Страница 10 из 108
На столике в местном уличном кафе она заметила газету, и первое, что ей бросилось в глаза – ее собственное имя, вынесенное в заголовок одной из статей. Мэйсон схватила газету и жадно принялась читать ее.
В статье говорилось о том, что покойная американская художница Мэйсон Колдуэлл, чье тело прибито к берету в ближайшем пригороде Парижа восьмого февраля, посмертно стала знаменитой. Парижские газеты наперебой расписывали ее самоубийство. Если верить репортерам, она бросилась с моста в романтическом отчаянии в духе мадам Бовари. Мало того: теперь торговцы картинами буквально распихивали друг друга локтями, пытаясь добиться права продать ее картины!
Потрясенная прочитанным, Мэйсон побрела назад, на ферму Каррье. Там, не объясняя своих мотивов, она объявила своим благодетелям, что должна немедленно возвращаться в Париж. Не задавая лишних вопросов, они дали ей пять франков на дорогу, и Мэйсон отправилась в Париж исправлять ужасную ошибку.
Возвращаясь на речном пароходе в столицу, Мэйсон раз за разом проигрывала в уме возможное развитие событий. Женщина, что встретилась ей на мосту той ночью, та самая, которую Мэйсон безуспешно пыталась спасти, утонула, и ее тело, найденное спустя неделю после трагедии, было принято за ее, Мэйсон, тело. Мэйсон пыталась вспомнить лицо той женщины, она видела ее лишь мельком в тот момент, когда ветер откинул капюшон незнакомки. Кем она была? Должно быть, у той женщины есть семья, с которой Мэйсон предстоит связаться, чтобы сообщить печальную весть. Вот уже два месяца, как они, верно, не могут найти себе места от беспокойства. Конечно, та весть, что принесет им Мэйсон, станет для них ударом, но знание, каким бы печальным оно ни было, все же лучше неопределенности.
К тому времени, как вдали показалась почти достроенная Эйфелева башня, было уже довольно поздно. Пароход проплывал мимо ярмарочных площадей, и в сгущающихся сумерках Мэйсон заметила силуэты павильонов, построенных за время ее отсутствия, и подивилась размаху строительства. Глядя на город, который успела полюбить настолько, что считала его родным, Мэйсон с трудом узнавала Париж. Это был совсем не тот город, что она покинула. Это был Париж, в котором больше не было места для Мэйсон Колдуэлл.
Она и понятия не имела, как приступить к выполнению задачи, которая вдруг показалась ей непреодолимо сложной. Мэйсон чувствовала себя неприкаянной и растерянной. В ней не было и доли той решимости, которая нужна для начала трудного дела. Внезапно на нее навалилась усталость. Идти в полицию сейчас она не хотела и не могла. Но и бродить одной по улицам города ей тоже совсем не хотелось. Она должна была пойти, пойти немедленно к кому-то, кто был бы рад ее приходу. Ей нужно было, чтобы кто-то радостно принял ее возвращение из мертвых и сказал «добро пожаловать».
Ей нужна была Лизетта.
В детстве Мэйсон была одинокой и замкнутой, и до Лизетты у нее не было близких подруг. С Лизеттой они повстречались вскоре после того, как Мэйсон прибыла в Париж. Как это часто бывает с судьбоносными встречами, произошла она случайно.
В то воскресное утро Мэйсон, захватив купленные накануне инструменты для творчества: этюдник, палитру, краски, холст и кисти, отправилась на Ла-Гран-Жатт, остров на Сене, излюбленное место отдыха парижских буржуа. Мэйсон поставила этюдник, нахлобучила соломенную шляпу и взяла в руки кисть. После чего огляделась в поисках подходящей натуры. Женщины в воскресных нарядах неспешно прогуливались или сидели на траве под деревьями с корзинками для пикника. Мужчины в котелках или шляпах-дерби отдыхали в тени, наблюдая за проплывающими по реке яхтами. Дети резвились на траве или бегали по колено в воде, радостно визжа. Типичные мотивы для импрессионистов. Мэйсон хотелось чего-то иного, но она еще не знала, чего именно.
И тут она увидела Лизетту. Женщина-ребенок с буйными золотыми кудряшками, которые, казалось, спорили своим радостным сиянием с летним солнцем. Ее окружали собаки, штук пять, не меньше, разных пород и размеров. Все эти псы возбужденно дышали в ожидании, пока хозяйка бросит им маленький мяч, который та держала в руке. Лизетта была босиком. Она звонко рассмеялась, когда два пуделя прыгнули в озеро. Задрав юбки, Лизетта побежала следом за ними к воде, подхватила их под мышки – сразу обоих – и звонко чмокнула каждого в нос, совершенно не замечая того, что собаки намочили ее симпатичное желтое платье. Мэйсон любовалась безыскусной, очевидно, врожденной грацией девушки. Блондинку отличала удивительная непосредственность, двигалась она на редкость легко и красиво, отлично владела гибким телом и при этом явно не думала о том, как выглядит со стороны.
В тот момент Мэйсон еще не успела выработать то свое, только ей присущее художественное видение, которое приобрела позднее. Но заметив эту беззаботную юную женщину, Мэйсон сразу поняла, что нашла нечто особенное. Античная богиня, воплощение женской красоты в облике современницы, новый типаж женщины, полный света, и цвета, и чувственной грации.
Мэйсон, преодолев смущение, подошла к девушке, представилась на ломаном французском и попросила рассказать о себе. Лизетта рассказала, что работает в цирке: исполняет акробатические номера на трапеции. Когда Мэйсон спросила у гимнастки, не хочет ли она поработать натурщицей, француженка брезгливо наморщила нос, но потом вдруг передумала и, пожав плечами, ответила:
– Почему нет?
Такова история первого портрета Лизетты кисти Мэйсон Колдуэлл.
Мэйсон была так довольна полученным результатом, что несколько недель спустя после многократных попыток достичь чего-то путного, рисуя гипсовых кошек и вазы с апельсинами, решила отыскать свою не слишком охотно позирующую модель в «Фоли-Бержер», цирке, в котором в то время Лизетта давала регулярные представления. На этот раз Лизетта ответила Мэйсон отказом. Но несколько дней спустя Лизетта появилась на пороге квартирки Мэйсон, которую та снимала на Монмартре, и сказала довольно надменно:
– Сегодня мне нечего делать, так что вы можете меня рисовать.
Мэйсон заработала вдохновенно, споро, легко. Теперь она ясно видела, что нашла свою тему, ту тему, которую искала. Нашла и ту модель, которая точно вписывается в образ, который она пыталась создать, в ту идею, что она пыталась сформулировать. Мэйсон все еще не могла объяснить себе, какое место в этом грандиозном замысле займет Лизетта, но она еще никогда не испытывала такого прилива творческих сил, как тогда, когда живописала Лизетту.