Москвич в Южном городе

Вадим сидел у меня за столиком в кафе, жевал розан с творогом, макая его в вишневое варенье и запивая кофе с горячим молоком.

– Отчего же? Здесь, в Южном Городе, тепло, много свободного времени, фрукты, море, барабулька, красивые женщины, коты, отчего же вам грустно?

– Не знаю, грустно и все.

– А вы что, думаете, что грусть имеет северную природу? Тоска – это обычное русское свойство.

Вадим посмотрел на кота, тершегося о его ногу. Кот был с ошейником, из магазина «Любимая книга», где я купил Шестова, Пятигорского и Сопровского. Вадим щелкнул кота по уху, кот недовольно фыркнул и отбежал на изрядное расстояние. Вадим продолжил:

– Скоро, скоро вы поссоритесь со всеми соседями и сослуживцами, перечитаете все книги, которые можно купить в Южном Городе, будете смотреть по телевизору Первый канал или весь день сидеть в социальных сетях.

– Что я там не видел.

– Там вы обретете свой «броневик». Будете с трибуны вещать прописные истины, ругать власть и Москву, от тоски хвалить Южный Город, в душе проклиная его, и требовать почтительного к себе отношения, как к мессии, который удалился в горную келью от мирской суеты.

– Зачем мне все это?

– Не знаю, так делают все приезжие.

– Разве я приезжий?

– А кто вы?

– Приезжий. А Надежда?

– Ну Надежда здесь выросла. Вам нравится Надежда?

Я вспомнил стройную зеленоглазую русую соседку, как она подрезает виноград и убирает двор от осенней опавшей листвы. Вспомнил ее тонкие нежные руки, и мне стало не по себе.

– Не знаю.

Я тоже отпил кофе и посмотрел на Вадима. Вадим криво усмехнулся:

– Вот видите, вы сами не знаете, чего хотите. Скоро пройдет ваше вдохновение, чувства притупятся, новые впечатления улягутся, и вы получите ту же саму северную тоску, от которой бежали в Южный Город, только теперь она будет южной.

– Разве может быть южная тоска?

– Может. У северных народов ад – это холод, а у южных – это жара.

– Что же мне делать?

Я тяжело вздохнул. Кофе остыл и был противным и горьким на вкус, я забыл его подсластить. Шоколадный круассан не радовал.

– Попробуйте попутешествовать или играйте в шахматы с пенсионерами, попивая пиво, или найдите себе хобби. У вас есть хобби?

– Нет.

– Ну тогда слетайте в Москву.

– Зачем?

– Чтобы время от времени избавляться от «броневичков».

Книжный Игнатия и Лида

– Игнатий, откуда у вас все эти богатства? – задал я вопрос владельцу небольшого книжного магазинчика, расположенного в подвале особнячка XIX века Южного Города.

Я прохаживался возле пыльных полок с номерами журналов «Нового мира» за 1986 год, «Огонька» за 1991-й и его поэтической серии, стопок журналов «Октябрь» и «Наш современник», со страниц которых на меня смотрели Домбровский, Орлов, Левитанский, Межиров, Липкин, Бергольц, Тряпкин и Сопровский с Ерофеевым. Здесь же связанные веревочками лежали дореволюционный Шульгин, революционные Лев Шестов и Розанов, буйные Зинаида Гиппиус с Мережковским. Иногда я спотыкался о Керуака, Миллера и Горация, восторженно чертыхаясь в темноте.

– А-а-а-а, сдают, – протянул Игнатий и лениво зевнул, щелкая пультом от телевизора, на котором шла пресс-конференция президента.

– Кто сдает?

– Ну интеллигенция сдает.

Я представил старенького сгорбленного профессора университета, несущего в букинистический Игнатия философа Бердяева или поэтов Блока с Цветаевой, и мне это показалось невиданным делом.

– Не может быть, – охнул я.

Игнатий еще раз зевнул:

– Ну не они сами, внуки их сдают или мы из домов вывозим. Мрут-с.

Я представил, как Игнатий на своем «форде» объезжает старенькие пятиэтажные дома южного города и собирает бумажные книги.

– И что, они никому не нужны?

– Никому, кроме вас.

Игнатий потянулся за чаем, он уже давно дымился на его столе. Я явно мешал ему выпить стаканчик и закусить мягким эклером. Я посмотрел в телевизор. Там серьезные журналисты пытали уставшего президента. Президент нехотя и грустно отвечал на их вопросы.

– И цены у вас божеские.

Игнатий еще раз зевнул, потянулся за стаканом и обжегся, разозлившись, он произнес:

– Брать будете? А то цены подниму.

– Кто же их тогда у вас купит, я один их у вас покупаю.

– Купят, купят, вы вот Пятигорского искали, а его взяли, – Игнатий весело и ехидно посмотрел на меня.

– Пятигорского? «Переулок…»? Я так хотел. И кто?

– Девушка молодая. Лида

– В пальто белом и шапке с бубенчиком?

– Да, да, – Игнатий засмеялся.

Я ничего не сказал Игнатию и вышел на улицу Пушкина. Мне было печально и одновременно радостно, что вот в этом Южном Городе есть юная девушка Лида, купившая Пятигорского, которого так хотел купить я. Мне почему-то казалось, что она одинока и что ее надо обязательно найти.

Счастлив

Как я счастлив, что живу на юге. Наконец-то я могу не скрывать свои эмоции. Прожив тридцать лет в северной Москве, я был вынужден ежесекундно скрывать свой взрывной невыдержанный южный темперамент под маской скучающего безразличия. Я мысленно убивал толкающихся пассажиров метро, душил неторопливых продавщиц, проклинал громко орущих детей и кидал камни в огромных клыкастых псов. На юге я могу это делать абсолютно легально.

Я могу ругаться на рынке с молочницами за каждую копейку, я могу спорить о политике Верховного главнокомандующего и посылать его в жопу, я могу скандалить, требовать и ужасаться. И заметьте, никто, никто не подумает, что я сумасшедший. Я могу сегодня поссориться, а завтра помириться, я могу ехать в электричке и на протяжении всего пути доказывать дряхлому старику, что его инжир дрянь, а он сначала схватит меня за грудки, а потом нальет шестидесятиградусной чачи, и мы будем рыдать и смеяться, как безумные.

Я могу здесь три часа просто говорить, и меня будут слушать, а не мрачно кивать и поддакивать, как на севере. Я могу не хвалить Мандельштама и Олешу и не ругать Верочку Полозкову, я могу не читать газет и журналов и вместо канала «Культура» смотреть «Ютуб».

А самое главное, я люблю южных женщин. Черноволосых, с крутыми бедрами и стройными ногами, с кричащей красной помадой, с розовыми ногтями в пять сантиметров, торчащей шелковой комбинацией из-под кожаной юбки, в пышных синтетических шубах, как у барашков. О, эти шумные, язвительные и пылкие южные женщины, так жаждущие не айфонов, а любви!

Любимая

Любимая пишет, что мне надо на ком-нибудь жениться.

«Я на тебе женат», – удивленно написал я, отложив Зинаиду Гиппиус.

«Ну смотри, вот, например, Пелагея».

«Кто такая Пелагея?»

«Певица знаменитая».

Чат пылал.

«И что Пелагея?»

«Разводится с Иваном Телегиным».

«Кто такой Иван Телегин?»

«Хоккеист знаменитый».

«Да ладно, я всех хоккеистов знаю. Третьяк, Фетисов, Мальцев, Харламов, Боби Ор».

«Он в ЦСКА играет».

«Хорошо, но какое это отношение имеет к нам, зачем разводиться?»

«Чтобы потом пожениться», – на меня смотрели, как на сумасшедшего.

«На ком?»

«Не знаю. Но зато об этом напишут газеты».

«Ага-ага, газеты напишут только в том случае, если я зарублю поэта, например, Г. В.»

Я представил, как я еду к Г. В. на Конаковскую дачу и вместо обещанной ему книги Сопровского из серии журнала «Огонек» везу за пазухой топор. Я выхожу на дальней глухой станции, потом долго иду по заснеженной степи к даче Г. В. Г.В. сидит за столом, пьет чай с баранками и пишет стихи. Я смотрю на него сквозь окно. Мне жаль Г. В., но тяга к известности толкает меня на чудовищный поступок. Я открываю дверь дачи, достаю топор… На этом мое воображение дало сбой.

Я подумал и написал Лене: «Мне кажется, жизнь – это не догонялки».

Я еще какое-то время представлял заголовки газет. Мне почему-то было стыдно перед Г. В.