Льву Николаичу было в ту пору уже двести пятьдесят лет, а он всё от армии косил в Ясной поляне, всех девок крепостных перепортил (крепостное право так и не отменили, потому что это есть наши исконные традиционные ценности. Сами крестьяне по всей стране митинговали в поддержку крепостного права). В общем, насчет девок граф был тот еще… Ему даже известный гламурный венеролог Чехов так и писал: «Вы, граф, не Лев. Вы конь какой-то». А поскольку Толстой – зеркало русской революции, то и революция не случилась. А началось всё с того, что приехал в Ясную поляну некий барон Эрнст. «Ваше сиятельство, -говорит, – тема есть. Бабло нормальное».
А они что придумали.
Сгоняют в поле крепостных, рассаживают их на лавки, так полукругом, а в центре всего безобразия стоит Толстой. И приглашают известного противника режима Плеханова и какого-нибудь сторонника, неважно какого, Витте например. Толстой говорит Плеханову, типа, ну рассказывайте. Тот, допустим, говорит: «Наша партия выступает за предоставление всем политических и гражданских свобод, избирательного права…». Тут Толстой делает знак, и все крепостные как заорут: «У-у-у! Фу-у!! Предатели!!! Пятая колонна». Потом Витте выступает: «Россия – Великая держава». Толстой опять знак делает, и зрители аплодируют и кричат: «Мо-ло-дец, мо-ло-дец!!». Поорут минут десять, только успокоятся, а Витте опять: «Россия – великая держава», и опять десять минут аплодисменты. Сергей Юльевич как котяра жмурится, в овациях купается, а Плеханов сидит оплеванный, приходится ему деньги платить за участие в дебатах, а то пошел бы он? Потом встает на трибуне Даниил Хармс говорит: «У меня вопрос к уважаемому эксперту».