Женщина – не мужчина

– Так ты уезжаешь в Йемен? – поинтересовалась Лубна. Она тоже летом собиралась замуж – за троюродного брата из Нью-Джерси.

– Ага, – гордо ответила Наима. – У Суфьяна там собственный дом.

– Но как же твои родные? – удивилась Лубна. – Ты же будешь там совсем одна!

– Я не буду одна! Со мной же будет Суфьян.

Уже не первый месяц Дейа молча слушала подробные рассказы Наимы о ее делах сердечных: как родители прошлым летом возили ее в Йемен, чтобы подыскать жениха, как она встретила там ковродела Суфьяна и мигом влюбилась. Их семьи прочли молитву фатиха после первых же смотрин, а к концу месяца пригласили шейха и подписали брачный договор. Когда кто-нибудь из одноклассниц спрашивал, как она поняла, что Суфьян и есть ее насиб, Наима отвечала, что читала молитву Салят аль-Истихара, умоляя Всевышнего наставить ее, и той же ночью улыбающийся Суфьян явился ей во сне – значит, свадьбе быть, решила ее мать. «Мы так любим друг друга!» – твердила Наима, вне себя от восторга.

– Но ведь ты его почти не знаешь, – сказала Дейа.

Слова сами сорвались с языка.

Наима в изумлении уставилась на нее.

– Как это не знаю? – воскликнула она. – Конечно, знаю! Мы уже четыре месяца перезваниваемся. Я чуть не сотню долларов в неделю просаживаю на телефонные карточки.

– Но это вовсе не значит, что ты его знаешь, – возразила Дейа. – Даже если с человеком видишься каждый день, узнаешь его далеко не сразу – что уж говорить о том, кто живет в другой стране.

Одноклассницы таращились на нее, но Дейа не сводила глаз с Наимы.

– Ты не боишься?

– А чего мне бояться?

– Совершить ошибку. Разве можно вот так просто уехать в другую страну к незнакомому человеку и рассчитывать, что все будет хорошо? Разве можно… – Она запнулась, чувствуя, как заколотилось сердце.

– Но так все делают, – возразила Наима. – Ехать в другую страну – совершенно нормально. Главное, чтобы любовь была.

Дейа покачала головой:

– Но нельзя же любить человека, которого не знаешь!

– Тебе-то откуда знать? Ты хоть раз влюблялась?

– Нет.

– Вот и не говори о том, чего не понимаешь!

Дейа промолчала. Возразить было нечего. Она еще ни разу не влюблялась. Говоря по правде, она вообще никакой любви не ведала, кроме почти материнского чувства к сестрам. Но много знала о ней из книг – достаточно, чтобы понимать, что в ее жизни любви нет. Куда ни кинь взгляд, глаза слепили всевозможные виды любви, словно Бог потешался над Дейей. Из окна своей комнаты она часто смотрела на матерей с колясками, на детей, сидящих на плечах у отцов, на парней и девушек, держащихся за руки. Сидя в очереди у врача, она листала журналы, на страницах которых неистово улыбались счастливые семьи, обнимались парочки, – даже лица женщин, сфотографированных в одиночестве, светились любовью к самим себе. В мыльных операх, которые она иногда смотрела с бабушкой, любовь была якорем, клеем, на котором держался мир. А когда дедушка с бабушкой не видели, она лазила по американским каналам, и там тоже все крутилось вокруг любви. И только сама Дейа неприкаянно болталась на волнах жизни, мечтая уцепиться за что-нибудь еще, кроме сестер. Как бы сильно она их ни любила, этого все равно мало.

Но что значит «любовь»? Любовь – это Исра, уныло глазеющая в окно и не желающая даже взглянуть на Дейю; любовь – это Адам, которого вечно нет дома; любовь – это бесконечные попытки Фариды избавиться от обузы и сбыть внучку замуж; любовь – это родственники, которые не приезжают даже на праздники. Наверное, в этом вся беда. Наверное, именно поэтому она не чувствует себя на одной волне с одноклассницами, не может посмотреть на мир их глазами, не может поверить в ту любовь, в которую верят они. Потому что их мамы и папы с нетерпением ждали их появления на свет, потому что их с детства кутали в одеяло семейной любви, потому что они никогда не отмечали день рождения в одиночестве. Потому что после скверного дня они могут выплакаться в чьих-то объятиях, потому что всю жизнь они слышат ласковое «Люблю тебя!». Их любят – поэтому они верят в любовь и убеждены, что она ждет их и в будущем. Даже там, где она точно их не ждет.

– Я передумала, – объявила Дейа деду с бабкой вечером, когда они вместе сидели в зале.

За окном шел снег, и Халед не пошел, как обычно, играть в карты в кальянной – в холода артрит особенно его донимал. В такие вечера Халед играл в карты с внучками, и, когда он тасовал колоду, на его губах появлялась – редкое дело – улыбка, а в углах глаз – веселые морщинки.

Дейа любила эти вечера: Халед рассказывал им о Палестине, правда, все больше грустное. Но это помогало ощутить связь с семейной историей – такой далекой. Давным-давно у семьи Халеда был красивый дом в Рамле, с крышей из красной черепицы, а на деревьях во дворе зрели сочные апельсины. Но когда ему было двенадцать, в их землю вторглись израильские солдаты и под дулами автоматов отправили местных жителей в лагерь беженцев. Халед рассказывал, как его отца заставили встать на колени, тыча винтовкой в спину, как более семисот тысяч палестинских арабов выбросили из их собственных домов и обрекли на скитания. «Это была Накба, – говорил Халед, и глаза у него темнели. – Катастрофа».

Они играли в ханд, палестинскую карточную игру, и Халед, прежде чем раздать карты, перетасовал две колоды. Дейа взяла свои четырнадцать карт и окинула их взглядом, а потом повторила еще раз – громче:

– Я передумала.

Она почувствовала, как переглянулись сестры. Сидевшая рядом на диване Фарида переключила телевизор на «Аль-Джазиру».

– Передумала насчет чего?

Дейа замялась. Хотя она говорила по-арабски всю жизнь, хотя именно арабский был ее первым языком, иногда трудно было подобрать нужные слова. Арабская речь должна была бы даваться ей так же легко, как английская, и, как правило, Дейа не испытывала никаких затруднений, но иной раз ощущала тяжесть на языке, и приходилось на долю секунды задуматься над словами, которые она собиралась произнести – правильные ли? После того как погибли ее родители, по-арабски с Дейей говорили только дедушка и бабушка. С сестрами и в школе она говорила по-английски, и все ее книги тоже были на английском.

Дейа опустила карты и откашлялась:

– Я не хочу опять сидеть с Насером.

– Что? – Фарида уставилась на нее. – Это еще почему?

Дейа видела, как смотрит на нее Халед, и с мольбой взглянула ему в глаза:

– Пожалуйста, сидо! Я не хочу выходить замуж за человека, которого не знаю.

– Невелика беда, скоро узнаешь, – отозвался Халед, вновь утыкаясь в карты.

– Может, если бы я хоть несколько семестров проучилась в колледже…

Фарида швырнула пульт на диван:

– Опять колледж? Сколько раз мы уже обсуждали этот бред?

Халед бросил на Дейю пронзительный взгляд. Хоть бы оплеуху не влепил…

– А всё эти книжки! – негодовала Фарида. – Забивают тебе голову всякими глупостями! – Она вскочила и всплеснула руками. – Вот скажи, зачем ты читаешь?

Дейа скрестила руки на груди.

– Чтобы узнавать новое.

– Что за новое, о чем?

– Обо всем.

Фарида замотала головой:

– Есть вещи, которые можно узнать только из жизни – никакие книжки тебя им не научат!

– Но…

– Бикафи! – рявкнул Халед. – Хватит!

Четыре сестры тревожно переглянулись.

– Колледж подождет, сначала замуж. – Перетасовав карты, Халед посмотрел на Дейю: – Фамех? Поняла?

Она вздохнула:

– Да, сидо.

– А что до книг… – Он снова устремил взгляд на карты. – Я не понимаю, что плохого в чтении.

– Еще как понимаешь! – рявкнула Фарида, вытаращив на мужа глаза. Но Халед на нее не смотрел. Подбородок у Фариды затрясся.

– Ничего плохого я в книгах не вижу, – продолжал Халед, изучая свои карты. – А вот то, что ты их запрещаешь, – очень даже плохо. – Он наконец перевел взгляд на Фариду: – Не думаешь же ты, что от них может приключиться какой-то вред?