Рабство. Маги. Суета

— В таком случае прощай, Феодус. Будет славен Олод!

— Прощайте, верховный магистр. До свидания! Олод вечен!

Глупо, наверное, но я начал строить план побега. Нужно ведь было чем-то занять мою голову, чтобы совсем не отупеть от столь однообразного времяпрепровождения.

Когда мы начали наше плавание, а это было на реке, паруса не поднимали, и мы постоянно гребли, наверное, потому что деревья на берегах задерживают ветер, или ветер был не попутным, а течение слабым. Так вот, когда мы гребём, на нашей палубе постоянно стоит надсмотрщик, у которого в арсенале кнут и деревянная палка, которыми он лупит тех, кто не гребёт или как-то ещё нарушает дисциплину. Но как только мы вышли в море, ветер стал попутным, на галере подняли паруса, и мы отдыхали. Поэтому и надсмотрщик появлялся лишь время от времени, проверить, не сбежал ли кто, не планируется ли бунт, искал припрятанные щепки у рабов, да и просто от скуки.

Пока мы в открытом море, нам нет смысла бежать, разве что, если удастся захватить корабль. Однако это проблематично, ведь все мы прикованы цепями за шею к вёслам. Затащить весло полностью на палубу не получится — лопасть не пролезет. Сломать его тоже силы не хватит. Топора, чтобы перерубить цепи или хотя бы весло, нам никто тоже почему-то не дал.

Единственным вариантом освободиться было открыть замок на ошейнике и снять его. Когда на палубе не было надсмотрщика, я и некоторые другие рабы пытались отгрызть или отломать щепки от весла или от корабля, и сделать из них что-то вроде отмычки. Благо дерево, из которого сделаны весла и корабль, не было таким твёрдым, как то, из которого была сделана моя клетка. Замки при этом были довольно примитивными. Именно поэтому, если вдруг надсмотрщик находил у кого-то одного щепку, то выписывал десяток палок всему ряду гребцов.

У меня щепка была. К счастью, охрана её у меня не нашла — я умело прятал её в рукаве (откуда у меня такой навык, сам не знаю). Правда, превратить её во что-то похожее на отмычку пока не получалось. Замок на ошейнике не открывался, но я не оставлял попыток.

Двадцать пять скамей с рабами с одного борта и столько же с другой. На каждой по три гребца. Плюс «глашатай», как я его назвал — невольник, который сидел позади всех, на равном удалении от бортов, и задавал темп гребли своим хриплым голосом (я думал, что ему полагается барабан, однако его почему-то не было, так что он использовал свой голос). То есть сто пятьдесят один раб только на нашей палубе, и скорее всего, примерно столько же на палубе над нами. Я сомневаюсь, что экипаж корабля, несмотря на свои навыки и наличие оружия, смог бы нас всех остановить, если бы мы освободились. Нужно было всего лишь открыть один ошейник. Затем можно было бы дождаться ночи, освободить других и поднять бунт. Провести остаток жизни в качестве гребца на галере в мои планы не входило. И да, я готов был на убийство ради своей свободы. Наверняка подобный душегуб дремлет до поры до времени в глубине души у каждого белого воротничка.

Шёл день за днём. Ветер иногда пропадал, и снова приходилось грести. У меня отросла борода, и я теперь мало отличался внешне от других гребцов. Жутко чесалось немытое пару месяцев тело, а мою голову колонизировали вши, перекочевав от кого-то из коллег. Наличие этих жильцов в моей шевелюре не радовало совсем, хотя у местных, похоже, их наличие считалось признаком крепкого здоровья.

Шёл день сурка. Я потерял счёт времени — дни мало отличались друг от друга. Гребля. Отдых. Гребля. Отдых. А в перерывах между этими интереснейшими занятиями мы питались трижды в день и испражнялись под себя — в специально проделанные отверстия в скамьях. Вот и всё наше скудное разнообразие дел.

Про дом и близких я вспоминал всё реже, ибо что толку вспоминать, если сделать всё равно ничего не могу?

Несколько дней назад мы пришвартовались у какого-то острова. Я надеялся, что на этом наше плавание завершится. Однако судьба не спешила меня радовать. Корабль пополнил запасы провизии и воды, и поплыл дальше с нашей же помощью. День сурка продолжился.

Вчера у Марона нашли щепку, спрятанную под ступнёй. Надсмотрщик щедро отлупил палкой весь наш ряд, из-за чего сейчас жутко болела спина. Свою щепку я, кстати, довёл до ума, ну или почти довёл, с помощью собственных зубов. Теперь она уже немного походила на ключ, однако замок на ошейнике я по-прежнему открыть не мог. Хорошо, что у Марона нашли щепку, теперь наш ряд не будут проверять столь строго, ведь обычно желание бежать пропадало на какое-то время после получения десятка палок.

Гроза началась, наверное, месяца через два после нашего отплытия, ночью. Кто-то из рабов рассмотрел вдали очертания суши, когда ярко сверкнула молния, а наша галера, ставшая для нас домом, была на гребне волны. Тут меня вновь посетила замечательная мысль — нужно бежать, ведь другого шанса может не быть. Суша рядом, грохот молнии, шум бурлящих волн и темнота ночи скроют наши действия. Я достал из рукава деревянную отмычку и вновь приступил к попыткам открыть ею замок. Гребли вместо меня два моих соседа, вдвоём орудуя огромным веслом. Поскольку мы сидели в первом ряду гребцов, надсмотрщик был немного позади нас и наши действия не видел.

Замок всё никак не поддавался. Я отгрыз от щепки ещё один небольшой кусочек и попробовал открыть ещё раз. Опять не выходило. Я повторил сие действие несколько раз. Внезапно раздался неприятный хруст — сломалась отмычка… Мои соседи по скамье укоризненно посмотрели на меня. Я лишь пожал плечами в ответ. Ну что ж, попытка не пытка. Я выбросил обломки щепки за борт, взялся за весло. Волны поднимались всё выше и выше. Грохотал гром, сверкала молния. Мы мерно гребли в такт выкрикам глашатая. Галера под напором волн скрипела всё яростнее, сея страх и ужас в наших сердцах. Судя по всему, наше судёнышко не было рассчитано на подобный шторм. Надсмотрщик, судя по всему, тоже боялся и щедро раздавал удары плети направо и налево просто так. То ли от страха, то ли чтобы мы не помышляли о побеге.

В тот момент, когда мы все просто гребли, и каждый думал о своём, а кто-то молился, чтобы мы не утонули, надсмотрщик внезапно упал лицом вниз. Мы не сразу поняли, что произошло. Единственный фонарь на палубе давал очень скудное освещение. Но когда сверкнула молния, мы увидели, что сзади из его шеи торчит стрела.

На мгновенье на палубе воцарилась тишина. Глашатай молчал, мы, соответственно, не гребли. Был слышен лишь плеск волн. Затем вновь сверкнула молния, и мы увидели освещённое вспышкой лицо вбежавшего лучника. Оно было мокрым от пота и чёрным. Чёрным, конечно, оно было не от пота, а от… Хм. От природы. Афротриалец, выражаясь политкорректно. Он выкрикнул что-то. Из его слов я разобрал лишь «вместе» и «ключ». Моё знание местного языка хотя и заметно улучшилось, но всё ещё оставляло желать лучшего.

Чернокожий лучник кинул в руки крайнего гребца нашей скамьи, по имени Микки, бронзовый ключ. Тот довольно ловко засунул его в замочную скважину ошейника и провернул. Ошейник был снят. Затем он также быстро открыл ошейник Марона. С моим он провозился намного дольше, но так и не смог открыть его. В замке моего ошейника был обломок щепки, который не позволял вставить ключ полностью… Микки сказал мне об этом, а сам стал открывать ошейники других заключённых. Дорога была каждая секунда. Экипаж, по крайней мере большая его часть, скорее всего ещё не знал о нашем бунте, судя по отсутствию криков. Поэтому действовать нужно было как можно скорее, соответственно, нельзя было долго возиться со мной.

Постепенно число освободившихся росло. Скамьи гребцов пустели. Вместе с освобождением скамей нарастал мой страх, превращаясь в панику. Марон куда-то исчез, Микки освобождал остальных, а у меня самого не очень-то получалось вытащить кусок щепки из ошейника. Откуда-то сверху уже доносились крики и лязг металла. Восстание было в разгаре. Очевидно, на верхней палубе заинтересовались тем, почему рабы перестали грести.