Страница 5 из 7
И вот перед нами Новгород. Растерянный, даже обескураженный, ищущий взгляд Арциховского. Ищет этот взгляд привычные довоенному глазу архитектурные шедевры новгородских окрестностей – Волотово, Ковалево, Нередицу, Кириллов. Их нет! Лишь далеко справа громоздится пробитая навылет хутынская колокольня. Нет и города. Нас встречает груда развалин, закопченных кирпичных коробок, окруженных кольцом изуродованного вала. Над валом поднимаются дымки «буржуек»: совсем еще малочисленные жители Новгорода, вернувшись на свое пепелище, освоили для жизни землянки и боевые ходы бывшего немецкого рубежа обороны. От ободранных стен Детинца видны нескончаемые заросшие бузиной и лопухами пустыри, а за ними (как трудно в это поверить сегодня!) – те же дымки над гребнем вала Окольного города.
Поселяемся мы все в Златоустовской башне Детинца, на третьем этаже, в помещении, еще не утратившем запах немецкой солдатской казармы. В первую ночь дикий крик поднял всех на ноги перед зрелищем стоящего в длинной ночной рубашке и орущего с закрытыми глазами Колчина. Ему, как он объяснил, приснился сон, что кто-то ударил его в глаз молотком. Эта сцена была запечатлена Мерпертом в песне: «Когда пришли мы на покой, нам приключился сон плохой: товарищ Колчин со взглядом волчьим визжал, укушенный блохой».
На следующую ночь комната осталась за студентами. Девочек поселили на другом этаже, а начальство перебралось в Лихудов корпус.
Некоторые восстановительные работы в Новгороде уже произведены. Собран заново из демонтированных немцами деталей памятник «Тысячелетие России». Покрыт купол Софийского собора. У Магдебургских врат сидит сторожиха с перевязанной шпагатом берданкой.
– Бабушка! Что сторожишь?
– Да вот золото привезли купол золотить. Его и стерегу.
– А ружье-то стреляет?
– Да что вы, родимые! Если бы стреляло, я бы со страха померла!
Среди прочих развалин возвышаются руины древних храмов с ободранными главами. Наверное, нет ни одного купола в городе и ближайших окрестностях, на котором мы не побывали!
Над Волховом против Пречистенских ворот свисают взорванные конструкции моста, которые только предстоит убрать. А на Ярославовом дворище еще не разобраны остатки торговых рядов и здания городской думы…
Зато полностью восстановлены три важнейших здания: обком партии (ныне городская больница на Яковлевой улице), областное управление КГБ (бывший дом Кузнецовых на Никольской улице около Ярославова дворища) и тюрьма. На наш наивный вопрос «Почему тюрьма выкрашена в розовый цвет?» секретарь обкома тов. Бумагин гостеприимно развел руки и сказал: «Добро пожаловать!»
Первая проблема, с которой столкнулась экспедиция, – отсутствие в малолюдном Новгороде свободной рабочей силы. Валя Седов был откомандирован к руководству лагеря военнопленных договариваться о возможности использовать на раскопках их контингент. Начальство во главе с Арциховским в полном составе ожидает результатов этой командировки. Появляется Седов. Молчит. Арциховский робко спрашивает:
– Валентин Васильевич! Удалось ли договориться?
Седов после некоторой паузы:
– Привел.
– Как привели?
– Своим ходом. За углом стоят.
За углом стояла приведенная им колонна пленных численностью в сотни две человек.
Имя трех Валентинов (Берестова, Седова и мое) немцы-землекопы воспринимали как некое должностное наименование, особенно когда выслушивали от нас противоречащие одно другому (и третьему) распоряжения. Тогда раздавался скорбный стон: «Драй командирен! Драй Валья! Унмёглихь!»
Спустя многие годы с одним из моих подчиненных землекопов-немцев я встретился на конгрессе Международной унии славянской археологии в Киеве. Это был Карл Вильгельм Штруве, ставший крупнейшим германским археологом. Я побывал у него в гостях в Киле и посетил вместе с ним место его главных раскопок в древнем Стариграде-Ольденбурге. Там мы вспомнили, в частности, и изложенный выше эпизод.
Меня, Сашу Червякова, Олесю Баташеву и Наташу Запорожец отрядили на Чудинцевский раскоп (на месте теперешнего здания областной администрации). Собственно, было два примыкающих один к другому Чудинцевских раскопа. Один снабжен дополнительной литерой «Н», им командовала Т. Н. Никольская, другой – с литерой «М» – исследовался Н. Я. Мерпертом. Сюита не очень выразительных научных результатов этого объекта запечатлена в экспедиционной песне: «Ты, Мерперт, колодец, свинарник нашел, нашел ты и перстень янтарный. И с этим ты честно в науку вошел, и все мы тебе благодарны».
Мне же больше всего запомнился эффект верхнего слоя. Когда мы выдрали с корнем лопухи и бузину (ее запах с тех пор мне ненавистен напоминанием о войне и пожарище) и вскрыли первый пласт, перед нами обнажилась линия запертых замков. Жители, покидая Новгород в 1941 году, заперли свои дома с жалким скарбом, рассчитывая вернуться, а вернувшись, застали лишь заросшее бузиной пепелище.
На Торговой стороне были возобновлены раскопки Ярославова дворища, ставшего главным объектом экспедиционных забот. Раскопы были поручены Б. А. Колчину, Д. А. Авдусину и А. Ф. Медведеву. Именно здесь были воплощены в жизнь технические замыслы и таланты Колчина. Впервые на раскопках заработали транспортеры, для отвоза земли по краю раскопа проложены рельсы, по которым катились вагонетки. За рельсами мы съездили на разрушенный кирпичный завод в Колмово. Для замеров также впервые в нашей практике был применен нивелир, работая с которым мы постигли новый термин «колчинский аршин». Пояснение можно извлечь из следующей сценки.
Колчин: Валя Берестов! Принесите мне аршин!
Берестов: Несу, Борис Александрович! (подает метровую рейку).
Колчин: Что вы мне даете?! Мне нужен большой аршин!
Берестов несет двухметровую рейку.
Колчин: Валя! Неужели Вам непонятно, что мне нужен БОЛЬШОЙ ЧЕТЫРЕХМЕТРОВЫЙ НИВЕЛИРОВОЧНЫЙ АРШИН!
Технические новшества меньше всего коснулись Чудинцевского раскопа, что, по-видимому, и определило со стороны «чудинцевцев» реакцию некой неприемлемости этих новшеств, отразившуюся в экспедиционном фольклоре: «Бросайте со мной транспортер и насос, лопаты ж и здесь пригодятся»; «Потом пошли на Ярый двор, уж там маячил мухомор [так называлась шляпа Колчина с обрезанными полями. – В. Я.], товарищ Колчин со взглядом волчьим крутил дурацкий транспортер».
Софийская и Торговая стороны сообщались двумя способами. Существовали наведенный саперами в 1944 году деревянный мост с надписью на въезде «Езда по мосту шагом» и городской перевоз в виде полученного по репарациям финского пароходика «Экстра» постройки конца XIX века, который непрерывно бегал от одного берега к другому, перевозя за небольшую плату всех желающих. Экспедиционная песня 1947 года начиналась словами: «Раскинулся Волхов широко. По Волхову “Экстра” бежит. Как вспомнишь, вздохнешь ты глубоко, слеза на глаза набежит».
База экспедиции находилась в Детинце, а главный раскоп – на противоположном берегу Волхова. Запоминались связанные с постоянной нуждой в переправе эпизоды. Например, такой:
Колчин: Валя Берестов! Бегите на «Экстру» и с той же «Экстрой» возвращайтесь обратно!
Берестов: Бегу, Борис Александрович!
Колчин: Остановитесь! Вы же не спросили, зачем надо бежать на «Экстру»!
Боже, какие же мы были голодные! – и от молодости, и от эпохи, еще не отменившей продовольственных карточек.
Олеся Баташева вспоминает, как в довоенном детстве мама сажала ее маленькую к столу и говорила: «Кушай, Олесенька! Как животик достанет до стола, тогда кончай!» Естественная реакция коллектива слушателей – единогласный голодный стон.