Страница 4 из 8
Всё-таки енот – житель лесной, охотник. Запахи различает не так, как хозяин. Лучше. Гораздо лучше.
А развод… что с енотом, что с человеком… Может, лучше как-то сначала подумать, прежде чем брать в дом енота? Или собаку. Или даже кошку. Хомяка, крысу, попугайчика… ну и так далее, до крокодила включительно.
Не говоря уже о жене или о муже.
Разве что попугайчик, как и енот, в суд не подаст на раздел имущества.
Крыса и кошка, енот и пр. всегда останутся стороной страдающей, кто бы ни был виноват. Во всём остальном – разница небольшая.
– Думать надо, – вздохнула Луша о чём-то своём, выгребая из вольера очередную порцию дерьма.
Чистого, материального дерьма, в отличие от дерьма духовного, которое не выскрести, не выгрести…
Да, не всякое духовное дерьмо разглядишь сразу, не всякое унюхаешь. На духовное дерьмо носы у нас заложены, глаза зажмурены, уши заткнуты и все прочие органы восприятия словно бы слегка парализованы.
Не откажется ли кто-то от нас, как мы – от енотов?
По причине нашего несоответствия. Остаётся надеяться только на то, что «Щедр и милостив Господь, долготерпелив и многомилостив: не до конца гневается, и не вовек негодует. Не по беззакониям нашим сотворил нам, и не по грехам нашим воздал нам».[2]
7
– Луша, привет! Как у нас дела? Все здоровы?
В коридорчике появилась Маша, или Мария Всеволодовна, владелица всего этого енотового великолепия. Маша – ладная такая блондинка, сколько-то за тридцать. Не будем уточнять.
– Здравствуй, Маша.
Луша постоянно оставалась Лушей, а вот Маша оставалась Машей только среди своих. На людях же требовала называть себя только по имени-отчеству. Хотя, если честно, они, Мария и Лукерья, учились когда-то в одном классе. Но Маша не любила, когда ей об этом напоминали. Никто и не напоминал. Тем более что Луша ушла после девятого, а Маша заканчивала одиннадцать.
Маша подошла к сетке и повторила вопрос:
– Как у нас дела?
– Да вот, приблудного подобрала. Побитого. Кто-то под нашу калитку бросил.
– Сильно побитый?
– Вроде бы нет. Ухо порвано. Шипит, царапается – значит, живой. В карантин я его положила. Спит.
– Хорошо, посмотрю.
– А ты чего такая, Маша?
– Какая?
– Да такая – никакая, – ответила Луша.
Луша только с виду казалась такой простой, что проще некуда. Бывало, только глянет на человека, да как скажет что-нибудь… не в бровь, а в глаз. Она и в школе была такой. Могла правду-матку залепить в глаза кому угодно, даже учительнице. За что некоторые её недолюбливали. И втайне даже побаивались.
Училась Луша неплохо. После девятого класса ушла из школы не из-за плохой успеваемости, а по семейным обстоятельствам. Мама у неё умерла от инсульта. Осталось два брата, двенадцати и четырнадцати лет. На папашу надежды почти не было: выпивал. Поэтому, скорее всего, и мать так рано умерла.
Такой вот бич нашего общества.
Пьянка да инсульт.
Пришлось Луше воспитывать братьев. Сначала вместе с бабушкой, потом самостоятельно. Так образования и не получила. Хотя старшего брата сумела выучить в институте, а младшего в техникуме.
Вышла Луша замуж за хорошего парня, родила сына. Прожили недолго. Другой бич нашего времени не миновал Лушиного семейства: муж умер от острого лейкоза.
В принципе, лечиться попытались, но…
И все говорили Луше, словно в утешение: «Вот смотри, даже Михаил Сергеевич Горбачёв свою жену не смог вылечить! И не где-нибудь, а в Германии! Ты только прикинь, сколько у него было денег, а не смог!»
Жалко, конечно, М.С. Горбачёва и его не менее известную Раису Максимовну. Русскому человеку всех жалко, а себя – в последнюю очередь.
Осталась Луша «вековухой» в тридцать один год. Так до сих пор замуж второй раз не вышла.
Почему?
Да кто его знает! Может, пока достойного кандидата не нашла. Но, может, даже и потому, что сказано Апостолом Павлом в Евангелии: «Безбрачным же и вдовам говорю: хорошо им оставаться как я…»[3]
А был он, как известно, и вовсе не вступавшим в брак.
Луша ни в брак, ни в объяснения не вступала. Даже с Марией не откровенничала на эту тему. Луша стала женщиной молчаливой. Иногда – клещами слова не вытащишь. Ни доброго, ни злого.
Наверно, жизнь заставила больше молчать, чем разговаривать.
8
«Никакая» Маша поправила волосы, спадающие ниже плеч.
Слово «никакая» на данный момент подходило хозяйке енотового приюта как нельзя лучше. Можно было бы употребить ещё какое-нибудь крылатое выражение, вроде «выжатого лимона», или «черти жевали-жевали, да выплюнули», «из-под угла мешком пришибли» и много других, в том числе непечатных.
Велик и могуч русский язык!
– Сил моих больше нет, – ответила Маша и присела на табуреточку у стены. – Он, собака, вымучил меня. То да, то нет. То ушёл, то пришёл. То всё, разводится с ней, то опять не может. Детей жалко, её жалко. Только меня не жалко. Год уже мучает…
– Уйди сама.
– Не могу. Как представлю его… себя с ним… И вдруг – опять одна. Нет, не могу.
– А так – ты не одна? – Луша оторвалась от уборки. – Я вот тоже одна.
– Тебе легче. Ты не разводилась, твой муж просто умер. И сын у тебя есть.
– Ну да, – отозвалась Луша. – Мне легче. Значительно. Просто умер. Да.
Последние слова были произнесены тихо. Для себя.
Луша стояла рядом с обрубком дерева, опираясь на швабру. Парочка енотов сновала рядом, так и норовя пополоскаться в Лушином ведре.
– Маня, тебе, наверно, нравится мучиться, – сказала Луша. – Заполняешь пустоту.
– Нет, не нравится, – вздохнула Маша. Потом подумала и согласилась: – Да. Заполняю.
– Так лучше заполняй чем-нибудь хорошим, – откликнулась из вольера Луша.
– Чем?
Нет ответов на некоторые вопросы…
Русые волосы Марии Всеволодовны рассыпались по плечам. Мария Всеволодовна была хороша собой. Всё – при всём.
Лицо только грустное.
Маша – одинокая «разведёнка». Увы! Уже лет пять. Была замужем за довольно зажиточным человеком. При разводе получила некоторую сумму, что позволило ей переехать в Подмосковье, купить себе здесь хорошую квартиру и…
И наконец-то осуществить свою давнюю, можно сказать, детско-отроческую мечту – устроить приют для енотов. Но не страшный, облезлый сарай, какими бывают некоторые приюты, а настоящий дом для тех, кто пострадал от людей.
Для тех, кого уже не выпустить в дикую природу, но кто стал не нужным никому в природе «не дикой». Эта «не дикая» – страшнее всех остальных…
Всю свою жизнь Маша любила енотов. Читала о них, смотрела фильмы. Она, конечно, пыталась проанализировать, почему это происходит. И не находила причины. Разве что на один из утренников в детском саду мама сделала ей, малышке, костюм енотика. Меховую шапочку, масочку, полосатый хвостик. Дела давно минувших дней.
Все мы были когда-то зайчиками, лисичками, медвежатами. Снежинками, наконец. Нет, не надо вспоминать об этом, а то некоторым захочется плакать.
Мечта о приюте для енотов послужила одной из причин развода Маши. Как говорил муж, она ему этим приютом «плешь проела». И от этого он постоянно менял любовниц (по крайней мере, такую причину озвучивал, когда пытался выразить высшую степень презрения к бывшей жене).
Маша довольно долго терпела сменяющих друг друга пассий мужа, но в конце концов не выдержала. И не проедала она никому никакой «плеши». Так, заикнулась пару раз. Подкидывала мужу енотовую тему. Естественно, безуспешно. У мужа мозги были «заточены» совсем на другое.
Сама виновата.
Ещё и дети у парочки почему-то никак не получались. Хотя проверялись оба и оба оказались здоровы. Прожили вместе шесть лет. Да и до этого, в институте, года три встречались и учились в параллельных группах.
2
Пс. 102.
3
Коринфянам, 1,7-8.