Моя тюрчанка

Он сам сказал, что «сотрудничает» с Бахромом. Не удивлюсь, если это сотрудничество выливается в совместное распитие коньяка и ликера, заедаемых бутербродами с семгой, и в походы в сауну со шлюхами. Арсений Петрович и Бахром прочтут наше заявление только затем, чтобы до колик в животе над нами потешиться. Да почувствовать себя олимпийскими богами, до которых не дотягиваются руки простых смертных.

Не солоно хлебавши, мы вышли из кабинета Арсения Петровича. На первом этаже дежурный без вопросов принял от нас заявление и выдал нам талон: похоже, капитан-«бегемот» успел дать дежурному отмашку по телефону. Ширин повертела талон в руках, сложила вдвое и спрятала. С сожалением вздохнула. Ради этого нелепого талона, подтверждающего подачу заявления, мы и торчали бог знает сколько времени в полицейском участке. Невыносимо было сознавать, что это было зря. Получилось так: дьяволу мы пожаловались на Вельзевула. Наше заявление останется пылиться в архивах – и только. Возможно, его заляпает шоколадом Арсений Петрович, когда достанет нашу жалобу, чтобы посмеяться за чаем с конфетами.

Мы вышли из участка на улицу. Тумана не было. Холодное вечернее небо казалось куполом, вырезанным из замерших чернил. Сквозь непрозрачный воздух белели сугробы. Морозец не мог остудить наши горячие головы, шедшие кругом после разговора с капитаном. Моя девочка нетвердо ступала. Чуть не споткнувшись, облокотилась о мою руку. Милая была усталой и напряженной одновременно.

– Бред, – сказала она. – Это цирк шапито, а не полиция. А я ведь понимала: расейские жандармы нам не помогут. Не знаю, зачем я заставила нас проверять это на практике. Тут как с ребенком, которому двести раз говорили: «Не вздумай на холоде облизывать металлическую дверную ручку». А непослушное любопытное дитятко – все равно попробовало. И приклеилось языком.

Ширин нервно покусывала губы и острым взглядом смотрела прямо перед собой. Она снова начинала напоминать снежную королеву. Бесполезный визит в полицию не сломил мою девочку до конца.

О, мне было бы легче, если бы моя милая заплакала!.. Даже – забилась бы в истерике, как тогда, на Лиственной улице. Я бы обнял любимую за хрупкие плечи, приласкал бы и солгал, что все у нас будет хорошо. Мы бы приехали домой и легли в постель. Жаркие объятия рассеяли бы хмурь в наших сердцах. Мы хорошенько поспали бы – а с завтрашнего дня начали новую жизнь.

Ширин с утроенной энергией взялась бы за поиски работы. Я верил: до окончания действия визы найдется какое-нибудь, пусть и самое скромное, место. Хотя бы поливальщицы цветов – с сущими копейками в качестве зарплаты. Лишь бы продлили визу. А про мошенника Бахрома мы постарались бы забыть. Пусть деньги, которые он у нас своровал, превратятся в яичный желток, который чертов плут размажет себе по голове. А хрюкающему Арсению Петровичу пожелаем насмерть подавиться шоколадной конфетой…

Но моя девочка не плакала. Она опиралась на меня – слабая, но гордая; не выпустившая меча из дрожащих рук воительница. После болезни моя милая изменилась: научилась не прощать обидчиков. Мне вспомнилось прочитанное когда-то в мифологическом словаре: древнеегипетская богиня любви и радости Хатхор – когда надо было покарать грешников – превращалась в могучую и кровожадную львицу Сохмет. С Ширин случилась какая-то подобная метаморфоза.

– Бред. Бред, – как во сне повторила моя любимая. – Но мы еще поговорим со всеми этими гнилыми господами, начиная с Бахрома. Мы не остановимся.

Я с затаенным страхом смотрел на милую. Помнит ли она, что до середины февраля – когда «сгорит» виза – осталось меньше месяца?.. Не переключились ли мысли Ширин с поиска работы на месть обидчикам: Бахрому, Анфисе Васильевне, «бегемоту»?.. Мол, умрем, но прежде поквитаемся со всеми, кто нас пинал и унижал. Я не знал, насколько далеко моя девочка зашла в своих отчаянных думках. Не хочет ли она облить бензином и поджечь офис «Мансурова и партнеров»?.. Или всего лишь подать на мошенника в суд?.. Я знал одно: что бы моя милая ни придумала – я последую за ней, как душа за ангелом. Потому что я люблю свою милую.

Мы так и торчали под темно-ледяным небом, на студеном ветру. Я предложил вызвать такси и ехать домой. С нашими-то нервами, изорванными неудачным собеседованием в гипермаркете и бесполезным визитом в полицию, совсем не улыбалось спускаться в толкучку городской подземки.

– Давай. Вызовем такси, – согласилась Ширин.

Через несколько минут мы уже мчались в авто – по мегаполису, который постепенно засасывала черная зимняя ночь. Когда мы переступили порог квартиры, я вдруг почувствовал, что дико устал за сегодняшний бесконечный день. Точно бесы запрягали меня в колесницу или молотили на мне горох. Стычка моей девочки с Анфисой Васильевной, витиеватые речи Арсения Петровича будто пробили у меня в сердце дыру, из которой, капля за каплей, вытекала моя жизненная энергия. Больше всего мне хотелось сейчас, чтобы мы выпили чаю с бутербродами, легли в постель, по-быстрому занялись любовью и заснули, заснули. До двенадцати часов следующего дня.

Но у моей милой были совсем другие настроения. После легкого перекуса она включила ноутбук и открыла текстовый редактор. С глазами, вновь наполнившимися лихорадочным блеском, она сообщила:

– Я напишу на Бахрома заявление в прокуратуру. И направлю иск в суд. Должна же найтись на шелудивую псину управа.

Раненая истерзанная львица все еще рвалась в бой. Она будто отгоняла рыком гиен, которые ждут: «Львица умрет – и мы полакомимся ее мясом».

Через плечо любимой я смотрел, как рождаются на белом экране черные буквы. Сначала я надеялся: моя девочка засела за компьютер ненадолго, и скоро мы пойдем отдыхать. Но текст разрастался – как огонь, в который щедро подкладывают сухие ветки. Громко долбя по клавишам, закусив губу, Ширин в микроскопических подробностях излагала историю наших взаимоотношений с Бахромом.

Казалось: моя милая выжигала слова каленым железом. Она точно не заявление в прокуратуру набирала, а нашу совместную исповедь. Это был крик о помощи, летящий из придорожной канавы – обращенный к затянутым в деловые, с иголочки, костюмы дяденькам и тетенькам. К тем самые, которые – вроде бы!.. – должны с мечом и щитом стоять на страже справедливости. Этот крик заставил бы плакать слонов и носорогов в африканской саванне. Но я не верил, что он хоть слегка царапнет сердца наряженных в пиджаки чинуш. Бюрократы только посмеются над нами, несчастными бедняками, когда элитным кофе будут запивать тортики на очередном корпоративе. А может быть, не удостоят нас даже смеха.

Когда Ширин болела, я сам был воспламенен жаждой мести. В перерывах между чтением «Шахнаме» и «Туранских народных сказок» я убеждал мою девочку пожаловаться на Бахрома в полицию. Но сегодня у меня упали с глаз шоры: я увидел, что мы уперлись в глухой тупик. Ни полиция, ни вообще государство нам не помогут. Так уж устроена система. Она похожа не деспотического вредного божка, который осыпает милостями только своих верных, приносящих ему обильные жертвы, жрецов. Анфиса Васильевна, Бахром – такие люди могут рассчитывать на поддержку от государства. Давно известно: в царстве либеральной демократии все граждане равны, но некоторые более равны, чем остальные. Нам, стоящим внизу иерархической пирамиды, надо радоваться и тому, что у нас пока не отняли право дышать.

Я бы теперь посоветовал моей милой забыть про Бахрома и прочих обидчиков. Успокоиться на том, что чертов господин Мансуров обобрал нас меньше, чем могла бы обобрать Анфиса Васильевна. Гнев сжигает нас изнутри. Но надо затушить этот костер – и жить дальше. Сосредоточиться на поиске работы. Может быть, нам повезет, как рыбаку, у которого несколько часов не клевало, а потом – раз!.. – и попался на крючок гигантский сом.

И еще я хотел сказать моей девочке: самоубийство, намеченное нами на середину февраля – это плохая идея. И не потому, что суицид запрещают какие-то там религиозные заповеди. А потому, что, как сказал один турецкий поэт: «Самое лучшее, самое верное – жизнь». Даже червяк, торчащий из клюва птицы, для которой этот червяк – обед, и тот извивается из последних сил, в судорожной попытке вырваться. Если без спасательного жилета тонешь в море – все равно греби обеими руками, хоть и не умеешь плавать.