Единожды солгав

– Не бывает, – согласилась Алёна. Но затем заставила себя бодро улыбнуться. – Но сейчас всё хорошо. Я не замужем, но… Возможно, в следующем году. Вадим занятой человек, смешно, но даже на свадьбу нужно выделить время.

– Вы вместе живёте?

– Вместе. Уже полтора года.

– Так это считай муж. – Тётя Маша подошла и приобняла Алёну за плечи. – Я очень за тебя рада. Лишь бы был хороший и тебя любил.

– Он любит, – сказала я.

На стол поставили тарелку с румяными пирожками.

– Что ж такую красавицу и умницу не любить, – подивилась тётя Маша. И подбодрила: – Ешь пироги, не стесняйся.

Пироги оказались вкусные. Алёна ела пирог с ягодами, пила ароматный чай, и в какой-то момент подумала, что этот день не такой уж и ужасный. Несмотря на все эти разговоры о прошлом.

– Ты папу своего совсем не помнишь? – спросила тётя Маша, присаживаясь за стол напротив неё с чашкой чая.

– Смутно, – призналась Алёна. – Помню, как он меня на руках держал. Но я совсем маленькая была. Скорее всего, я себе это воспоминание придумала.

Тётя Маша печально покивала. Потом сказала:

– Виталик, кстати, очень на него похож. Звонит иногда, так у меня даже от голоса его мурашки.

Алёна невольно хмыкнула, довольно презрительно.

– Странно, как это она несколько лет с одним мужиком прожила.

Получилось довольно озлобленно, сама поняла, стало неловко, особенно под проницательным взглядом тёти Маши. Та даже головой качнула. Не осуждающе, но как-то расстроено.

– Так и зовёшь маму «она»?

– Ей от меня слово «мама» не нужно было. Зачем настаивать?

– Но всё-таки мать. Она же не всегда такой была.

– Серьёзно?

Тётя Маша неожиданно задумалась.

– Не знаю. Может, ты, конечно, и права. Просто мы молодые были, всё по-другому воспринималось. Мы ведь с Томой дружили, всерьёз дружили со школьных времён. Я её с Витей, считай, и познакомила, а как раз перед тем, как он в армию собрался уходить, всё у них и началось. Любовь была, – тётя Маша вздохнула. – Тома его ждала, письма писала. Я, признаться, так рада была. Подружка и старший брат, так хотела, чтобы они поженились. А после того, как он на побывку приехал, Томка и забеременела. Его из армии отпустили, свадьбу сыграли, всё честь по чести. Кто ж знал, что так всё получится? Ты не помнишь, конечно, ты маленькая совсем была. Но первые годы они хорошо жили, не лучше, но и не хуже других. Потом Виталик родился, а времена были тяжёлые, девяностые, вот Витя и решил в Москву ехать, подработать, то есть. Ну и…

– Что? – заинтересовалась Алёна. Всё же это была история её семьи, самых близких людей. А никто никогда с ней об этом не говорил, не считал необходимым обсуждать, и в какой-то момент пришла вера в то, что ей это и не нужно. Слишком много было собственных проблем, которые приходилось решать, чтобы банальным образом выжить, не до чужого прошлого и ошибок было. А вот сейчас, сидя на чистенькой кухне, попивая чаёк, вдруг стало жизненно интересно и любопытно.

Тётя Маша после её вопроса недовольно поморщилась на свои воспоминания.

– Встретил он там кого-то, женщину, и даже не особо скрывал. Деньги вроде и присылал, а сам всё реже показывался. Томка плакала, скандалить пыталась, а какой толк скандалить, если он раз в неделю звонит? Тогда она и начала пить. Сначала понемногу, но как-то быстро увлеклась. Мужики вокруг неё вились, она ведь в молодости красивая была, только дурная. Я её предупреждала, но кто меня слушал? Я ведь враг номер один стала, сестра мужа-предателя. Я Вите звонила, говорила, что ж вы оба делаете? Дети-то при чём? Дети-то без пригляда. Но у него тоже судьба плохая. Вроде и устроился в Москве своей, женщину нашёл, не по совести, конечно, поступил, рукой на вас с Виталиком махнул, взял и забыл. Но сам-то… и не пожил совсем своей хорошей жизнью, года через два разбились они на машине. Насмерть. – Тётя Маша неожиданно смахнула слезу. – Вот так всё и вышло. А Томка ещё, помню, матери нашей кулаком грозила. Явилась пьяная под окна на третий день после похорон, и давай грозить да кричать, что поделом Витьке, что он во всём виноват, туда ему и дорога. Может, и виноват, да кто ж его судить может? Сама со своей жизнью что наделала? Что теперь нам делать?

– Хоронить, – буркнула чуть слышно Алёна. А тётке сказала: – Никто ни в чём не виноват, каждый сам свою судьбу делает, своими руками. Я в это свято верю. Она со своей жизнью поступила так, как считала нужным.

– Тебе её совсем не жалко?

Алёна чашку от себя отодвинула.

– Мне себя было жалко, а не её. Брата и сестру было жалко. А ей до нас дела не было. Я была не такой уж маленькой, когда меня забрали, мне было десять. Я всё отлично помню. И помню больше плохого. Кто в этом виноват?

– Я же приезжала к тебе в детдом, ты помнишь?

– Помню, – отозвалась Алёна, заставила себя сделать вдох, чтобы успокоить подскочившее в волнении сердце. – Спасибо вам, я, правда, помню. Матери подобное в голову не пришло.

Тётя Маша комкала угол кухонного полотенца.

– Я ведь забрать тебя хотела, а Гоша, муж мой, как раз свалился с той чёртовой крыши, инвалидность получил, до сих пор хромает. Вот нам и отказали.

Алёна смотрела на неё во все глаза.

– Этого я не знала, вы не говорили.

– А что тебя расстраивать было? Я уж и просила, и ругалась, жалобы писала. Потом думаю, хорошо тебе не пообещала, ты бы ждала. А у них видишь: всё бумажки да законы. Разве о людях они заботятся?

Алёна сделала большой глоток остывшего чая. Вдруг накрыло мыслью о том, как бы сложилась её жизнь, окажись она в этой семье, проведя своё детство и юность на этой кухне. Наверное, всё было бы по-другому. И она бы выросла другим человеком, по крайней мере, без страхов, приступов паники, узнала бы, что это такое, когда тебя любят. В её семье, а уж тем более в детдоме, таких знаний не давали.

– Она ведь обо мне даже не вспоминала, я права? – спросила она тётю Машу. Этот вопрос сорвался с губ сам собой, она не хотела его задавать, потому что не хотела знать ответ. Много лет твердила себе, что не хочет.

Тётя Маша протянула руку через стол и участливо погладила Машу по запястью.

– Ты не расстраивайся. Что уж теперь? И ты не ошибаешься на её счёт, такой она и была. Не знаю, почему это с Томкой случилось, может, в юности всё это сидело внутри, а потом вылезло наружу, но чем больше времени проходило, тем яснее я понимала, что ни о ком она, кроме себя, не думает. Детей рожала одного за другим, сколько раз я ей говорила!.. Некоторым женщинам Бог ребёночка не даёт, сколько страданий они принимают, а тут… Словно не себе, словно кому-то рожала. Её ведь даже судить хотели, за эту, как её, халатность, вот! Оля в младенчестве чуть не умерла. Томка коляску взяла и в магазин отправилась. А где магазин, там и водка. И забыла ребёнка на морозе. Следователь потом говорил, что Гале повезло, она ведь её прямо дома забыла. В одеяло закутала, а в коляску не положила. – Тётя Маша ладонью по клеёнке водила. – Зойка, мне кажется, даже рада была, когда её в интернат определили. Там хоть оденут, обуют, накормят. А дома что? Дети орут, мать пьяная, мужики какие-то таскаются. И вот к чему всё это привело. Нет больше Томы. Непутёвая у неё жизнь вышла, непутёвая. Даже помянуть хорошим словом не получается.

Алёна молчала. На душе было тягостно и тоскливо, словно дождь шёл, мелкий, противный и сумрачный. И разговор этот расстраивал и печалил обеих. И, в конце концов, Алёна поняла, что пришло время прощаться. Тётя Маша вдруг разохалась, словно они насовсем расставались. Пригласила остаться, пожить несколько дней у них, а когда Алёна сообщила, что сняла номер в гостинице, и, вообще, ей нужно побыть одной, мысли в порядок привести, принялась Алёне пирогов с собой собирать. Отказываться ещё и от пирогов, показалось неловким, и Алёна приняла кулёк, поблагодарила, и снова позволила себя обнять и расцеловать. Пообещала позвонить завтра, чтобы начать заниматься похоронами. Хотя, не совсем понимала, что значит – начать заниматься. Она собиралась в нужном месте заплатить энную сумму денег, а потом посидеть и подумать, собирается ли она появиться на кладбище в назначенное время. А тётя Маша собиралась заниматься похоронами!.. Что сулило некоторые проблемы.