Мила Хант

– Чем докажете?

– Давайте, рискните. Попробуйте – и закончите свои дни в тюрьме. И не только вы, как я уже говорила. Ваш товарищ Нильс Стернберг с удовольствием составит вам компанию.

Её тон смягчается, под конец леди А. даже улыбается. Она знает, что я уже капитулировала.

– Вы великолепно справились с заданием.

– Зачем вы заставили меня это сделать? – задыхаясь, спрашиваю я.

Леди А. вздыхает.

– Демонстрация ваших невероятных способностей была очень убедительна. Вы произвели на нас впечатление.

Она неопределённо улыбается, совершенно не интересуясь моей реакцией. И отходит в глубину комнаты. В своём бежевом брючном костюме она почти сливается с интерьером.

– Когда наш друг доктор С. впервые рассказал нам о вас, – продолжает она, не оборачиваясь, – надо признать, мы сомневались.

Услышав, как леди А. говорит о себе во множественном числе, я сначала решаю, что она страдает манией величия. Но потом понимаю: дело в другом. Леди А. воспринимает себя как звено цепи, частицу этого государственного всемогущего «мы», где никто не существует сам по себе.

– Ваш дар поистине замечателен. Вы понимаете, какие необозримые возможности он открывает?

– Нет.

– Разумеется, да. Вы слишком умны, чтобы обманываться на свой счёт.

Она прикасается к стеклянной пластине, и с потолка спускается экран. На нём появляются кадры – столь же зловещие, как реальность. Тюрьма, бегущий человек. В момент падения моё сердце переворачивается, и я отвожу взгляд. Но звук, с которым железные пики вонзились в тело, заставляет меня подскочить.

– Вы очень чувствительны, мисс Хант, – вздыхает леди А. – Тем не менее на этих кадрах вы полностью соответствуете своей фамилии[2].

Её голос снова становится жёстким.

– Придётся привыкнуть. Пробная мишень была лёгкой. А вот теперь начинается ваша настоящая миссия.

Леди А. поворачивается к С., тот незаметно кивает. Экран исчезает.

– Действительно впечатляет, – повторяет она, словно обращаясь к самой себе. – Гораздо лучше, чем мы ожидали.

Она правда выглядит восхищённой. Её слова сталкиваются и смешиваются, их перекрывает навязчивый звук льющейся жидкости. Я озираюсь вокруг, как если бы леди А. и С. не существовали. И наконец понимаю, что это у меня в голове моя жертва продолжает истекать кровью на бетон. Я судорожно вытираю руки о куртку, словно они испачканы. Леди А., несомненно, права: самое сложное ещё впереди.

– И что вы со мной сделаете теперь? – бормочу я.

– Мы ничего не будем делать, – отвечает она. – Действовать предстоит вам. И это полностью ваша ответственность.

С. снова включает экран, и на нём появляется объёмное изображение города. Вид сверху. Я узнаю Центр, защищённый реками с востока и запада. По другую сторону каждой реки – Периферия. И непроницаемая стена тумана.

Я приближаюсь, захваченная зрелищем и в то же время стыдясь собственного любопытства.

– Нам всем очень интересно, – произносит леди А., удовлетворённо улыбаясь краешком губ.

Она пересекает комнату, заслоняя С.

– Мы больше не можем туда попасть, – говорит она ни с того ни с сего. – И не можем доверять тамошнему населению.

Тон леди А. меняется: чёткий, деловой. Она переходит к сути, сейчас я наконец узнаю, зачем меня сюда притащили. Я отказываюсь вникать в её планы, участвовать в том будущем, которое она для меня придумала. Я вспоминаю Нильса, Жанну, всю мою прошлую жизнь, которую не могу не оплакивать.

– Центр потерял контроль над Периферией, – признаёт леди А. – Точнее, над Демосом – так они предпочитают называть свою территорию.

Её откровенность удивляет меня.

– Но вы же сами создали и заселили Периферию, разве нет? Кто такие па…

Я осекаюсь. Я почти произнесла слово «парии». Я ничем не лучше других обитателей Центра.

– Это неблагонадёжные граждане, которые не сумели интегрироваться в наше общество, – отвечает С. – Они жили в крайней бедности. Мы предоставили им землю, крышу над головой, работу.

– Вы хорошо выучили свой урок, – усмехаюсь я.

Леди А. подавляет меня, а на нём я отыгрываюсь. Потом я обращаюсь к ней.

– Можно подумать, эти люди отправились туда по собственной воле… Скажите лучше, что вас раздражали бедняки, болтавшиеся на красивых улицах Центра. Они портили пейзаж. Они воняли. И вы содрогались от отвращения, выходя из своих шикарных квартир…

Леди А. разглядывает меня, слегка улыбаясь.

– Вы так трогательны с вашими пламенными речами и благородными чувствами. Великая бунтарка, спустившаяся из самого дорогого пентхауса в городе! Надо думать, вонь и агрессия бедных не достигали ваших высот, мисс Хант? Очень легко играть в защитника угнетённых, купаясь в роскоши.

Реплика леди А. заставляет меня покраснеть. И я стараюсь поскорей проскочить эту неудобную тему.

– Неужели вы думали, что они встретят вас с распростёртыми объятиями? – саркастически интересуюсь я.

– Мы думали, – вмешивается С., – они проявят немного благодарности. Другие страны давно закрыли границы, отказались принимать этих людей. А мы о них позаботились.

Я взрываюсь.

– Но это нормально, что государство заботится о своих гражданах, даже если те бедны! Они вовсе не обязаны говорить вам спасибо!

– Вам тоже не свойственна благодарность, – бросает леди А., шагая туда-сюда по пустой комнате. – Почаще напоминайте себе, что нет ничего постоянного. И даже наше снисхождение рано или поздно заканчивается.

Я уже начинаю привыкать к её угрозам.

– Мы дали им всё, – пылко продолжает она. – Жильё, дороги, школы. У них был шанс выбраться из нищеты, получить профессию, участвовать в развитии своей страны, стать её живой силой. Учиться, работать, служить родине! Но они были не только неблагодарны. Они предали своё отечество! Замыслили бунт против власти!

– А чего вы от них ждали? – перебиваю я. – Чтобы они послушно учились, становясь потом вашими рабочими, шофёрами и слугами? Да ещё чтобы благодарили вас за это? Вы мне напоминаете моего отца…

Леди А. останавливается, смерив меня презрительным взглядом сверху вниз.

– Там выросло новое поколение. Под опекой невнимательных, всё позволяющих и слепых родителей. Видимо, таких, как ваш отец, – сухо добавляет она. – Эта молодёжь повзрослела, набралась бредовых идей, возбудилась от них и смогла самоорганизоваться. Их самые блестящие умы создали информационные системы, не подконтрольные нам. Направили науку и технику на службу собственным интересам. Сформировали повстанческие отряды в университетских лабораториях. И установили виртуальные экраны, чтобы перекрыть всякую связь с нами.

Я смотрю, как леди А. мечется по комнате, словно разъярённое дикое животное.

– В довершение всего они ворвались в администрацию Периферии и захватили власть. Да, они сильны. Но это мы, мы позволили им появиться на свет и окрепнуть. Мы оказались так же слепы, как их родители. Предатели, иуды – вот кто они все! – кричит она, стуча кулаком по столу.

Леди А. впервые вышла из себя. Она яростно жмёт кнопку пульта, и экран наводняют кадры. Улицы в огне, обугленные машины, разграбленные магазины, разрушенные дома. Массовые беспорядки. Столкновения враждующих банд. Это похоже на гражданскую войну.

Леди А. садится. Её взгляд заставляет меня похолодеть.

– Внезапность и неслыханная жестокость. Наши люди, работавшие на Периферии, чтобы помогать этим предателям, едва успели спастись бегством, бросив всё. Годами мы заботились о них. А теперь парии насмехаются над нами. Они возомнили себя независимыми, они подняли мятеж.

Наконец-то я понимаю, что творится на другом берегу реки. А ещё понимаю, почему этот эпизод нашей истории окружён молчанием.

– Вы взяли бедных людей, выгнали, как скот, из города, подальше от богатых. Поселили в гетто – между вами и соседними странами, которые отказывались их принимать. И думали, что они безропотно всё стерпят. Вы сами это сказали: катастрофа разразилась по вашей, а не по их вине. Их мир был таким же мутным, как стена тумана, которую вы воздвигли между нами. У этих людей не было ничего, кроме собственных мозгов и энергии, чтобы вырваться оттуда.

2

Hunt (англ.) – охота.