Не потерять себя

– Останови, Сёма! – приказал своему водителю Пётр Митрофанович в обычной для себя просительной манере. Молчаливый Семён, мужчина лет сорока, аккуратный, дисциплинированный водитель, бывший колхозный механик, остановил машину. Выйдя из неё, полковник подошёл к мальчику, глядевшему на него с нескрываемым любопытством. Пацан был бос, в грязных лохмотьях. Кожа лица и рук красновато-грязная и сильно обветренная.

– Мальчик, ты что тут делаешь?

– Я здесь живу!

– Где? – удивился полковник.

– Тут, при печке!

Приглядевшись, Добров увидел лаз, а проще говоря, чёрную дыру, ведущую вниз под основание печи.

– А где твоя мама?

– Погибли все, когда немцев гнали. С нашей деревни человека три осталось. Да только ушли они отсюда.

– Так ты что же, совсем один? – изумился полковник.

– Почему один? В соседней деревне, километрах в трёх отсюда, есть люди. Только они не местные, а пришлые.

– А звать тебя как?

– Борька.

– А лет тебе сколько?

– Семь уже!

– Боря, поедем со мной, я тебя чаем угощу! С сахаром!

– А не обманешь? – хитро прищурился пацан.

– Конечно, нет! Я здесь рядом работаю, в госпитале.

– Я вас знаю. Вы у них главный! – поделился ценным наблюдением Борька.

Вот так появился у пожилого полковника то ли сынок, то ли внук, да только прикипело к нему сердце доброго человека. И уже никуда далеко от себя не отпускал его Добров, оберегал и жалел сироту.

И было наступление их фронта, в результате которого освободили города Витебск и Могилёв. А потом – замечательная победа под Минском и окружение стотысячной группировки противника. Сражения в Польше и Пруссии. Убитые и раненые, огонь и кровь и бесконечные операции с изнурительным стоянием часами на ногах. Но у Доброва теперь был Борька, и в его немолодом уже сердце поселился светлячок.

А потом грянула долгожданная победа. И вернулся полковник, весь в орденах и медалях, в свой родной Липецк погожим летним днём. И рядом с ним вышагивал подросший мальчик по имени Борька, который с почтением называл его по имени и отчеству – Петром Митрофановичем.

Когда они шли по улицам города, прохожие радостно приветствовали их, а женщины дарили цветы.

Дом полковника был разрушен, и теперь он искал новый адрес, который прислала ему в последнем письме на фронт жена Елизавета Матвеевна. Она сообщала, что их сын Евгений, капитан медицинской службы, вернулся с войны ещё в марте и теперь работает в госпитале.

«Боже мой, какое счастье! – думал полковник, идя по залитой солнцем улице, не замечая раскорёженных домов и дорожных рытвин. – У людей горе – мужья и сыновья с войны не вернулись, а нас теперь даже больше стало!» Он косился на мальчика, гордо шагавшего рядом в военном обмундировании и сапогах, хлюпавших на его худых ногах, и в сердце Доброва теплело.

Наконец Пётр Митрофанович остановился у двери, которую искал, и, убедившись, что звонок отсутствует, постучал по ней костяшками пальцев. Послышались торопливые шаги, и дверь распахнулась. На пороге стояла Елизавета Матвеевна. Её глаза были полны счастья и слёз.

– Вот, мать, принимай пополнение! Это Борька! – бодро отрапортовал полковник, но в следующий момент бросился ловить оседавшую без чувств супругу.

Вечером вернулся с работы Евгений. Крепко, порывисто обнялся с отцом. Они, мужчины, прошедшие дорогами войны, понимали друг друга без слов.

– Ну, давай знакомиться, братишка! – протянул руку Евгений. – Как тебя зовут?

– Бен! – важно выпятил губы пацан и залихватски с размаху двинул своей узкой ладошкой по ладони старшего брата.

– Как-как?! – удивились все и больше других – сам полковник, никак не ожидавший такого фортеля от сорванца.

– Да побратался я в Берлине с одним американцем. Так что теперь он – Борис, а я – Бен, – пояснило юное создание.

В следующий момент смеялась вся кухня, где за накрытым праздничным столом в полном составе расположилась новая Борькина семья.

Мальчика определили в местную школу, на территории которой рос замечательный яблоневый сад. Деревья были старыми, и их ветви достигали верхних этажей трёхэтажного строения. Иногда, убегая с уроков, школьные проказники «выходили» из класса, завидев учителя, прямо в окно, повисая на яблонях.

Подобные фокусы выделывал и Борис. Учиться ему было неинтересно, тем более с «малолетками», как презрительно называл своих школьных друзей девятилетний переросток. Он днями пропадал со своими ровесниками и друзьями постарше на улице, таскал в дом и прятал в потайных местах найденное оружие и боеприпасы, на которые время от времени натыкалась делавшая уборку Елизавета Матвеевна.

– Боря, ты нас когда-нибудь подорвёшь! – сетовала она после очередной находки.

– Борис, ты уже взрослый человек! – воспитывал сына Пётр Митрофанович. – Когда, наконец, возьмёшься за ум? В школе одни двойки и тройки! Так и вырастешь неучем!

– А я военным хочу стать! – парировал пацан. – Автомат я собираю и разбираю с закрытыми глазами, команды все знаю!

– Что ж, по-твоему, военному знания не нужны? Теперь техника сложная, и без математики и физики ни танк, ни самолёт водить не сможешь! А стрельба из артиллерийского орудия – одни математические расчёты!

– Да, – соглашался со вздохом Борька, – математику подучить придётся.

– И математику, и русский язык тоже! – заключил полковник. – А иначе боевой приказ грамотно не напишешь!

Несколько месяцев назад семья Добровых переехала в новый, только что построенный шестиподъездный дом. Пётр Митрофанович, как старший офицер, фронтовик и работающий профессор, въехал в трёхкомнатную квартиру на третьем этаже. Старший сын Евгений женился и уехал в Хабаровск, получив назначение на должность начальника хирургического отделения окружного военного госпиталя. И у Борьки теперь была своя отдельная комната.

В такое верилось с трудом. Мальчик зачарованно ходил по квартире, спрашивая у взрослых:

– Мы что же, здесь одни будем жить?

– Конечно! – радостно отвечал профессор, у которого наконец-то появился собственный кабинет.

– А кто со мной в комнате будет жить?

– Никто, ты один. Теперь тебе никто не будет мешать делать уроки!

В доме проживало много фронтовиков. Некоторые из них имели серьёзные боевые ранения, и Пётр Митрофанович считал своим долгом наведываться в такие квартиры. Носил лекарства из своего госпиталя, делал уколы и перевязки и никогда не брал за это никаких денег. Старый доктор всегда имел при себе видавший виды потёртый саквояж со всем, что могло пригодиться ему при осмотре больного. И весь двор, наблюдая высокую сутулую фигуру профессора с коричневым баулом в руке, по-доброму посмеивался:

– Скорая помощь пошла!

Полковник знал боевых офицеров лично, автоматически считая их своими пациентами. Со всеми был на короткой ноге, несмотря на своё профессорство.

Однажды он зашёл навестить боевого лётчика-штурмовика, жившего в соседнем подъезде. Офицер недавно похоронил жену. Детей у него не было. Гвардейский ас, носивший в своём теле несколько осколков, которые в своё время побоялись трогать полевые хирурги, воевал лихо: его мундир украшали ордена Боевого Красного Знамени и Красной Звезды, орден Александра Невского, орден Отечественной войны, медали за отвагу и победу над фашистской Германией. Всего двенадцать боевых наград. Теперь же он был абсолютно одинок. На улицу выходил редко. А если это случалось, то лишь в погожие тёплые дни. Выйдя из подъезда на перебитых негнущихся ногах, лётчик (как звали его все во дворе), опираясь на палку, делал несколько шагов до лавки, стоявшей тут же у подъезда, и тяжело опускался на неё на полчаса-час погреться на солнышке.

В однокомнатной квартире у офицера почти не было мебели: стол, стул и кровать с панцирной сеткой, на которой он и лежал. Да ещё в дальнем углу стоял угрожающего размера трофейный чемодан, который на сленге фронтовиков называли «Великая Германия». Чемодан был настолько огромен и крепок, что мог играть и в разное время играл роль стула и стола одновременно.