Страница 23 из 40
Ричард подстрекает их, насмехаясь, вовлекая своих друзей, чтобы они смотрели.
Мэри и девушка целуются.
Это холодно, без эмоций, привкус страха проходит между их губ.
Ричард говорит ей, что делать. Даёт инструкции.
Прикоснись к ней там.
Поцелуй эту часть.
Вставь сюда свой язык.
К концу и Мэри, и девушка плачут. Они обе лежали обнажёнными на полу, вынуждены делать друг другу унижающие достоинство вещи. Ричард хлопает друга по плечу, большого с бородой. Он призывает его принять участие. Говорит ему, что всё в порядке.
Даже у него, грубого мужчины, есть вспышка сомнения, короткая вспышка беспокойства, когда он смотрит на своего друга, возможно, видя, насколько глубоко возбуждён Ричард на самом деле.
Он раздевается, дряблое тело дрожит, когда он присоединяется к ним. Пробует их обеих, тестирует.
Ричард подбадривает и смеётся, даёт указания, контролирует шоу.
Другой его друг с глазами-насекомыми выглядит неуютно. Он стоит у двери, не зная, во что он ввязался, и не зная, как из этого выбраться.
Как долго это продолжается, она не знает.
Она отстраняется от происходящего, когда её снова тянут и прижимают, насилуют и щупают. Она не может слышать подбадривающие крики, или хорошо отточенные стоны, как у порно-звезды, девушки, которая явно напугана, но должна подавать признаки сексуального удовлетворения. Всё, что она слышит, это Эндрю, его плач без ответа доносится из его спальни.
Чуть позже...
Они ушли. Как друзья, так и шлюха. Ричард лёг спать, она лежала на полу в гостиной, обнажённая и дрожащая, неспособная по-настоящему понять, что с ней произошло, неспособная понять, что её муж сделал с ней. Её рвёт на пол, солёный привкус спермы незнакомца всё еще забивает ей горло. Плач Эндрю прекратился, что часто случается в те дни, когда к нему никто не подходит.
Она поднимается на ноги, вся в болезненных ощущениях, медленно одевается, руки дрожат так сильно, что она с трудом застёгивает пуговицы на джинсах. В оцепенении она идёт по грязному дому, мимо стопок немытой посуды, сквозь гору мешков для мусора, не выставленных на улицу. Она стоит в темноте у кухонной раковины, глядя на измождённое отражение своего лица в окне.
Она не понимает, что делает, пока не оказывается на полпути наверх с ножом в руке.
Она идёт прямо в спальню, к затянутому тенями холму спящего мужа. Он лежит на спине, раскинув руки в стороны, с открытым ртом и храпит во время беспокойного сна.
А я, возможно, больше никогда не усну.
Эта мысль - первая рациональная вещь, которая пришла ей в голову с начала момента совершённого над ней унизительного действия.
Она не знает, как долго там стоит. Время для неё сейчас ничего не значит. Она просто наблюдает за ним, гадая, как он может спать, как он может так легко жить, будучи таким монстром. Она протягивает руку, и в темноте вспыхивает стальной осколок. Она прикасается острием ножа к его горлу, говоря себе, как легко это было бы, насколько простой была бы их жизнь без него.
Просто сделай это. Закончи это. Сделай это быстро.
Искушение было велико, но она не могла подчиниться. Рука дрожит, лезвие колышется над его шеей. Для этого были все основания, но и последствия были бы велики.
Что, если он проснётся и увидит тебя? Не рискуй; ты попадёшь в тюрьму. Может, он действительно любит тебя? Ты не можешь справиться с этим самостоятельно.
Это всё решило. Моргая сквозь слёзы, она убрала лезвие, безвольно свесив руку. Не обращая внимания, Ричард храпел, не зная, как близко он был к своему концу. Мэри вышла из комнаты, шаркая, как привидение, по дому, не зная, что решение пощадить его жизнь окажется худшим, что она когда-либо сделала.
Больше об этом унизительном инциденте не упоминалось. Ричард не обращал внимания, как будто этого никогда не было, и Мэри согласилась с этим, потому что она слишком боялась делать что-либо ещё. Двое его друзей больше никогда не приходили в дом. Она никогда их не видела, и они больше никогда не упоминались. Она подумала, возможно, они заметили, что Ричард Ремингтон был не из тех людей, с которыми хорошо дружить. Она посмотрела на него через стол и поняла, что зло было настоящим.
И она жила с ним.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Декабрь 1986 года.
Два дня до Рождества.
Но в доме Ремингтонов нет радости, ничего похожего на праздничное настроение. Дом становится таким же изношенным и разрушенным, как и некоторые его обитатели. Полы грязные, посуда немытая - не по лени, а потому что ей просто некогда. Каждый час её бодрствования она посвящает Эндрю. Она пыталась приучить его к туалету и разочаровывалась в своей неудаче. Поддерживать его в детской еде и подгузниках становилось дорого, особенно из-за отказа Ричарда искать работу. Сбережения, которые она хранила с тех пор, как она впервые узнала о своей беременности, были сведены на нет, оставив их на краю пропасти бедности.
Мэри была благодарна за то, что дом был её собственным домом, оставленным ей её матерью, по крайней мере, до тех пор, пока Ричард не заставил её переписать его на своё имя. Она смотрит на него через комнату, дремлющего в его полуразвалившемся кресле, живот свешивается из-под его футболки. Она не может решить, ненавидит она его или нет. В некоторые дни она это делает, в другие она вспоминает, как они были влюблены вначале, прежде чем она действительно увидела, что таилось под маской, в которую она влюбилась.
Эндрю ковыляет в комнату, лицо мокрое от слюней, одежда грязная. Большой палец на ноге торчит из дыры в его носках разного цвета. Умирает ещё одна её частичка, когда она вновь понимает, что он никогда не станет нормальным. Она протягивает ему руки и грустно улыбается. Он подходит к ней, напевая, как он это делает, пытаясь составить слова.
- Они...
- Они...
- Они...
Он повторяет это снова и снова, указывая на окно.
Она понимает его. Он хочет видеть рождественские огни на окне. Конечно, у них нет ёлки, как и многих других рождественских атрибутов; Ричард говорит, что они не могут себе этого позволить.
Она хочет спросить его, как он может позволить себе пить и курить каждый день, но знает, что не осмелится. На самом деле, даже мысль об этом пугает её, что он каким-то образом узнает и накажет её за это. Она стоит, тело болит, как всегда. Слишком много травм, слишком много сломанных костей, чтобы зажить без медицинской помощи. Она пересекает комнату, Эндрю следует за ней и бормочет. Она включает огни, жалкая цепочка красных, зелёных и жёлтых цветов натянута вокруг окна. Они в лучшем случае дрянные, и она почти плачет от того, насколько они бедны.
Эндрю, конечно, любит их. Он стоит там и смотрит широко раскрытыми глазами, такими чистыми, такими искренними, такими трепетными. Он улыбается и показывает два своих зуба. Он видит это иначе, чем она. Для него это прекрасно, это редкий всплеск цвета в их жизни чёрного и серого. Но она видит зверя, которого создают огни, тусклый свет отбрасывает тени на его раздутое, спящее лицо.
Как бы она хотела всё-таки убить его во сне, как она хотела бы воткнуть этот нож ему в шею, как она хотела бы слышать, как лезвие царапается по его позвоночнику, когда она отрезала бы ему голову, руки горячие от жара его крови, которая забрызгала их грязное постельное бельё.
Он шевелится, не более чем подёргивания, но этого достаточно.
Достаточно, чтобы заставить её кричать внутри.
Достаточно, чтобы она вздохнула и задержала дыхание, как тонущая женщина, молящаяся, чтобы он не проснулся.
Подсознательно она кладёт руку на грудь сына, притягивая его к себе. Он послушно стоит, уже высокий для своего возраста, всё ещё глядя на огни, всё ещё завороженный, рассеянно почёсывая затылок.
Опять вши.
Она не уверена, сколько времени пройдёт, прежде чем она сможет позволить себе купить ему лекарство. Она думает о том, чтобы побрить ему голову или, как она однажды видела по телевизору, намазать его голову майонезом, чтобы убить заражение.