Жулик

Во избежание скандалов, в клуб я ходил в тайне от родителей. Однажды к нам приехало Центральное телевидение делать сюжет. Мало того, что меня, как большого и заметного поставили в первый ряд, еще и попросили рассказать про учебу. Не задумываясь о последствиях, стесняясь камеры, я что-то сказал в микрофон и забыл об этом.

Слава нашла героя. Папа уехал в командировку, а мама, как миллионы советских людей, вечером смотрела программу «Время». Разнообразием сюжетов она не отличалась: награждение Брежнева, обличение США, новости культуры и спорт. В тот раз культуру заменили детским творчеством и показали автоклуб со мной в главной роли. Мама, не веря глазам, подошла к экрану и, убедившись, что зрение не подвело, активно прошлась по моей шее. Зато в школе только и говорили, что по телеку показали Авшерова и даже учителя с интересом смотрели в мою сторону.

Отношение педагогов к ученикам в советской школе оставалось неизменным со времен Макаренко и его колонии, хотя кое-кто уже либеральничал. У нас прогрессивным педагогом считали историчку Инессу Борисовну. Костя Тожак, хохмач и приколист, на ее уроке достал пирожок. Заметив безобразие, Инесса могла бы выгнать его, но сейчас съязвила:

– Вот ты, Тожак, ешь на уроке, а ведь не хлебом единым жив человек! Так написано в Евангелии две тысячи лет назад.

С набитым ртом Костя ответил:

– А Брежнев Леонид Ильич начал свою бессмертную книгу «Целина» словами: «Есть хлеб, будет и песня!» Класс грохнул. Историчка, не ожидая отпора, покрылась красными пятнами, но выгнать Костю, цитирующего генсека, она не посмела. Тожак улыбался и громко чавкал.

В десятом классе возникла дилемма: или, взявшись за ум, я поступлю в институт, или загремлю в армию. Наши уже вошли в Афган, умирать героем я не хотел, и, выбрав первое, засел за учебники.

Армии боялся не я один. Аксен, сосед по парте, предложил заниматься вместе. Нервный, дерганный, он производил странное впечатление. Безотцовщина и мать-уборщица породили в нем комплекс неполноценности, поэтому с ним в классе общались мало.

Учебный год в делах и заботах пролетел быстро. Получив аттестаты, я и Аксен подали документы в Московский инженерно-физический институт. Шансов попасть туда мы не имели, однако экзамены в МИФИ проходили раньше, чем в другие вузы, оставляя двоечникам еще попытку. Стойко выдержав три испытания, я получил неуд по физике.

Аксену повезло: он сдал на трояки и, узнав мой результат, довольный ухмыльнулся:

– А тебя, парень, армия ждет!

Так я впервые столкнулся с завистью, скрытной и злобной. Этот «кухаркин сын» втайне ненавидел меня! За отца, нормальную семью и еще бог знает за что! Радовался он не долго: я поступил в другой вуз.

В раннем детстве произошло событие, во многом повлиявшее на мою судьбу. Ребенком я рос непослушным, своенравным, и только возмездие за проступок могло привести меня в норму.

Наказанный сидеть дома, я от скуки открыл книжный шкаф и наугад вытащил толстенную книгу. На обложке дядька в белоснежном кепи и длинном шарфе стремительно рвался в светлое будущее. За ним семенил сутулый старик в пенсне и шляпе. Книжку написали двое, что раньше не встречалось, удивило и название: «Двенадцать стульев», «Золотой теленок». Прочитав лист, оторваться я уже не мог!

Дома облегченно вздохнули: я перестал дерзить и баловаться. Я читал и вскоре заговорил цитатами. На вопрос взрослых: «Кем станешь, когда вырастешь?» отвечал: «Идейным борцом за денежные знаки!», а соседскому мальчику пригрозил: «Набил бы тебе рыло, только Заратустра не позволяет!» Терпение родных лопнуло, когда гость, хвастаясь успехами, услышал от меня: «С таким счастьем и на свободе!»

Книгу забрали, но поздно ‒ зерно авантюризма попало на благодатную почву, породив мечту о своем Эльдорадо и своих белых штанах. Воспитание в советской семье готовило ребенка для службы общественному благу, но светлое будущее остальных, в отличии от своего собственного, уже тогда меня не волновало.

Давно нет того дома, той Лосинки, тех близких, окружавших меня, однако память о них и прожитом детстве останется со мной до конца.

Глава 2

ПЕРВЫЕ ГОРЕ-РАДОСТИ

В 1980-м СССР жил под девизом «Citius, altius. fortius!». Благодаря Олимпиаде абитуриенты получили лишний месяц на подготовку, и это спасло меня.

На последнее занятие к репетитору я поехал вместе с папой. Из десяти задач по алгебре я с грехом одолел половину, по физике и того меньше.

‒ Посмотрите, ‒ преподаватель раскрыл перед отцом тетрадь, ‒ нельзя за три месяца пройти школу!

‒ Какие у него шансы? – спросил родитель, пошуршав листиками.

‒ Математику, может, и вытянет, а по физике тройка в лучшем случае!

Возвращались молча, и я старался не смотреть на отца.

Дома, обсудив поездку, мама разрядила гнетущую атмосферу легким скандалом:

‒ Догулялся? Отец не пристроит – осенью загремишь в армию! Не дури, иди куда велят.

Я хорошо понимал маму. Если выбор института разногласий не вызывал, (папа работал начальником в МАПе), то специальность оставалась камнем преткновения в семейной дискуссии.

Склонностей к чему-то я не испытывал. В детстве мечтал стать летчиком, пожарным, потом танкистом. К семнадцати годам желания иссякли. Теперь я хотел пожить в свое удовольствие, не обременяясь ни новыми знаниями, ни трудностями их получения. Оценив науки, я выбрал экономику, как наименьшее зло. К тому же факультет считался бабским, и там я надеялся потерять тяготившую невинность. Не радовал высокий проходной бал, однако плюсы перевесили, и, наперекор родне, я подал документы туда.

Подошли вступительные экзамены, время крушения надежд, либо воплощения их в жизнь. Сдав физику на пять и алгебру на четыре, вопреки прогнозам, я досрочно поступил на экономический.

Первый день студенческой жизни запомнился далеким от учебы событием. В ожидании лекции я сидел у двери и с любопытством наблюдал, как аудитория наполняется молодежью. В числе прочих во шла девушка и в поиске свободного места расположилась рядом. Выглядела она бесподобно! Высокая, не ниже 170 см, стройная, затянутая в нежно-голубой «Wrangler» девица расстегнула ворот ветровки. Время остановилось. С замирающим сердцем я смотрел, как под длинными тонкими пальцами бегунок молнии открывает большой красивый бюст, затянутый в нейлон водолазки. Я замер, боясь пошевелиться, в брюках моментально стало горячо и тесно. «Какая телка!» – в голове вихрем пронеслись похотливые мысли, и я лихорадочно стал искать повод для знакомства. Выяснилось, что мечту мою зовут Наталья Касацкая и учиться она будет в параллельной группе.

Забегая вперед, скажу: мечта сбылась. Спустя три года я все-таки познал Наташкины прелести, не испытав при этом ничего нового: восторг от первого секса пропал вместе с невинностью годом раньше.

Учебная рутина свела на нет эйфорию от поступления. Рано вставать и таскаться в институт на другой конец города быстро надоело, а предвзятое отношение преподавателя окончательно расстроило мой альянс с науками.

Экзаменационная сессия заканчивалась. Мою зачетку украшали четыре пятерки, впереди маячили перспектива повышенной стипендии, зависть и уважение сокурсников и последний экзамен по физике.

Экзаменатор, гипертоник с мясистым носом, выслушав ответ, что-то спросил, потом еще, и пошло-поехало. Вопросы посыпались, как из рога изобилия. Дядька поймал кураж.

‒ Что-то вы слабо! В других науках преуспели, а по физике не очень, ‒ высоким тенорком пропел он, растянув рот в гадливой улыбке.

‒ Можно я приду еще раз? ‒ мне не хотелось портить зачетку тройкой.

Преподаватель помедлил и размашисто, залезая на пустые строчки, вывел «удовлетворительно». Храм науки в моем сознании рассыпался, как карточный домик. В институте я стал редкий гость.

Статус вольного студента, помимо неоспоримых преимуществ, таил и скрытые, неприятные сюрпризы. Alma mater напомнила о себе звонком старосты – ответственной, строгой и некрасивой барышни.