Страница 8 из 25
В истории все временные оценки приблизительны, их численное выражение подвержено разрушению не в меньшей степени, чем материальные объекты. Пустоты заполняются мифами. Разные источники сообщают разные сведения о времени правления Соломона, и тем более Моисея. Например, Иосиф Флавий насчитал от смерти Моисея до рождения Соломона более 500 лет. Можно придерживаться и такого значения, точных данных всё равно нет.
Царь Давид завоевал город Иерусалим и сделал его столицей объединенного царства Иудеи и Израиля. Его сын царь Соломон [Рис.3] построил в Иерусалиме первый храм, посвящённый богу Яхве. Соломон был величайшим царём израильского народа и, как сказано в Библии, царствование его было твёрдо.
Когда Иерусалимский храм был построен, Бог сказал царю Соломону: «Я освятил сей храм, который ты построил, чтобы пребывать имени Моему там вовек; и будут очи Мои там во все дни» (3 книга Царств 9: 3). По древней иудейской религии именно в иерусалимском храме Соломона находилось место встречи человека с Богом. В противоположность иудейской религии ранняя христианская церковь была бездомной. Её мыслили как символическое место встречи человека с Богом, и только со временем христианские храмы обрели материальные формы.
За долгую историю христианской религии не раз происходили изменения внутреннего убранства церкви. Такие изменения всегда сопровождались яростными спорами с поиском аргументов в древней истории. Если убранство церквей упрощали, как, например, цистерцианцы в XII веке или протестанты в XVI веке, то ссылались на Новый Завет. Если в спорах ратовали за преодоление аскетизма – вспоминали красоту и богатство храма Соломона.
В средневековых рукописях говорится, что готические соборы построены по принципу иерусалимского храма царя Соломона. Считается, что размеры Собора Святой Софии в Константинополе и Сикстинской капеллы в Ватикане в точности повторяют размеры первого Иерусалимского храма.
Приняв Библию, но не приняв иудаизм, христианские теологи определяли Иерусалим как духовное братство, а иерусалимский храм как аллегорию христианской церкви. Один из первых христианских писателей Ориген, живший в III веке, писал:
«Имея в виду всё это и желая как бы приподнять от земли и возвысить наше разумение, апостол говорит в одном месте: «посмотрите на Израиля во плоти». Этими словами он указывает, конечно, на то, что существует другой Израиль – Израиль не по плоти, а по духу».
«О началах» Книга 4, 21(Р).
За долгие века сама многозначность толкования священных текстов стала нормой, приобрела канонический вид. Католицизм предполагает четырёхуровневое понимание:
1) буквальный, или исторический,
2) аллегорический (имеющий отношение к вере и Христу),
3) моральный или тропологический (непосредственно относящийся к этике), и
4) анагогический (высший, сокровенный, божественный смысл).
Когда-то для лучшего запоминания средневековые школяры сочинили стихотворение:
littera gesta docet,
quid credas allegoria,
moralis quid agas,
quo tendas anagogia.
Буквальный смысл излагает события,
аллегорический учит чему верить,
нравственный – что делать,
анагогический – к чему стремиться.
Буквальное толкование Иерусалима – столица еврейского царства. Если толковать аллегорически, Иерусалим понимается как христианская церковь. При тропологическом толковании Иерусалим становится символом святости, а если толковать его анагогически, то он означает вечную жизнь на небесах.
Христиане переосмысливали и по-новому интерпретировали библейские истории. Удивительному толкованию подверглись творения царя Соломона. Иудейский царь считается автором четырёх библейских книг: Книга Притчей Соломоновых, Екклесиаст, Песнь Песней и Книга Премудрости Соломона.
Самой важной из них считается Песнь Песней.
В Песне Песней нет ничего фривольного, она полна возвышенного благородства, но это не отменяет прямого смысла книги: воспевание земной любви. Тем не менее, иудейские богословы учили: в Песне Песней говорится о взаимном признании в любви народа Израиля и Бога. Основатель раввинского иудаизма рабби Акиба во II веке писал «…целый мир не стоит того дня, в который Песнь Песней была дана Израилю». В свою очередь для христиан одной из главных трактовок сюжета Песни стало воспевание союза Иисуса Христа и христианской церкви. Возможны и другие толкования. Например, знаменитый богослов IV века епископ Амвросий считал Деву Марию героиней Песни Песней. Многозначность интерпретации никогда не была препятствием в христианских комментариях. И всё-таки, при всех фантастических возможностях аллегорического истолкования, остаётся исторической загадкой, как произошло, что любовная лирика, описывающая желание и страсть, превратилась в символ аскетизма и воздержания? Каким образом книга, приписываемая царю Соломону, одному из великих любовников (вспомним о его многочисленном гареме) преобразилась в воспевание девственности и любви к Богу? Столь странное для современного человека понимание было чрезвычайно популярно. Примитивное объяснение, что монахи и монахини потихоньку увлекались сексуальной литературой, далеко от истины и только отражает неосознанное желание упростить сложные явления культуры.
Древние толкователи из своего зазеркалья смотрят на наше лирическо-земное восприятие Песни Песней и укоряют нас: «Как вы могли подумать, что такая красота написана про земную женщину?» А мы из своего зазеркалья: «Ну а что же это ещё может быть?»
Работ, посвящённых Песни Песней, много, книгу эту очень любили. Комментарии к ней варьируются от глубокомысленных теологических размышлений до тонкой лирики и часто начинаются с проклятия тех, кто будет воспринимать книгу буквально.
Совсем недавно стали доступны на русском языке стихи испанского мистика шестнадцатого века Хуана де ла Круса «Духовная песнь» в переводе поэта русской эмиграции Валерия Францевича Перелешина. «Духовная песнь» Хуана де ла Круса представляет собою поэтический пересказ «Песни Песней». Длинную поэму читаешь как рассказ влюблённой девушки:
Тайком под кровом ночи,
Чтобы никто навстречу не попался.
Мои померкли очи,
Но светлым путь казался
От пламени, что в сердце разгорался.
Оно меня вернее
Вело, чем полдень ярко освещенный,
Туда, где, пламенея,
Он ждал меня, влюбленный, –
В безлюдный уголок уединенный.
Или такое:
Любви живое пламя,
О, как ты нежно ранишь
В ту глубину, где это сердце бьется,
Легчайшими перстами,
А если перестанешь –
Счастливой нашей встречи ткань порвется.
Ни о какой любви земной женщины к своему жениху у Хуана де ла Круса речи не идёт. Он воспевает любовь своей души (женский образ) к Богу. Его поэзия заводит нас в некий психологический тупик. Мы не подготовлены говорить о любви к Богу на таком языке. При осознании вложенного смысла испытываешь своего рода культурный шок.