Роза в пустыне

– Природа тебя не обидела, Невзоров, – облизнув пересохшие губы, шепчу я. Все-таки не сдержалась, не смогла промолчать…

– Что есть, то есть, – отвечает он и привлекает меня к себе. Жадно задирает подол платья и стягивает трусики. Скользит горячими пальцами между ног, размазывая влагу. Я издаю позорный стон, когда его большие ладони сжимаются на моих ягодицах и притягивают ближе. Он часто дышит, гладит мою натянутую, как струна, спину и, кажется, если приблизит лицо к груди, услышит, как сильно бьется сердце.

Какая же я дура! Отчего я бегу, если уже отравлена им? Очарована и одурманена тем, кто забудет меня уже завтра. Его голос, запах, улыбка, горячие пальцы на моем теле – яд, стремительно проникающий в кровь. Мне остается только уменьшить дозировку, и я сбивчиво произношу:

– Пожалуйста, не трогай меня… И не шевелись.

– Как скажешь, – хрипловато шепчет он и послушно опускает руки.

Я направляю его член в себя и насаживаюсь, до боли прикусывая губы. Опускаюсь до упора, чувствуя, как он целиком заполняет меня. Вверх-вниз… Вверх-вниз… В голове мутится от желания, искрами рассыпающегося по коже. Плевать на то, что будет завтра. Мне ни о чем не хочется думать, лишь чувствовать… Его налитую плоть в себе и рваное дыхание, касающееся изгиба шеи. Слышать… Бесстыдные, влажные шлепки разгоряченных тел.

Бессовестно двигаюсь на парне, как знойная всадница, объезжающая коня.

Прежде чем закрыть глаза и отдаться втягивающему меня, словно в водоворот, наслаждению, я встречаюсь со взглядом Макса: остекленевшим, потухшим, утратившим живой блеск.

Я слишком далеко зашла, чтобы раздумывать над причиной. Меня захлестывает блаженство: легкие, как утренний штиль, ручейки сливаются в разрушительное цунами. Оно наполняет меня до краев, а потом водопадом срывается в пропасть…

– А-ах! – кричу, впиваясь напряженными пальцами в плечи парня, и бессильно падаю на его грудь. Украдкой, как воришка, вдыхаю запах его мягких кудрявых волос, нарушая собственный запрет.

Покачиваюсь на волнах стихающего, сладостного удовольствия, беспомощно хватая воздух ртом. Мне хорошо… Так хорошо, что не хочется отпускать его, отлипать от твердой, тяжело вздымающейся груди, мягкой челки, щекочущей висок.

– Ты закончила, Ди?

Его резкий, металлический голос вырывает меня из забытья.

– Да… Теперь ты, – переводя дыхание, бормочу я.

Макс обвивает мои бедра руками и брезгливо стаскивает, как приставшую пиявку. Сладостный туман рассеивается, и на меня каменной плитой обрушивается понимание – Макс не сделал ни одного движения навстречу. Позволял мне бессовестно пользоваться его телом, беспрекословно выполняя приказ не шевелиться…

Меня сотрясает крупная дрожь, когда его жесткие пальцы сжимаются на моих плечах и небрежно отодвигают в сторону. Максим рвано дышит, стягивает презерватив с каменного члена и сжимает его в кулаке. Надевает боксеры, застегивает ремень… Я не понимаю, что происходит. Он пытается казаться невозмутимым, утирает пот со лба, словно стряхивает возбуждение…

– Чего уставилась, Ди? Разрядка была нужна тебе, обо мне речи не было! – Взгляд его глаз полощет, как стальной клинок.

– А… ты… я же не против. Послушай, ведь… – потираю плечи, на секунду задержавшись взглядом на своем платье: оно мятое и липнет к спине. Чувствую себя такой же: мятой, потной, использованной, несмотря на то что несколькими минутами ранее скакала на мужике, как умалишенная.

– А мне не хочется. Так. В следующий раз пригласи мальчика по вызову. Он выполнит любой каприз за твои деньги.

А вот это звучит слишком жестоко. Меня затапливает разочарование. Я раскрываю губы, чтобы ответить парню, но издаю лишь жалкий всхлип. Не думала, что боль может ТАК жечь… В груди печет, в горле саднит, а в сердце… что-то умирает. Наверное, глупая симпатия к мужчине.

– Уходи, – обняв себя за плечи, хриплю я.

Хочется кричать и рыдать в голос, сокрушаясь о собственной глупости, но я стойко держусь, отсчитывая минуты, пока Макс шнурует кроссовки в прихожей. Набрасывает ветровку, шумно дыша, а затем клацает входной дверью, навсегда отрезая меня от мира дурацких фантазий.

Устремляюсь в прихожую и запираю дверь на два оборота, по-детски желая защитить себя от невзгод внешнего мира. Приваливаюсь спиной к холодной поверхности и глубоко дышу, сдерживая слезы. Дура! Стягиваю проклятое платье и выбрасываю его в урну. Я выйду за Багрова и научусь жить как циничная сука.

Глава 8

Дождь монотонно барабанил по крыше палатки судмедэкспертов. Побережье залива пряталось в клубах густого, светло-серого тумана.

Маркус Дарковски стряхнул тяжелые капли с дождевика, натянул предложенные напарником Левским перчатки и раскрыл черный пластиковый мешок, в который положили девушку.

От представшей перед ними картины к горлу подступила тошнота… Длинные черные волосы, спутанные водорослями, бледная как мел кожа, лицо, изъеденное ракообразными. Руки и ноги связаны эластичной веревкой.

Я застегиваю на груди куртку, поеживаясь от утренней прохлады и откладываю ноутбук в сторону. Почему я пишу? Если когда-нибудь писательнице Диане Шестак репортеры зададут такой вопрос, я отвечу: потому что я не могу сказать вслух…

А мне есть что провозгласить этому миру. Да, и я не могу молчать! Да простит меня следователь Дарковски – герой моего полицейского детектива, но на одном романе я не остановлюсь. Я оборудовала лоджию в оазис личного рая на земле. В моем распоряжении кресло-качалка из синтетического ротанга, шерстяной плед, стеклянный столик на изогнутых ножках и чашка дымящегося кофе… Ветер подхватывает сигаретный дым и вплетает его в струящийся пар из кофейной чашки. Я курю… А курю я только в одном случае: все плохо.

Глубоко затягиваюсь ментоловой сигаретой и тянусь к лежащему на столике телефону. Еще разок посмотрю на него… Всего лишь раз. Захожу в ватсап и украдкой, как трусливый заяц, смотрю на фото Макса. Я должна ненавидеть его – парня, пополнившего ряды пренебрегших мною мужчин, но я не чувствую ненависти… Меня гложет какой-то странный, удушливый стыд. Словно кто-то увидел неприглядную, темную сторону моей личности и указал на нее… Сунул носом в дерьмо, как нашкодившего котенка.

Тушу окурок в хрустальной пепельнице и, отхлебнув горький кофе, наслаждаюсь рассветом. Скоро приедет Саманта и отвлечет меня. На время украдет из рабства навязчивых мыслей и грусти. Золотисто-розовые лучики занимающегося солнца играют на поверхности стеклянного столика, облака растворяются в небесной синеве уходящего лета. Рассвет заползает во все темные уголки, прогоняя прошлое и открывая двери новому дню. Сегодня будет жаркий день. И все будет хорошо…

Я забираю чашку и бреду в кухню, вздрагивая от пронзившего утреннюю тишину квартиры дверного звонка. Саманта.

– Привет, Шестак! Ты почему на звонки не отвечала?

Сэм всучивает мне пластиковый контейнер с горячими булочками и по-хозяйски надевает домашние тапочки.

– А ты разве звонила? – удивленно вскидываю бровь. В мозгу красными всполохами мелькают воспоминания об ужасной ночи: Макс ушел, я долго стояла под душем и плакала, плакала… А потом вырубилась прямо на диване, где мы занимались сексом.

– Ди, что с тобой? Ты бледная, как…

– Мел? – осторожно спрашиваю я.

– Нет. – Сэм недовольно качает головой. – Что-то прозрачное, голубоватое… Эти твои заплаканные глаза, темные тени на веках. Эврика! Личинка. Вот до чего ты довела себя.

– Ли-чин-ка, – завороженно повторяю я. – Умница, Сэм! – прижимаю подругу к груди, как родную, и пулей бегу к ноутбуку. – Какой, на фиг, мел или мука. Это банальщина. Личинка! Моя утопленница бледная, как личинка! Прозрачная, голубоватая… Наверное, тебе нужно писать книги, а не мне, Саманта. Твои сравнения всегда в точку.

– Ты определенно слетела с катушек, Шестак! – строго произносит Сэм, наблюдая за тем, как я вношу правки в описание утопленницы. Редакторы точно будут в восторге! – Если мне не изменяет память, ты вчера ходила на свидание.