Патологическая анатомия (ЛП)

Ночь ползла по мешкам с песком черными извивающимися червями похоронного шелка. Дыхание было тихим, сердцебиение – учащенным. На лицах выступил пот. Конечности дрожали так сильно, что их приходилось удерживать на месте.

Сержант Бёрк стоял рядом с ним.

- Держись крепче, приятель, - сказал он. - Мы пройдем через это.

Старый добрый Бёрк. Крепкий, как гвоздь. Сделан из прочного материала, как говорили про него. В отличие от самого Крила, который все больше и больше считал себя одержимой смертью падалью, подбирающей остатки жизней, Бёрк был настоящим человеком: солдатом, героем, кем-то, на кого можно равняться, кого можно было бы с радостью назвать другом, тем, за кого бы ты был рад выдать замуж свою дочь, зная, что, в конце концов, он всегда поступает правильно, благородно. Думая об этом, он почувствовал, как Бёрк взял его за руку и крепко сжал ее в знак дружбы. Так делали солдаты во время сильного обстрела – держались друг за друга, сливаясь воедино. Но Крил никогда в этом не участвовал. Он всегда был один... Теперь Бёрк сделал его частью цепи, и Крил почувствовал слезы на своих глазах.

Когда небо затмила тьма и густо поползли тени, над головой вспыхнули вспышки немецких орудий, зеленые и желтые, превратив систему траншей в какое-то странное мерцающее шоу теней, когда осветительные снаряды летели к земле на своих маленьких парашютах, освещая рваные раны в земле и насекомых, которые в них копошились.

А потом все началось.

Снаряды стремительно спускались, падая, как осенние листья, и рассыпая по изуродованной местности измельченную землю и разбрызгивая черную грязь. Пылающая шрапнель подожгла все, что было хоть отдаленно воспламеняющимся. Древесина и поваленные деревья почернели, превратившись в угольные палочки, вода вскипела до пара, мешки с песком расцвели огненными цветами.

Крил увидел вспышку молнии, услышал гром и почувствовал дрожь под ногами. Дым и огонь, крики и горящая плоть. Вдалеке хлопали тяжелые орудия, словно пробки от шампанского, и каждый человек в окопах внимательно прислушивался, придавая каждому выстрелу индивидуальность. Для них это были не просто бессмысленные снаряды, а смертоносные персты судьбы, которым было предопределено отнимать одни жизни и щадить другие. ХЛОП, ХЛОП, ХЛОП, гремели выстрелы, и солдаты напрягались, волновались, размышляли о неизвестном, о великой тайне. Этот... звук там... этот звук должен быть для меня последним, я знаю этот звук, я слышал его раньше, может быть, я слышал это, когда умирал в последний раз. С неба посыпались снаряды, некоторые взорвались вдалеке, а некоторые – совсем близко, но все они визжали, извергая шрапнель, ищущую плоть, чтобы разорвать ее.

Скорчившись у стены траншеи, в то время как вокруг него кричали и рыдали люди, Крил слушал, как летят снаряды, как он всегда слушал, как они летят, все крепче сжимая руку Бёрка; свистящие и кричащие, жужжащие, как стаи саранчи... и другие снаряды, выпущенные из тяжелых орудий... ревущие, как грузовые поезда, проходящие над головой. Но результат всегда был один и тот же – извержение, летящая шрапнель, ударная волна, которая сбивает с ног и вызывает сотрясение мозга, если находиться достаточно близко к взрыву.

Снаряды продолжали лететь и лететь, как будто противник намеревался уничтожить сами траншеи, стереть с лица земли следы озабоченности человека убийством себе подобных. Они летели залпами, которые продолжались минут тридцать или больше, затем наступила тишина, может быть, на десять или пятнадцать минут, и снова полетели снаряды.

Когда стена траншеи развалилась, покрыв его землей, грязью и мешками с песком, Крил пополз по ней, как крот, ищущий солнечный свет. Повсюду в мерцающем свете немецких сигнальных ракет он мог видеть, что система траншей была уничтожена, реконструирована. Вокруг него не было ничего, кроме неровного ряда тлеющих дыр от снарядов, окруженных кучами земли, палок, обломков и трупов. Люди звали носильщиков, но их не хватало, потому что большинство либо погибли, либо были похоронены заживо.

Он все еще сжимал руку Бёрка... но Бёрка больше не было рядом. Он вскрикнул и отбросил руку в сторону, почти ненавидя себя за это.

Темноту нарушали только пылающие обломки или случайные вспышки над головой, воздух был густым от клубящихся столбов дыма и пыльной бури из грязи, песка и измельченных осколков, которые медленно сыпались дождем на землю. Повсюду были пепел и сажа. Весь пейзаж – то, что он мог разглядеть, – был разобран и перестроен, и невозможно было точно сказать, где был тыл, или где были линии немцев, или куда бежать. Контуженный, с лицом, черным от пепла и грязи, Крил обнаружил, что не может встать, а когда встал, то упал на колени. Поэтому он полз по земле, взывая к выжившим сухим, прерывистым голосом, который был едва громче шепота. Из мрака выступила тень, и он понял, что это немецкий солдат, крупный парень в блестящей стальной каске, с винтовкой в руках, огромным штыком, поднятым для удара. Затем раздался один глухой звук, и немец упал на землю и замер. Из мрака появилась еще одна фигура, и Крил окликнул его, но его проигнорировали. Кто бы это ни был, он взял у немца шлем и винтовку и исчез в тени.

Охотник за трофеями, - подумал он, - чертов охотник за трофеями.

Он встал на колени и снова пополз. Теперь артиллерия БЭС отвечала немцам тем же, бросая снаряды на немецкие позиции. Вокруг него раздавались случайные выстрелы, звуки разрывающихся гранат и время от времени глухой стук траншейного миномета. Он понял, что немцы открыли огонь, и теперь в сектор двигались рейдовые отряды. Он увидел силуэты нескольких человек, взбирающихся на вершину холма, которого до обстрела там не было.

Он снова поднялся на ноги, все еще шатаясь, но уже чувствуя себя лучше. Он постоял там какое-то время, прочищая голову, спотыкаясь о землю, которая беспорядочно петляла среди ряда воронок от бомб. Затем он споткнулся и упал в яму, выбравшись наконец из грязи и воды. Он услышал пулеметный залп и почувствовал, как по нему ползут крысы. Его цепкие пальцы обшарили грязную стену, и оказалось, что ему повезло: лестница. Кратер, должно быть, был частью траншеи.

Он выполз наружу по грязной изрытой земле, карабкаясь по горбатым предметам, которые, как он вскоре понял, были трупами. Затем над головой пронеслась еще одна вспышка, и он увидел, что находится в поле трупов, сотни из которых были разбросаны во всех направлениях. Но мертвы были не все. Некоторые корчились на земле, зовя медиков и санитаров. Он видел людей без конечностей. Люди, которые были живыми туловищами, которых грызли крысы.

Он продолжал двигаться, измученный, разбитый, потерявший всякую надежду.

- Эй, приятель, сюда, - раздался голос.

Крил пополз к телу. Обхватил изуродованное тело руками и понял, что мужчина мертв – его мозг был раздавлен. Его голова в руках Крила, хотя и целая, была почти жидкой внутри, череп почти раскололся. Вместо мозга там было студенистое месиво.

Крил снова пополз.

Через трупы. Везде было то же самое. Сквозь грязные ямы и лужи стоячей воды вокруг него сновали крысы, доведенные до паники бомбардировкой. Он наткнулся на солдата, который сидел прямо, прижавшись спиной к борозде почерневшей земли.

- Привет, капитан, - сказал он. – Ну и денек сегодня выдался, не так ли?

У него не было левой ноги, а правая рука представляла собой обгоревшую массу без плоти. Левой рукой он держал свой живот и кишечник. Он продолжал говорить так, как будто Крила там не было.

- Немного повезло, - сказал он, когда Крил тронулся с места.

Как долго он пробирался по ночному пейзажу, он не знал; только то, что спустя, казалось, часы, когда война все еще время от времени подавала голос, он начал видеть идущих людей в лунном свете. Казалось, их были сотни, израненных и сломанных, из ран текла кровь. Их глаза были выпучены. Они рвали себе глотки. Отравленные газом. Все они отравились газом. Между их губами хлестала желтая пена, и он наблюдал, как они все начали падать, наваливаясь друг на друга, извергая желтую слизь изо рта. Даже в бледном лунном свете он мог видеть, что их лица почернели, когда они испускали последние вздохи.