За стеной из диких роз

Прокатилась вторая волна аплодисментов. Анна нехотя пару раз хлопнула в ладоши. На этом торжественная часть окончилась. Люди с чистой совестью подошли к столам. Постепенно начались разговоры. Те, кто сидел ближе к правителю и его свите, задавал вопросы им, остальные же переговаривались между собой, как на обыкновенных соседских посиделках. Анна оказалась ровно посередине — слишком далеко для разговора с гостями и недостаточно близко для разговора с деревенскими, поэтому она делала то единственное, что было возможно в таком положении: смотрела и слушала.

Свита высокопоставленного гостя вызывала вполне обоснованный интерес. Недолго Анна рассматривала каждого из приехавших, но всё же больше внимания было направлено на Илария. Словно подстёгиваемая животным инстинктом, Анна не сводила с него глаз, наблюдая за каждым выражением лица и жестом в попытках различить дружелюбную маску и кровожадную натуру (или наоборот). Но правитель не давал повода для сомнений на свой счёт: он был вежлив со всеми, весел и смеялся, как самый обыкновенный человек. Он всё пытался объяснить жителям Шамони, что такое триумвират и что кроме него страной правят ещё двое и целый парламент, но слишком привыкший к одному монарху народ не принимал новых терминов, а тем более — их сути. Иларий повторял и повторял, беззлобно и терпеливо, отвечая шуткой на шутку с тем самым простым деревенским почтением, что было понятно народу. Анна смотрела на него и нехотя понимала, что была неправа на его счёт. Конечно, когда всё идёт не так, то осуждают в первую очередь того, кто обещал светлое будущее, а не того, кто случайно задел лестницу в небо и из-за которого она упала. Девушка повторяла себе это и на душе у неё становилось совсем легко, тяжкий груз страха и ненависти оставался в прошлом, но приходило недоумение и осознание, что бесследно не может исчезнуть никакая ненависть. Она переродится в недоверие и слабую, кажущуюся естественной, боязливость.

Анна следила за правителем, всё так же не доверяя себе, а юноша, сидевший рядом с Иларием, с тем же чувством наблюдал за девушкой. Он сверлил её тяжёлым пристальным взглядом, вспоминая, где он мог видеть её раньше. В воспоминаниях волчком вертелось «Имфи», но ничего больше его память выдать не могла. Аннабелль не сразу ощутила его взгляд, но, увидев, едва не вздрогнула: худое лицо, холодные глаза, которые были во много раз старше самого человека, показались ей знакомыми. Она даже готова была поклясться, что узнала его. В чертах его всё ещё играло пламя революции, но успокоившееся и ставшее воспоминаниями, терзавшими, как раны от пуль: он, как и многие юноши среди прибывших, так и не остриг длинных, до плеч, тёмных волос, был худ и жилист, и глядел так, что всякий разговор с ним казался поединком. Анне вдруг захотелось уйти и как можно скорее, но стоило ей пошевелиться, как взгляд юноши впился в неё, едва не причиняя боли. Девушка осталась в надежде, что вскоре внимание странного юноши переключится на что-нибудь ещё. Но он сверлил её взглядом до конца гуляния, да и Иларий нет-нет, а поглядывал на гостью деревни.

23

Впервые за долгое время прекратилась череда снов без сновидений, окутывавших Аннабелль беспросветным черным пологом всякий раз, как она, обессилев после работ в поле, падала на кровать. В доме Селены постелью девушке служил тюфяк с подушкой и одеялом, потому что кроватей было всего две: на одной разместилась сама хозяйка, на второй, побольше, — дети. Анна не хотела притеснять хозяев и была вполне довольна своим местом в доме. «В конце концов, постель нужна всего лишь для того, чтобы спать», — успокаивала она саму себя. В доме Селены не было ни туалетных столиков, ни книжных полок, даже зеркало было всего лишь одно и такое, что в нём с трудом удавалось что-либо различить. Тем не менее, всё выглядело опрятно и казалось, что всего достаточно и жаловаться не на что — Анна и не решалась жаловаться. Она изо всех сил убеждала себя, что рада вернуться к своей прежней кочевой жизни с ночёвками там, где повезёт, случайными попутчиками, чёрствым хлебом и бесконечными дорогами, вьющимися впереди, увлекая за собой. И всё же снился ей дворец с его сверкающими коридорами, большими окнами, ловившими лучи света, отзвуки балов по ночам, многочисленные напудренные и нарумяненные лица, кривые улыбки и пронзительный смех. И человек. В чёрном одеянии, с капюшоном, скрывающим лицо, с величественной осанкой, но надломленной линией плеч, будто на них резко опустили невыносимую тяжесть. Она видела его и притуплённая сном мучительная боль пронзала её, возвращая к реальности.

Аннабелль резко просыпалась в душной маленькой комнате, где спали дети, подходила к окну и бесшумно приоткрывала его, впуская свежий ночной воздух. Девушка всматривалась в небо, надеясь среди чёрных шпилей леса увидеть очертания башен. Зачем? От этого становилось ещё труднее удержаться от мыслей о Клоде и о возвращении к нему, но не думать об этом девушка не могла. С улицы доносились отголоски песен — кто-то продолжал веселиться, несмотря на то, что в окнах вот-вот должен был забрезжить рассвет. Анна прикрыла ставни и вернулась на свою лежанку. Сон не шёл и девушка сверлила взглядом потолок; изредка она поворачивала голову и в окно видела небо, удивительно светлое от множества звёзд, постепенно начинавших исчезать с небосклона. На место им приходили предрассветные сумерки.

Аннабелль думала о своей пациентке, странных гостях, перед которыми ей лучше вообще не показываться, и о Клоде. Она не могла перестать вспоминать о нём и задаваться вопросом, что с ним теперь. Если бы была возможность, девушка бы написала ему письмо, но как его отправить и стоило ли вообще это делать? Письма эти оставались у неё, написанные на полях привезённых с собой справочников.

Ближе к рассвету девушку одолела полудрёма — обрывки сновидений, точно призраки, смешивались с реальностью и вот уже в стенах маленькой комнатки порхали фарфоровые дамы, не зная, как поместить свои юбки, чтобы они не мешались. Проснувшись, Аннабелль вдруг подумала, что, может, стоило попробовать навестить Клода. Тем более, что она всё равно собиралась в лес, чтобы набрать трав и ягод, а то лекарства, которые она давала Селене, подходили к концу.

«Да, именно так — сперва травы, а потом, если получится, — наведаюсь в замок».

Она дождалась, когда все проснутся, и, предупредив семейство, что вернётся к вечеру, ушла. Всё ещё стояла невыносимая жара, так что даже утром оставаться на солнце было подобно пытке. Обычно в это время местные жители, несмотря на усталость или какую бы то ни было погоду, вовсю работали в полях, стараясь как можно скорее снять урожай, но в этот раз в поле не было ни души. Несколько палаток стояли на свежевыкошенных территориях, а некоторые жители всё ходили неподалёку, дожидаясь, когда же наконец гости отоспятся и займутся чем-нибудь, чтобы не мешать местным работать. В моменты промедления людям казалось, что опасность пожара как никогда близка, и ожидание становилось невыносимым, точно вот-вот должна была вспыхнуть искра, а нескошенные колосья призывно шуршали, как бы посмеиваясь.

Анна прошла мимо палаток. Нескольким людям из свиты, видимо, не хватило места под навесами и они спали под открытым небом. Среди них был юноша, сидевший рядом с Иларием, тот самый, с излишне серьёзным лицом, не терявшим своей суровости даже во сне. Он был из тех людей, что становятся совестью и разумом компании и воплощают в себе самые скучные, с точки зрения остальных, черты, но одновременно с этим — самые необходимые. Анна вспомнила, где видела его. С ним она столкнулась в Имфи лицом к лицу, когда поспешно сбегала из таверны. «Лицом к лицу…»

Оставалось только надеяться, чтобы он её не узнал. Девушка в последний раз взглянула на юношу и продолжила свой путь, шагая всё быстрее, точно весь спящий лагерь мог подняться и отправиться в погоню за ней.

В лесу дышать стало легче: переплетённые ветви давали спасительную тень, через которую падали редкие солнечные лучи, связывавшие землю с небом, подобңо золотым нитям. Они казались почти осязаемыми, можно было задеть один — и по всему лесу пронёсся бы тонкий звон. Но это инструмент не для человеческих рук. Анна медленно шла в глубь леса и чем дальше она уходила, тем спокойнее и защищённее себя чувствовала. Мысли постепенно приходили в порядок и девушка пыталась придумать, какие травы понадобятся ей, чтобы вылечить Селену. Перед глазами вспыхнула цитата Морганьи: «не поддаётся лечению». Сердце протестующе забилось и в бессильной ярости ухнуло вниз.