Страница 12 из 18
Отпуск был уже использован полностью, Кацапов возвращался с работы и после ужина шёл в тайгу на поиски подходящих полянок. За вечер ему приходилось проходить порядка двадцати километров. Домой возвращался уже в полной темноте, а утром отправлялся на работу. Никакой усталости не чувствовал.
Наступала суббота, он будил Мишку с восходом солнца, и они отправлялись в лес. Василиса оставалась дома с дочерями и коровой. Мишка не хныкал и с сознанием дела шёл за отцом. У него была даже своя собственная детская коса. Её изготовил ему сам Александр, обрезав половину лезвия от взрослой и подогнав по росту черенок.
Путь был не близкий. Как только они доходили до места, Александр в первую очередь принимался мастерить для сына ложе. Он нагибал к земле несколько молодых березок, надрубал стволы на четверть от земли, чтобы они не могли выпрямиться, набрасывал на них толстый слой свежескошенной травы, стелил брезентовый плащ и укладывал сына «досыпать». Сам приступал к косьбе.
Мишка спал до полудня, потом помогал кашеварить. Пообедав, он с большим желанием брал свою косу и начинал тюкать ею по непокорным стеблям травы.
Через пару часов Александр объявлял перерыв, они приступали к строительству шалаша. Потом снова косили до ужина. Уставший за день и разморённый горячим ужином Мишка заползал «немного отдохнуть» и «отдыхал» до рассвета.
В воскресенье вечером они отправлялись в обратный путь.
«А было это двенадцать лет назад, – подумалось Александру. – Много это или мало? Если бы эти годы считал Мишка – для него было бы, наверно, много. Две трети его жизни. А для меня? Скорее – миг, который пролетел, мелькнул, как падающая звезда на небе, и канул в вечность.
Вспомнился Кацапову тут же и более ранний период, когда Мишке было около двух лет от роду.
…Шёл 1953 год, Александр строил свой дом. Вопреки возражениям Василисы, он приступил к строительству собственного жилья ещё в конце лета минувшего года.
– Саша, ну зачем нам строить свой дом, когда есть казённый? – не соглашалась жена с намерениями Кацапова. – Это ж какие расходы будут? Я не работаю, мы живём на одну твою зарплату. И так перебиваемся с копейки на копейку.
– Надо смотреть дальше своего носа, Василиса, – сказал он тогда, шутливо надавив указательным пальцем на нос жены. – Казённый дом на ладан дышит, и ремонтировать его никто не собирается. А тратить личные деньги на ремонт казённого имущества – просто дурость.
– А зачем тратить? Поживём пока без ремонта – ветер ведь не свистит в стенах.
– Ха! Когда он засвистит – дров не напасёшься. Вся моя зарплата будет вылетать зимой в трубу, – попытался убедить Василису в своей правоте Кацапов. Однако, взглянув на жену, он понял, что его слова не проняли её. Тогда он привёл более убедительный аргумент.
– Мы с тобой заводили разговор о корове? – спросил он.
– Да, я и сейчас склоняюсь к тому, чтобы у нас были своё молоко и мясо, – глаза жены на мгновенье загорелись и тут же погасли от осознания несбыточности мечты. – Только на какие шиши мы всё это приобретём: и стройматериалы для дома, и корову одновременно?
– Одновременно не получится, даже если бы у нас было много денег, – ответил Александр.
– Почему?
– Потому что на новой усадьбе для коровы нет конюшни, а на казённом участке все частные строения запрещены.
Этот весомый аргумент убедил Василису. Тяжело вздохнув, она произнесла обречённо:
– Поступай, как считаешь нужным. Только страшит меня твоя затея, Саша.
– Это почему же?
– Потому что надрываться придётся – у тебя всего две руки.
– Не так страшен чёрт, как его малюют, – весело произнёс Александр. – Глаза боятся, а руки делают.
Шестого марта он ставил стропила на срубе своего дома, который за осень и зиму выгнал уже под крышу. Накануне взял отгул, чтобы потрудиться три дня. Маленький Мишка был с ним, играл щепками на куче опила рядом с домом.
Внезапно раздался заводской гудок. Он гудел пронзительно и необычно долго, совсем не так, как перед началом рабочего дня на заводе. Через некоторое время к нему подсоединился паровозный гудок, за ним второй, третий…
Через несколько минут с завыванием голосила вся округа. Александр не понимал, что происходит. Не понимал и сынишка. В растерянности он развёл в стороны руки, в которых было зажато по щепке, и вертел головёнкой по сторонам.
Мимо проходил сосед. Он работал учителем и, по всей вероятности, направлялся в школу.
– Захар Дмитриевич! – прокричал сверху Кацапов. – Не знаешь, что стряслось?
– А ты разве не слышал?
– Нет.
– Сталин умер, – ответил щуплый учитель и стянул с головы шапку. – По радио объявили, ещё в восемь утра. Траур в стране.
У Кацаповых уже несколько дней не работало радио. Александр в первый же день сделал заявку на устранение неисправности, но монтёр-ремонтник так и не появился.
– И что теперь? – спросил Кацапов таким тоном, будто преподаватель математики Захар Арефьев исполнял сейчас обязанности умершего вождя народов.
– Не знаю, – с печалью в голосе ответил Захар. – В школу вот иду. Может там что разъяснят.
Учитель надел шапку и засеменил дальше. Кацапов вонзил топор в бревно сруба и стал спускаться вниз.
Спустившись на землю, он подошел к сыну, взял его на руки.
– Правитель наш умер, Мишка. Запомни этот день обязательно, – внушительно сказал Кацапов. В его голосе не было ни страха, ни печали, ни сожаления. Он никогда не восхищался Сталиным, не восхвалял его дел и не слушал речей «вождя народов», затаив дыхание. У Кацапова сложилось своё мнение об этом человеке.
За время пребывания в колонии (как в качестве вольнонаёмного, так и позднее, уже будучи осужденным) ему довелось выслушать множество отзывов о Сталине. Высказывались обычно те, кому лично довелось хлебнуть горя от приближённых к власти чинов. В основном это были политические. Обиженные властью и лишённые свободы они не подбирали выражений для характеристики Сталина. Говорили, что думали. Разумеется, в разговорах между собой, и никак не в присутствии лагерного начальства. У каждого заключённого была своя трагедия, которая так или иначе была связана с правящим режимом. Чаще всего уши Кацапова улавливали слова «тирания», «коварство», «властолюбие», «мстительность» и подобные высказывания.
Много лет жизнь Александра протекала вне политических событий в стране, он не являлся их участником, поэтому никогда не задумывался, кто и как правит страной. Ему было совершенно безразлично. Сначала служба в армии, потом геологоразведка, затем работа в колонии и война с Японией, и, наконец, пять лет заключения.
Негативное мнение о власти начало складываться лишь в колонии, где ему пришлось выживать, и укрепилось потом, когда вышел на свободу и повстречал Василису. Но никогда и ни с кем он делился своими мыслями, держал в себе и молчал.
– Сейчас всё пойдёт по-другому, – сказал Александр сыну с неожиданным для себя облегчением. – Должно пойти по-другому. Ты не будешь изгоем, как твои родители. Верно?
– Угу, – кивнул Мишка и улыбнулся во весь рот.
… Очнувшись от воспоминаний, Кацапов поднялся и двинулся в глубь леса, с хрустом уплотняя лыжами снег. Теперь ему предстояло дойти до летних покосов, отыскать заячьи тропы и установить петли.
«Ничего, сынок, будет ещё у тебя счастливая жизнь, – мысленно заговорил он с Мишкой. – Сейчас перед тобой все двери открыты, все дороги в будущее выстелены гладким камнем – можно идти и не спотыкаться. Было бы желание и можно всего добиться. Бедняцкому счастью придёт конец. Ты будешь жить наравне со всеми».
Мишке ещё предстояло выбирать свою дорогу, а у Александра она подходила к концу. Да и не выбирал он своей дороги – шёл по той единственной, которая предстала перед ним. Шагал, спотыкаясь на ухабах, и никогда не знал, какие неприятности таятся за поворотом.
Двадцать с лишним лет Кацапову приходилось гоняться за каждым рублём. Он числился жестянщиком, но фактически трудился разнорабочим. Зарплата жестянщика в сплавной конторе была маленькой, её едва хватало только на пропитание семьи. Дважды он пытался сменить место работы, но оба раза возвращался назад. Хрен оказывался ничуть не слаще редьки.