Изменники Рима (ЛП)

Аполлоний сглотнул и откашлялся. - Разве ты не согласен, что они хорошо с нами обращаются?

- Я так полагаю, - ответил Катон. В то время как за ним и Аполлонием хорошо ухаживали, остальные преторианцы содержались в одной из комнат казарм, примыкающих ко дворцу. Хотя их кормили и разрешали выходить во двор для занятий спортом в течение часа рано утром и снова вечером, на этом их свобода была ограничена. Тем не менее, заключил Катон, они были живы, и люди, раненые в стычке, выздоравливали благодаря умелой помощи дворцового лекаря. Единственный человек, в судьбе которого он сомневался, – это Фламиний. Парфяне не упомянули о нем, поэтому Катон предположил, что его раб сумел спастись. По той же причине он сказал своим людям не упоминать Фламиния, на случай, если он все еще был на свободе.

- Мне просто интересно, - продолжил он. - Мы гости, заложники или пленники? Или осужденные на казнь?

- Это зависит от того, как Вологез отреагирует на новости о нашем посольстве. Если он уже решил пойти войной на Рим, то наша маленькая группа будет не ко двору. В этом случае, если ему захочется, он может отправить наши головы обратно Корбулону в качестве заявления о своих намерениях. Я сомневаюсь, что мы были бы полезны ему как заложники, учитывая, что Рим имеет давнюю традицию требовать заложников, а не предоставлять их. Лучшее, на что мы можем надеяться, – это остаться в живых для любого будущего обмена пленными. Но если Вологез стремится к миру, я уверен, что к нам будут относиться в соответствии с нашим дипломатическим статусом. А пока попробуй один из этих инжиров, он очень вкусный.

Аполлоний поднял серебряную чашу и протянул Катону. Вздохнув, он взял один инжир и осторожно оторвал кусочек сочного плода, задумчиво его пережевывая. Агент был прав, инжир был восхитителен. Так же приятен на вкус, как и остальная еда, которую им подали. Точно так же, как их комнаты были удобными, а одежда, которую им выдали, была качественно пошита. Но ничто из этого не изменило того факта, что они были пленниками в золотой клетке в ожидании суда царя Вологеза.

Катон был по натуре беспокойным и считал эту вынужденную жизнь в праздном ожидани чем-то вроде испытания, хотя прошло меньше месяца с тех пор, как они были вынуждены сдаться одному из боевых отрядов Хаграра. Он спросил у управляющего аристократа, можно ли ему что-нибудь почитать, но Хаграр строго приказал, чтобы большая часть его библиотеки была закрыта, чтобы римляне не использовали ее для сбора разведданных о землях Парфянской империи. Были доступны только полки с поэзией и философией.

- Что ты думаешь о нашем хозяине? - спросил Катон.

Они несколько раз встречались с Хаграром с тех пор, как прибыли в город и предстали перед ним. У придворного была гораздо более светлая кожа, чем у большинства парфян, которых видел Катон, и он обращался к ним на беглом греческом. Вполне вероятно, что он был прямым потомком одного из командиров Александра Великого, которые после его смерти разделили между собой великую империю. По мере того, как их влияние ослабевало, а влияние Парфии росло, некоторые из бывших греческих царств попали в орбиту новой власти в регионе. Хаграр выслушал объяснение Катона относительно своего присутствия на парфянской территории и изучил документ, подготовленный командующим Корбулоном, прежде чем объявить, что он задержит римлян в Ихнэ и отправит сообщение царю Вологезу с просьбой дать соответствующие инструкции. С тех пор они несколько раз встречали придворного, прогуливающегося по его садам. Каждый раз Хаграр просто вежливо справлялся об их здоровье и комфорте, прежде чем идти дальше по своим делам.

Аполлоний осторожно огляделся, чтобы убедиться, что их не услышат, но в пятидесяти футах от них был только раб, поливавший широколистные растения в больших украшенных горшках. Успокоившись, он взял еще один инжир и прожевал его, обдумывая свой ответ.

- Трудно сказать, учитывая, как мало мы его видели. Но мне интересно, что он чувствовал себя обязанным передать сообщение Вологезу, прежде чем предпринимать какие-либо действия. Он даже опасается обращаться с нами слишком грубо или излишне сердечно. Как будто он знает, что за ним наблюдают и о нем докладывают. Аполлоний погладил верхнюю губу, глядя на миску с инжиром на маленьком столике между их кушетками. - Думаю, это многое говорит нам о том, как Вологез управляет своей империей.

Катон кивнул. - Возникает вопрос, не слишком ли запугана его знать, чтобы действовать независимо? Что, если они тайно хотят освободиться от такого тирана?

- Это уже два вопроса, - категорично заметил Аполлоний, не поднимая глаз.

Катон привык к некоторым особенностям своего спутника с тех пор, как они отправились из Тарса, и оставил подобный тон без комментариев.

- Интересно, - продолжил Аполлоний, - может ли наш хозяин быть из тех людей, которых можно убедить отделиться от такого сюзерена. Было бы интересно узнать, что можно сделать, чтобы настроить его против Вологеза.

- Понадобится больше, чем один придворный, чтобы подорвать власть царя.

- Верно, и если наш хозяин сомневается в своей лояльности Вологезу, он вполне мог бы послать гонцов другим, чтобы оценить их мысли по этому поводу. – Аполлоний вдруг посмотрел вверх и одарил Катона своей привычной снисходительной улыбкой, которая означала, что он был уже на два-три шага впереди трибуна. - Однако это всего лишь предположение. Не более чем выдавать желаемое за действительное, если мы не узнаем больше.

- Что ж, мы вряд ли в состоянии сделать это, не так ли? - заметил Катон.

- Нет, сейчас нет.

Катон сложил руки вместе и наклонился вперед, чтобы опереться на них подбородком, внимательно изучая агента.

- Что? - приподнял бровь Аполлоний.

- Я снова спрашивал себя, какова истинная цель твоей миссии в этом посольстве?

- Командующий уже сказал тебе. Я здесь, чтобы действовать как твой проводник и советник. Это все.

- Мне трудно в это поверить.

Аполлоний скривил обиженную гримасу. - Я надеялся, что ты будешь мне немного больше доверять после всего этого времени. Я не дал тебе повода подозревать меня в каком-либо проступке. И это я спас нам шеи, когда парфяне заманили нас в ловушку. Другой человек мог бы рассчитывать на небольшую благодарность за этот поступок. Я ничего не могу поделать с твоей подозрительной натурой, трибун Катон. Видимо твои циничные наклонности сослужили тебе хорошую службу в прошлом. Ты производишь впечатление человека, который очень мало что принимает за чистую монету и постоянно подвергает сомнению действия других, и больше всего подвергая сомнению себя. Это вполне может объяснить твой жизненный успех. Есть люди – которых возможно слишком много к несчастью Рима – которые полагают, что у них есть ответы просто потому, что им не хватает интеллекта, чтобы задавать уместные вопросы. Такие люди – дураки. Как и те, кто жаждет уверенно слепо следовать за такими дураками, - он ответил взглядом на проницательный взгляд Катон. - Но ты другой. Не так ли? Я вижу это, и я вижу, что ты знаешь, что это правда. Вот почему Корбулон выбрал тебя в посольство, и почему он выбрал меня, чтобы сопровождать тебя. Мы больше похожи, чем ты можешь себе представить.

Катон не ответил. Ему не нравилась идея, что кто-то может заглянуть в его мысли. Это заставляло его чувствовать себя уязвимым и открытым для манипуляций. Ему также не нравилось представление о том, что он был родственным по духу человеком Аполлонию. А затем, как будто чтобы подтвердить то, что только что сказал его спутник, он задумался, почему он может возмущаться таким сравнением. Ответ, который пришел к нему, столь же раздражающий, заключался в том, что он не любил этого человека именно потому, что узнавал в нем многое из того, что ему не нравилось в себе, а именно нетерпение к людям, менее способным, чем он сам, и было легче сосредоточить эту неприязнь на агенте вместо себя. Он разочарованно вздохнул.

Понимающая улыбка Аполлония снова появилась на его лице. - Я прав насчет тебя, не так ли? Не воспринимай это слишком близко к сердцу, трибун. Моя работа – заглядывать в сердца и умы людей. Иногда это немного сложно. Но не в твоем случае. Ты носишь свою порядочность и интеллект, как медали. Именно поэтому Корбулон выбрал тебя. Важно, чтобы парфяне верили в то, что ты говоришь, когда будешь вести переговоры с Вологезом.