Страница 17 из 18
Мишка продолжать молчать и засопел ещё громче.
– Несправедливо, – продолжил Ольшанский. – Вот и я так считаю. Тарасенко должен понести ответственность. Одних слов здесь недостаточно, нужен письменный документ.
– Если речь идёт о количестве нарядов – то я уж не помню, сколько их отстоял. Данные есть к книге нарядов у дежурного, можно посчитать.
– Ты, как я понимаю, отказываешься дать письменные показания о противоправных действиях инструктора, – усмехнулся Ольшанский.
– Не отказываюсь, но мне просто нечего больше вам сказать, – пробубнил Мишка, пытаясь оттянуть неприятное для него изложение фактов. Он никак не мог решиться на такой постыдный, с его точки зрения, поступок.
– Тогда я тебя больше не задерживаю, можешь идти, – улыбка исчезла с лица главстаршины. – Но учти, Кацапов, снять с тебя вину в таком случае у меня нет оснований. Придётся оплатить ущерб в полном объёме. Иди и думай, где ты будешь брать деньги. Я тебе в долг не дам. И никто тебе не одолжит ни рубля, потому как ты не оправдал надежд сослуживцев. Через тебя они мечтали поквитаться с Тарасенко, но из-за твоего ложного представления о доносах их надежды рухнут.
Мишка не ожидал такого резкого поворота событий и словно приклеился к стулу.
– Иди, говорю, – процедил сквозь зубы Ольшанский. – Видеть тебя больше не хочу.
Кацапов встал и как-то неуверенно шагнул к двери.
«Лучше бы побил», – пронеслась у него в голове дурацкая мысль. – «Тогда смело можно было бы смотреть в глаза сослуживцам».
– Могу дать дружеский совет, как добыть деньги, – донёсся вслед бас старшины.
Мишка моментально обернулся:
– Как?
– Пойти на поклон к Тарасенко, ему каждый месяц из дома идут денежные переводы. Думаю, тебе он не откажет, – хохотнул Ольшанский. – А что касается презрения товарищей, так для тебя, как мне представляется, большого значения не имеет. Ты же у нас волк-одиночка, держишься особнячком и придерживаешься иных правил.
– Товарищ главстаршина! – почти выкрикнул Мишка с обидой и злостью. – Зачем же вы так?!
– Как? – усмехнулся Ольшанский. – Нечестно? Не по правилам? Съездил тебе по лицу открытой перчаткой? Ты это хотел мне сказать?
– Я ведь не догадывался, чего ждут от меня пацаны…Если это правда, то я согласен изложить письменно об издевательствах Тарасенко. Но с одним условием.
– Каким?
– Я должен поговорить с ребятами, которых преследует Тарасенко. Хочу лично убедиться, что они ждут от меня такой заявы. Постараюсь убедить их накатать коллективные показания.
– Поговорить, ты конечно, мо-ожешь, – проговорил Ольшанский с растяжкой. – Но вот коллективной заявы, как ты выразился, писать не следует.
– Почему? – удивился Мишка. – Такие показания будут более убедительными, чем моя кляуза.
– А ты не въезжаешь?
– Нет.
– Коллективная жалоба, Кацапов, – это уже ария из другой оперы. Она будет расцениваться как протест матросов против произвола младшего командного состава. Ваше творение вынесут на рассмотрение партийного бюро. Достанется на орехи всем, в том числе и командиру роты за слабую воспитательную работу с личным составом, за недальновидность при подборе кандидатур на должности младших командиров. И поплывёт дерьмо по морским просторам…Не обойдут и меня стороной, так как я с недавних пор влился в ряды партии. Бунт на корабле не приветствуется, даже если он исходит из благородных побуждений.
Мишка окончательно запутался и от этого растерялся.
– Да и не станут твои ребята подписываться под такой бумагой. Факт, не станут. Можешь поверить мне на слово. Они просто засомневаются в достижении желаемого результата. Тарасенко объявят взыскание, да и то не публично, не оглашением приказа перед строем, и оставят на прежнем месте. Курсанты будут твёрдо уверены, что после полученной взбучки инструктор станет лютовать пуще прежнего. А страх всегда сильнее желания или даже ненависти. Страх сковывает решительные действия человека. Так-то вот. Твои подзащитные предпочтут лучше понаблюдать со стороны, чем закончится дело.
Пока Ольшанский высказывал свои предположения, Мишка лихорадочно рассуждал.
«Старшина прав: коллективная жалоба успеха не принесёт. Такая бумага что лотерейный билет. Можно выиграть, а можно и проиграть. Как повезёт. Решение будет зависеть от того, на чьей стороне окажется больше сторонников. Жалобу подпишут пять, от силы семь обиженных курсантов. Остальные займут нейтралитет. Их Тарасенко не узурпирует, зачем им идти на конфликт? А может случиться, что и вовсе встанут на защиту Тарасенко. Что тогда? Взвод ведь не пять-семь человек.
– Тебе, Кацапов, сейчас нужно думать о себе, – продолжал Ольшанский. – И в первую очередь, как покрыть ущерб. Время для этого ограничено и работает не на тебя. Не пойму: ты чего такой упёртый? Не хочешь, чтобы твои показания выглядели как донос, пиши показания в виде объяснительной на моё имя. Это не будет терзать твою душу. А чтобы окончательно выветрить твои сомнения насчёт клеветы, стукачества и доноса, я задам тебе простой вопрос: что было бы, случись твой сон на боевой вахте в море? А? Соображаешь? Ты же специалист ЗАС. Мог проспать срочный приказ командования флота! Как бы стал оправдываться, когда экипаж лодки по твоей вине не выполнил боевую задачу? Какими деньгами платил за свою дурацкую принципиальность? То-то и оно.
С понурой головой Мишка вернулся в баталерку, сел за стол и написал объяснительную.
Глава 7
Мурманск встретил бывших курсантов неприветливо. Северный ветер швырял в их лица мокрый снег, заставляя инстинктивно прикрывать глаза и двигаться почти вслепую. При сильных порывах прибывшие моряки поворачивались спиной к ветру и какое-то время шагали к вокзалу задом. Ещё в поезде старшина команды распорядился отвязать от вещмешков бушлаты и надеть их при выходе из вагона, хотя в такую погоду следовало быть в шинелях. Белая черноморская роба и бескозырки с белым чехлом придавали нелепый вид и бросались в глаза встречным прохожим. Они с любопытством таращились на прибывших, потом радушно махали руками, на их лицах появлялись приветливые улыбки.
Встретивший пополнение мичман в отличие от гражданских лиц был суров и немногословен. На перроне он представился лейтенанту, сопровождавшему выпускников школы до места назначения, небрежно козырнув ему, и без лишних слов повёл группу на привокзальную площадь. Там с правой стороны вокзала их уже ждал крытый брезентом «Урал» с работающим двигателем.
Через десять минут матрос-водитель нажал на педаль газа, мотор грозно рыкнул и мощный грузовик повёз черноморскую команду в неизвестность.
Парни сидели вдоль бортов и тихо перешёптывались. Почти все они были уроженцами южных широт, и первое впечатление от северной погоды подействовало на них удручающе.
Мишка Кацапов забрался в кузов последним и устроился у заднего борта. Он смотрел на заснеженные сопки и мысленно сравнивал их с невысокими уральскими горами.
Общего между ними было мало, разве что сопоставимы были размеры и высота. Сопки с редкими карликовыми деревцами выглядели лысыми, в то время как горы в его родных местах были сплошь покрыты густыми зарослями елей и пихт.
Картина уральских гор, естественно, больше радовала его глаз, нежели эти угрюмые сопки, однако, здешняя природа и климат всё равно казались Мишке более близкими сердцу, чем жаркий и душный Крым.
Сам не зная почему, он с большой радостью и даже с некоторым ощущением душевного облегчения уезжал из тёплого края, где уже цвели яблони и ярко светило солнце. Возможно, такое чувство появилось по той причине, что Севастополь дважды обошёлся с ним неласково. Возможно, ещё и потому, что за полгода службы Мишке так и не удалось обзавестись хорошими друзьями, он до самого отъезда держался особняком, к нему прочно приклеилось прозвище «волчара». Прибыв на север, Мишка вдруг ощутил в себе чувство пьянящей свободы. Казалось, будто и дышать стало легче, словно он покинул душную прокуренную комнату и, наконец, вздохнул полной грудью свежего морозного воздуха. В нём появилась надежда на крутые перемены.