Страница 5 из 10
Значение черниговского старейшины сохранялось и за теми, кто достигал киевского стола, передавая Чернигов другому князю. Так держались Ольговичи против Мономахова племени, спаянные этим соперничеством. И во внутренних распорядках в данную эпоху не можем разглядеть образования внутри Черниговской земли обособленных княжений-вотчин. Столы княжие перераспределяются по соглашениям между князьями и «старейшим в братьи», причем речь идет не о «вотчинах», а о «наделеньи вправду» младших князей, без пристрастия к ближней родне, сыновьям или братьям. Связь частей с целым брала верх над тенденциями вотчинного раздела, пока сильны были общие интересы Черниговщины, вотчины Ольговичей, как целого. По-видимому, только буря татарского погрома разрушила эти устои черниговского одиначества, и лишь накануне ее – под 1226 г. – слышим о первой усобице в Ольговичах – Олега Игоревича, князя курского, с Михаилом Всеволодовичем. Татарский погром на черниговской почве сделал то дело, что повсюду подорвал в конец упадавшее и без того значение крупных городских центров, разбил остатки более значительных политических систем. В жизни Черниговщины этот крутой перелом привел к быстрому измельчанию местных отношений и сдвигу населения и деятельности с юга на север. Не заменив захудалого Чернигова, возвышается Брянск, где во второй половине XIII в. княжит сын св. Михаила Черниговского Михаил и живет черниговский епископ. Но Брянск скоро втягивается в сферу влияния Смоленска и в XIV в. переходит под литовскую власть. С упадком общего центра разрастается дробление на княжения-вотчины, как Брянское, Стародубское, Трубческое (Трубецкое), Новгород-Северское, Рыльское, Путивльское, Глуховское, Новосильское, Воротынское, Карачевское, Кромское, Козельское, Мосальское, Перемышльское, Елецкое, Хотетовское, Торусское, Мезецкое, Говдыревское, Болховское, Одоевское, Борятинское и т. д. Это дробление нарастало постепенно. Земля распадалась на вотчины «больших» князей, а внутри их слагались владения меньших, им «послушных», но и эти второстепенные группировки были неустойчивы и непрочны, тем более что с XIII в. в Чернигово-Северской земле стали возникать «уделы» литовских князей и вообще князей пришлых (в XV в. – московских выходцев), разбивавших традиции старого владения и ставших над мелким местным княжьем как носители иных связей, иной политики (вотчинность, отъезды с отчиной, служба на две стороны, измельчание, потеря политической самостоятельности, иногда и титулов, княжата-землевладельцы). Черниговщина в татарскую эпоху и под литовским владычеством поистине страна классическая для вотчинного дробления земли и торжества вотчинного характера княжеского владения.
Смоленская земля обособилась в ХII в. в семейное владение Ростиславичей (Ростислава Мстиславича). Ростислав Мстиславич положил начало своеобразным отношениям тем, что, княжа в Киеве, Смоленск держал через старшего сына, а младшими держал города Киевской земли (Овруч, Вышгород, Белгород). Киевская политика – с приемом держания «части» в ней – продолжалась и после Ростислава. Отдельные князья смоленского гнезда получали «волости» в Смоленской земле, но не выделяли их этим в особые вотчины-княжения, а только жили с них, как с обеспеч[ения] доходом. И до конца XII в. не видим дробления Смоленской земли на отдельные политические единицы, самостоятельные вотчины. Только в XIII в., когда Смоленская земля все больше чувствует ломку старых отношений и засорение торговых путей с падением Киева, движением Литвы, напором татарской силы, определяются особые вотчины князей Вяземских и Торопецких, два сравнительно крупных княжения, и мелкие «отчины», как кн[яжество] Березуйска, как Глинки, Козлово, Хлепень и т. п. «Волость» Бельская с городом Белым выделилась только как пожалование Ягайлы родоначальнику князей Бельских. Вяземский князь и торопецкий в ХIII в. под рукой Смоленских князей и вместе с ними подчиняется Литве.
Глава II
Ростово-Суздальская земля до татарского нашествия
Ростовская земля занимает совсем особое место в представлениях русской историографии. Она выступает в общей схеме русской истории как новообразование XII–XIII вв. Продолжая построение, данное еще С. М. Соловьевым, Ключевский говорит о ней, что это «край, который лежал вне старой коренной Руси, и в XII в. был более инородческим, чем русским краем». Объясняя «образование великорусского племени», он выводит его «не из продолжавшегося развития этих старых областных особенностей», а из новых условий, возникших, «когда население центральной среднеднепровской полосы, служившее основой первоначальной русской народности, разошлось в противоположные стороны», говорит о «разрыве народности» как моменте перелома в XII–XIII вв. Поток переселенцев из Днепровского бассейна в эту пору встретился в междуречье Оки – Волги с финскими племенами. «В области Оки и верхней Волги в XIXII вв. жили три финских племени: мурома, меря и весь». Смешение с ними русских переселенцев создает великорусскую народность как новообразование XII и следующих столетий. Условия колонизации северо-восточного финского захолустья сказываются в ничтожном значении торговли, малом числе городов, решительном перевесе сельских поселений над городскими, гораздо большей разбросанности населения, подвижном характере землепашества, развитии лесных и рыболовных промыслов. В этих условиях возникает и новый уклад социально-политических отношений; в них вырастает «новый владетельный тип» – князя-вотчинника; новый общественный тип – боярина, военно-служилого землевладельца (первоначальный тип боярина-землевладельца сложился на юге, но «вероятно» заслонялся другими интересами дружины). «Изучая историю Суздальской земли с половины XII в. до смерти Всеволода III, мы на каждом шагу встречали все новые и неожиданные факты»; изучая разнообразные последствия русской колонизации верхнего Поволжья, «мы изучаем самые ранние и глубокие основы государственного порядка, который предстанет перед нами в следующем периоде», московском, для которого «удельный порядок стал переходной политической формой, посредством которой Русская земля от единства национального перешла к единству политическому»[32].
Картина ясная и яркая. Разрыв с жизнью днепровской Руси полный. Иная обстановка, иной строй, иная народность. В Суздальщине и в Москве – «корень развития северной истории», как говорил москвич Забелин, «от Москвы начался прогрессивный ход самой русской истории», а «корень южной истории» – в Киеве. И ему вторит украинец Грушевский: «перед нами, несомненно, две народности, две истории».
Конечно, многое в этой антитезе севера и юга верно. Но ведь существенно не это, а цельность всей стройной противоположности, характеристика двух противоположных систем быта и отношений, так сильно влияющая на постановку и разрешение важнейших исторических проблем, на все, можно сказать, историческое воззрение русского историка.
Некоторые черты северного быта, как его строит Ключевский, между тем явно принадлежат и югу: разбросанность населения, подвижный характер землепашества, промысловый характер народного хозяйства… Начальные условия жизни народной массы одни и те же. А общие географические условия? «Непроходимые леса и болота покрывали обширные пространства земли, и новым поселенцам предстоял тяжелый труд расчистки и разработки почвы для того, чтобы сделать ее удобною для устройства своих селений и для землепашества». Это не Ключевский говорит о севере, а Грот о расселении славян в Венгрии и Трансильвании[33]. Ту же картину дают историки для поляков, для наших древлян, дреговичей, кривичей, вятичей… В чем же дело? Быть может, в том, что днепровская Русь пережила ранее – на века! – ту стадию развития своего быта, которую северо-восточная переживает в XI–XII вв.? Но выводы из сравнения северо-востока с юго-западом и западом были бы иные, если бы историки сравнивали не XII–XIII вв. в одном случае с XI в. в другом, а брали бы свои данные синхронистически. В этом хронологический грех всей антитезы. Особенностями северо-востока считается то, что отличает его от юго-западной старины (князь-вотчинник, боярин – служилый землевладелец, преобладание сельской жизни над городской и т. п.). Но при таком сопоставлении даже не ставится вопрос, что перед нами: два типа или две стадии развития? Открытым остается вопрос: не представляет ли собой то состояние, в котором находим Северо-Восточную Русь XIII–XIV вв., сумму явлений, которые сменили прежний быт того же типа, какой мы видим ранее в Поднепровье, под влиянием новых условий не местного, а общего характера, понятно, с вариантами, обусловленными местными условиями народной жизни в отдельных землях.
32
Ключевский В. О. Курс русской истории. 2-е изд. М., 1906. Ч. I. Лекции XVII–XX.
33
Грот К. Я. Моравия и мадьяры с половины IX до начала X века (Записки историко-филологического факультета Императорского Санкт-Петербургского университета. Ч. 9). СПб., 1881. С. 60.