Страница 9 из 26
– И какая она, власть, была?
– Постылой, вот народ в партизаны и подался. Ты у Ломакина спроси, тот лучше знает о партизанах. Там отряд был. А мы подальше от людей держались, в тайге. Дорог к нам не было, одна тропа. С людьми мало общались. Бывало, приходилось ездить лошадьми в Ольгу за солью, пшеницей, железом, инструментом да охотничьими припасами – свинцом, порохом. Я тогда уже парубком был, лет восемнадцати, в том ещё веке родился.
– Пули да дробь сами лили?
– И пули, и картечь, и дробь. Что там хитрого. Это после японской можно было купить винтовку, патроны. Больших стоило богатств, на меха меняли.
– А начинался посёлок откуда?
– Да вон от той скалы у речки. У дороги магазин видишь «Новинка»? Первый дом Фёдор Попполитов поставил.
Солдат, тот четыре Георгиевских креста имел. В восьмом году здесь объявился. Очень богатый человек. Приехал на подводах, на лошадях, привёз кровельное железо на крышу, скобы, гвозди. Работников с собой, те ему дом и срубили. Вон у магазина «Новинка», рядом с трассой, на том месте сейчас дом лесхоза на двух хозяев, Князев с механиком живут. Оттуда и пошло поселение. Дали ему название в уезде: Ольгинский уезд Маргаритовской волости, поселение Кавалерово, в честь, значит, полного георгиевского кавалера. Такой почёт оказали ему, место его именем обозначили. Вскоре там вдова солдата с дочкой поселилась. Фёдор и сошёлся с солдаткой. Рядом другие крестьяне да отслужившие солдаты землянки, времянки, срубы ставили, обживались понемногу.
– Не могу представить: как могли две женщины, мать с дочкой, пусть и крестьянки, привычные ко всему, сто километров пройти тайгой, из Ольги в Кавалерово? Это сейчас туда проложена грунтовая лесовозная дорога, в порт лес возят, а тогда, в восьмом году, одни тропы. Может, это расчищенная была тропа, чтоб телега или сани прошли? Тайга-то ещё не тронутая была, тигры, медведи, кабаны. Арсеньев пишет, что зверья в тайге всякого встречалось.
– Так люди ходили с обозом. В Ольге переселенческий пункт был, там государев человек и приписывал людей к жительству, которое сами выберут. Коня, корову давали, деньги на обустройство. Первым поселенцам по сто десятин земли от государя наделяли. В падях заимки ставили, так места и назывались – Ломакина падь, Деревянкина, Беляева. Молодые женились. Особенно-то выбирать не приходилось. Сходились да жили. Так и солдатку, вдову с дочерью, к обозу приписали да и отправили к холостому кавалеру. Был там у него с урядником сговор или нет прислать какую бабёнку, да рассудили верно, вот, семья и появилась. У кого остановиться на первое время? У кавалера! Так и прижились. Мужик-то он ещё в силе, рубака отчаянный, выходило. Японскую прошёл. Георгия за так просто не давали. Этого ещё заслужить надобно было. Сказывал он, – может, и прихвастнул, – что четвёртую медаль, чуть ли не от самого генерал-губернатора получил. И денег две тысячи рублей ему золотом за какие-то заслуги пожаловали. От того и разбогател.
– А дети тут от него в поселке не остались?
– Да какое там!!! Дети! В их-то годы! Да и жили-то как по принуждению. А у вдовы дочка ещё была, невестилась. Недолго он с вдовой той пожил. Года два. Опять в Америку засобирался.
– Почему опять?
– Так, говорю, богатым человеком был. Судили-рядили тут про него всякое, сам, наверное, проболтался. Зельё-то зелёное всякому язык развяжет, да и в грудь по тому случаю ударять любил, хвастал заслугами, грешил. Сказывали деды, что, как четвертого Георгия во Владивостоке получил в 1905 году да к нему ещё и награду деньгами, после этого в Америку сбежал, два года там жил. Будто бы большевики разыскивали расстрельщиков. Но денег из Америки привез уже, сказывали, четыре тыщи. Как он там свои деньжищи в рост пустил, неведомо нам, а может, и хвастал. А вот разбогател как-то. Хватка, видать, была. Али что иное прячется за теми сказками. Всякое говорили. Земля слухами полнится. Что за причина была от людей прятаться то в Америке, то в этом месте глухом, никем не обжитом? Пойма тут для хлебопашества не пригодная. Покос далеко, там, где аэропорт сейчас, да ещё дальше, на Свояковке. В Богополье крестьяне раньше его селились. И покосы там есть, и под пашню простор. И пчёлам места богатые. Божий подарок людям, одним словом. Так и прозвали, Божье Поле. Так ведь не захотел Фёдор Попполитов с ними селиться. В глухомань забился. От людских глаз подалее. Сказывали, другой раз уйдёт за посёлок в березняки, где сейчас аэропорт, и молится, молится. Какие он там грехи отмаливал, одному Богу известно. Женщины его тут в тайге страха натерпелись: то тигр повадится, то медведи, то кабаны всё на огороде перероют, весь труд коту под хвост, а в зиму опять без припасов – покупай на стороне, вот и затосковали. Решил Фёдор их в Америку увезти да там и остаться всем. Может, чего он тут боялся, поэтому за океан косился. Село-то маленькое, все друг у друга на виду. Шёпотом слово сказал, а на окраине все уже знают. Уехали они отсюда, а в Америке женщинам и вовсе не приглянулось. После спокойной жизни как горную речку кинуться. Не всякий выплывет, оно понятно, привычка на то нужна. Русских, сказывают, там тоже не мало, а вот кавалер наш там с вдовой и дочкой не прижились. Разругались меж собой, сначала жена бросила Фёдора, и сбежала из Америки. Затем дочка, а она, сказывали, тоже при всём, что молодым от природы дано, и при добром здравии. Недолго и она с Фёдором в Америке оставалась, да следом за мамкой подалась во Владивосток. И здесь женщин боле не видели. Помыкался Фёдор какое-то время за морем да о своем, забытом было, доме вспомнил. Чудной стал. Оденет на шнурок своего Георгия и по улице хозяином ходит. Старостой велит себя называть.
Сергей слушал старика, всматриваясь в скалу, прозванную Скалой любви. Там, на небольшой пологой поляне крутого склона, собиралась молодежь или влюбленные тайком назначали свидание. Отдельные прыткие смельчаки лазали и на саму скалу, пытаясь доказать любаве смелость, умение и отвагу. Скала, изрытая временем, обветренная и серая, казалась гигантским зубом, торчащим над рекой. Видная издали, служила ориентиром для древних путников – удэге, тазов, хунхузов, китайцев, русских первопоселенцев.
Сергей пытался представить себе быт, связанный с тайгой, добыванием дров на зиму, выращиванием пшеницы и овса, ячменя, кукурузы. Ведь надо же было питаться, делать заготовки в зиму, всё это сохранить. И выживать среди зверья, окружающего посёлок. Богатством для семьи были корова и лошадь, главные кормильцы крестьян. Чего стоило их сберечь от тигров, выгоняя скотину по утрам на дневной выпас в окрестности… Он представил себя пастухом и подумал, что бы он мог сделать, если зверь вдруг нападет на животное. Да, без ружья в тайге делать было нечего.
Сейчас его так и подмывало расспросить про клад икон, спрятанный староверами в горах. И он задавал себе вопрос: а для чего это вообще ему нужно? Ради любопытства – одно дело. За спрос не дадут в нос. С другой стороны, кто же так ему прямо и скажет: «сходи туда, принеси их, в музей сдай, спасибо получишь». Для религиозных людей это действительно клад, привезенный сюда из глубины веков. И не в музее им место, пока жив хоть один из наследников. И Фёдор Басаргин, и потомки Сотникова на него имеют право, и дети Мурачева, и те, кто разбрёлся по запрятанным в тайге поселениям.
– Семён Степанович, а вы про клад икон староверов ничего не слышали?
– Сотников привёл нас на Фудзин, под перевал, Лужки – так место то прозвали. Дочка его да внучки, может, что и знают, да разве покажут? Да и можно ли то кладом назвать? Схорон есть где-то. Иконы старые, в медных да позолоченных окладах. Утварь разная, серебряный крест, кадило и всё остальное понемногу. Ларец небольшой. На службу-то сейчас не собираются. Всяк сам по себе живет, на родовые иконы молятся. Вон и в моём доме клад такой в красном углу, иконостас с лампадкой. Заходи в дом, полюбопытствуй.
– Да как-то неудобно, – застеснялся Сергей.
– Заходи, кваском угощу. А то я стомился с работы. Квасок на чёрных сухариках, домашний, ты такого не пробовал, поди.