Страница 55 из 64
Мистер Тэйлор и Лаусон ухватились за подвижную веревку, готовые при первом же слове Рыжего Билла вздернуть Джана, но Билл медлил, с чисто художественным одобрением разглядывая свою работу.
– Господи Боже мой! Да вы взгляните, что там!
Ужас, послышавшийся в голосе Джана, заставил всех остальных остановиться.
Обрушившаяся наземь палатка вдруг приподнялась и, протянув в воздух призрачные руки, точно пьяная, заковыляла в их сторону. Но уже через мгновение Джон Гордон нащупал выход и вышел наружу.
– Черт вас побери, что…
Но слова застряли в его глотке, когда он увидел, что на его глазах происходит.
– Да постойте вы, черти! Постойте! Я не убит! – закричал он и с разгневанным видом бросился к группе людей, готовых совершить злое дело.
– Позвольте мне, мистер Гордон, поздравить вас со счастливым избавлением от неминуемой смерти! – отважился произнести мистер Тэйлор. – Чистая случайность, сэр, чистая случайность – не больше!
– Да убирайтесь вы с вашей случайностью! Я мог тысячу раз умереть и даже сгнить, а вы даже не позаботились о том, чтобы посмотреть, что со мной! Эх, вы…
И мистер Гордон отвел душу многословным потоком английской брани, составленной преимущественно из решительных, звучных и энергичных фраз, в которых преобладали вводные предложения и красочные прилагательные.
– Пуля только поцарапала меня! – продолжал он, когда нашел, что брани уже достаточно. – Вернее, она пометила меня. Приходилось ли вам когда-нибудь, Тэйлор, метить скот?
– Как же, сэр! В божеских странах я неоднократно делал это.
– Ну так вот! То же самое случилось и со мной. Пуля коснулась кожи на моем затылке. Она задела меня, но никаких серьезных повреждений не причинила. – Он повернулся к связанному человеку. – Ну, Джан, вставай! Я сейчас здорово отколочу тебя, разве только ты, как следует быть, извинишься предо мной. Эй вы, остальные, расступитесь! Дайте нам простору!
– И не подумаю я извиняться пред вами! Вы только освободите меня от веревок, и я покажу вам! – ответил Джан Нераскаявшийся, в душе которого дьявол все еще не был побежден. – А вот после того, как я справлюсь с вами, Гордон, я возьмусь за каждого из этих болванов в отдельности. Уж я покажу им! Попомнят они меня!
Сила женщины
Полы палатки заколыхались, и внутрь заглянула заиндевевшая волчья голова.
– И! Ги! Чук! Сиваш! Чук, отродье дьявола! – раздались со всех сторон негодующие крики.
Бэттлс со всего размаху ударил собаку оловянной тарелкой, и та тотчас же исчезла. Луи поправил полы палатки и стал после того отогреваться у печки. Вне палатки было очень холодно. Несколько дней назад спиртовой термометр лопнул на 68 градусах ниже нуля, а холод меж тем все продолжал увеличиваться. Трудно было сказать, когда именно кончится страшная стужа.
Разве только боги принудят – в противном случае лучше не отлучаться в такой мороз из палатки и не дышать студеным воздухом. Многие очень часто вовсе не считаются с этим и простужаются насмерть – простужают легкие. Вскоре после того появляется сухой, отрывистый и частый кашель, который усиливается от запаха жарящегося сала. Одним словом, дело кончается тем, что весной или летом в мерзлой земле выжигается яма, куда сбрасывается человеческий труп, покрывается таким же мерзлым мохом и оставляется там навсегда, в несомненной уверенности, что в указанный час мертвец встанет в полной сохранности. Для людей, верующих слабо и сомневающихся в воскресении из мертвых, трудно указать более подходящую страну, чем Клондайк, для того чтобы умереть в ней. Конечно, из этого далеко не следует, что здесь так же хорошо жить, как и умирать.
Вне палатки было очень холодно, но не слишком тепло было и внутри ее. Вокруг единственной печки собрались все обитатели палатки и то и дело спорили за лучшее местечко около нее. Почти половину палатки занимали в беспорядке набросанные сосновые ветки, на которых были разостланы пушистые меха. Остальную часть пола покрывал утоптанный мокасинами снег, и тут же валялись разные горшки, чашки и тому подобные принадлежности арктического лагеря.
Печка была накалена докрасна, но находившаяся в нескольких шагах от нее ледяная глыба выглядела так, точно только что была взята с реки. Давление снаружи заставляло тепло палатки подниматься кверху. В том самом месте потолка, где проходила печная труба, находился маленький круг сухой парусины. Несколько дальше, имея трубу центром, шел большой круг сырой парусины. Вся же остальная палатка – потолок и стены – была почти на полдюйма покрыта сухим белым кристаллическим инеем.
– Ох… Ох… Ох… – послышались страдальческие стоны молодого человека, спавшего, закутавшись в меха; он оброс бородой, был очень бледен, и у него был болезненный вид. Он не просыпался, а между тем его стоны становились все громче. Тело то и дело вздрагивало и судорожно сжималось, точно вся постель была покрыта крапивой, из которой оно напрасно пыталось освободиться.
– Надо хорошенько растереть его, – сказал Бэттлс.
Тотчас же несколько человек, искренне желавших помочь больному, принялись самым безжалостным образом растирать, мять и щипать его.
– Ах, чертовская дорога, – пробормотал тот едва слышно и, сбросив с себя меха, уселся на постели. – Черт возьми! Ведь чего только я не делал: много ходил, упражнялся в беганье, закалял себя всевозможнейшими способами, и при всем том в этой богопротивной стране я оказался изнеженнейшим из изнеженнейших.
Он подошел к огню, сгорбившись, уселся около него и вынул папироску.
– Не подумайте, пожалуйста, что я жалуюсь. В конце концов, я всегда, в любую минуту могу взять себя в руки. Мне просто стыдно за себя, вот и все. Я сделал каких-нибудь тридцать миль, а разбит и слаб так, точно какой-нибудь хилый франтик, которому пришлось пройти несколько миль по отвратительному деревенскому шоссе. Вот в том-то и вся штука. Дайте-ка закурить.
– Нечего отчаиваться, молодой человек, – отеческим тоном сказал Бэттлс и протянул горевшую ветку. – Со всеми происходит одно и то же. Вы думаете, что со мною было иначе? Ничего подобного. Господи Боже мой, если бы вы знали, до чего я мерз и коченел. Бывало так, что мне требовалось целых десять минут для того, чтобы приподняться с места и стать на ноги, – так все ныло, трещало и болело во мне. А судороги какие были! Меня прямо-таки сворачивало в узлы, и весь лагерь чуть ли не полдня должен был возиться со мной. На мой взгляд, вы переносите все легче, чем кто-либо из нас. Потерпите, миленький мой, все будет, будет и такое время, когда мы, старички, будем почивать в могиле, а вы будете носиться по этой стране точно так же, как мы теперь. Счастье ваше в том, что вы не жирны и не склонны к ожирению. Ох, этот жир многих отправил на тот свет раньше времени.
– Вы говорите, жир?
– Вот именно, я говорю про жир. Ничего нет хуже, как отправиться в дорогу с толстяком.
– Вот никогда не слышал.
– Ну вот, а теперь услышали. Имейте в виду, молодой человек, что толщина нисколько не мешает, если требуется непродолжительное, хоть и очень сильное напряжение, но что та же толщина очень мешает, когда нужно длительное и устойчивое усилие. Где стойкость и выносливость, там нет места жиру. Приходилось ли вам видеть, как тощая голодная собака всасывается в кость? Точно так же и нам частенько приходится всасываться в дело и работать долго-долго не покладая рук: в таком случае необходимы худые, жилистые товарищи. Толстяки тут, я так думаю, никуда не годятся.
– Что верно, то верно, – вставил свое слово Луи Савуа. – Я знавал одного человека – толстого-претолстого. Просто буйвол. И вот встретился этот толстяк на Сульфур-Крике с очень худеньким человечком по имени Лон Мак-Фэн. Вы, наверное, знаете этого Лона Мак-Фэна; он – ирландец, небольшого роста, с рыжими волосами. Встретились они и пошли вместе. Шли они, шли, шли очень долго, днем и ночью. Толстяк очень уставал, часто садился или ложился на снег, а худенький все время подталкивал его и кричал на него, точно на крохотного ребенка. Толкал он его до тех самых пор, пока они не дошли до моей хижины. Тут толстяк как залег спать, так целых три дня не сползал с моей постели. Готов поклясться, что другого такого толстяка я еще не видел. Ну и толстяк, я вам скажу. Уж было действительно в нем жиру, как вы говорите.