Pulp

Борис Сапожников

Интербеллум 2

Pulp

* * *

Вам когда-нибудь доводилось видеть смущённого орка? Держу пари, что нет, потому что эти зеленокожие мордовороты способны на какие угодно агрессивные эмоции, но уж никак не на смущение. Так же думал и я, пока не увидал сконфуженную мину, которую скроил Карог Гришнак в ответ на мою просьбу. Я прямо кожей ощущал его нежелание отвечать на мои слова и понимал, что ответ орка мне точно не понравится. Сидевший рядом со мной Оцелотти как будто невзначай уронил руку на бедро, откуда оставалось всего полдюйма до револьверной рукоятки. Мне хватило одного быстрого взгляда, чтобы партнёр прекратил выделываться и убрал ладонь обратно на пояс. Я же возвратился к созерцанию самого удивительного зрелища в Афре, да что там — во всей Эрде! Смущённой орочьей физиономии.

Представьте себе на минуточку двухметровую гору мускулов, обтянутых зеленоватой, выцветшей под африйским солнцем кожей, одетую в военный мундир цвета хаки, такой же выцветший, как и шкура орка. Рукава мундира закатаны до локтей, так что видны несколько «украшавших» их шрамов. Ещё пара отметин форменным образом уродуют лицо орка. Один клык сломан, зато второй может похвастаться золотым кольцом — знаком военного вождя. На голове у него красуется алый берет, хорошо, ещё без пера какой-нибудь местной птицы: орки временами — что твои сороки, только дай им волю — нацепят на форму какую-нибудь дрянь и потом твердят, что это сильный тотем, и никак с ним расставаться не желают.

Если вы хорошо представили себе моего собеседника, то теперь понимаете, почему я позволял ему тянуть паузу и просто наслаждался смущённым выражением, написанным на его дикарском лице. Хотя, наверное, если уж быть честным с самим собой до конца, я ещё и не хотел слышать то, что скажет мне Гришнак, и потому не торопил его.

— Не могу, — наконец выдавил из себя Карог, будто ежа родил.

— Почему? — спросил я, глядя на него в упор. Я вынул из нагрудного кармана френча сигару, аккуратно срезал её кончик и выразительно глянул на Гришнака.

Орк вместо ответа тяжко вздохнул, будто десятипудовый камень на плечи забросил, и вынул из подаренной мной коробки сигару. Он чиркнул спичкой, дал той погореть недолго, чтобы табачный дым не портила сера, и только тогда протянул её мне. Я быстро прикурил свою сигару, а Гришнак взялся за свою. Куривший исключительно сигареты Оцелотти присоединился к нам, и вскоре помещение заполнили клубы табачного дыма.

— Я пришёл к тебе, как наёмник к наёмнику, — сказал я, видя, что Гришнак не желает говорить, — принёс твои любимые сигары… Думаешь, легко здесь, посреди проклятой святыми Афры, достать настоящие упманновские сигары с Архипелага? Он, к твоему сведению, по ту сторону океана. А ты говоришь мне «не могу» и даже не желаешь объяснить, почему не можешь. Твою мать, Гришнак, тебе не кажется, что это слишком?

В любой другой момент последняя фраза, сказанная мной, стала бы последней в нашем разговоре. Гришнак, как и любой орк, был вспыльчив и не допускал оскорблений в свой адрес. Но не на сей раз. Вместо того чтобы схватиться за оружие или попросту врезать мне, Гришнак только потупился и поглубже затянулся сигарой. Лёгкие у него, наверное, что твои кузнечные мехи, причём в гномьих кузнях, и глотка не лужёная, а бронированная, потому что никто другой не курил в затяжку крепкие сигары от братьев Упманн.

— Твоего человека забрали дисовцы, — орку снова приходилось буквально выдавливать из себя слова, — я ничего не мог поделать.

— Директорат информации и безопасности заинтересовался наёмником? — прищурил я глаза, не давая Гришнаку отвести взгляд. — С какой это стати?

— Да с такой, — дал-таки выход природной вспыльчивости орк, — что его взяли в бесовом лагере подготовки повстанцев! Он натаскивал бойцов с режимом, которому я тут служу, а это уже политика. Я мог только руками развести! Уж извини, но ради твоего человека я ссориться с нанимателями не буду!

А вот это уже действительно плохо. Я думал, что Миллер в плену у Гришнака, но если его взял ДИСА, то орк и правда мог только глядеть на это.

— Я думал, он ещё у тебя, — сказал я. — Потому и пришёл.

— Да понимаю я всё, — отмахнулся рукой с зажатой в ней сигарой Гришнак. — Но тот рейд полностью курировал ДИСА. Оперативников оттуда было почти столько же, сколько моих людей. Я бы не отдал им просто так твоего человека, но в открытую идти против нанимателя не стану. Мы — наёмники, сам понимаешь.

Понимаю, конечно, только от этого не легче. Весь бизнес наёмничества, расцветший буйным цветом после войны, держится на нескольких принципах, которые нельзя нарушать. И первый из них — никогда не обращать оружие против нанимателя, если только тот тебя не предал. Регулярные части любой армии могут предать, наёмники — никогда. Нам и без того почти нет доверия, и если кто-то нарушит главный принцип нашего дела, это отразится на всех. По крайней мере, нарушит так, чтобы остались свидетели, а избавиться от всех оперативников и солдат ДИСА Гришнак, видимо, просто не мог. Да и не стоил для него таких усилий мой человек.

Оцелотти погасил свою сигарету в пепельнице, сделанной из снарядного донышка, и мы вместе поднялись на ноги.

— Бывай, Гришнак, — кивнул я орку, — надеюсь, не пересечёмся.

Обычное прощание наёмников, служащих по разные стороны баррикад, как мы с Гришнаком. Его «Красные топоры» — у орков туговато с фантазией — воевали за режим доктора Гриссо, в то время как меня наняли поддерживать хунту генерала Огано.

— Погоди, — вскинул руку с сигарой Гришнак, — я знаю, куда увезли твоего человека.

Я остановился на пороге, пропустив вперёд Оцелотти, и обернулся к орку, ожидая продолжения.

— Лагерь тринадцать-девяносто один. Знаешь это место?

Я только кивнул в ответ. Мы вышли из рубки, где обитал командир «Красных топоров», и направились к нашему броневику. Другой вид транспорта в Афре был слишком опасен для пассажиров. Слишком уж много по её пустошам носится полудиких племён, не признающих ничьих законов и границ, и местных чудовищ, с которыми при Гриссо особо некому бороться.

Лагерь наёмников располагался в остатках дирижабля, сбитого во время войны. Дирижабль был жёстким и одним из самых больших, куски каркаса его торчали из каменистой почвы словно рёбра какого-то диковинного, давно сдохшего зверя. В разбитой гондоле, обитали офицеры Гришнака, а сам командир «Кровавых топоров» выбрал себе под штаб боевую рубку — помещение хорошо укреплённое, где можно держать оборону от превосходящих сил противника несколько дней. Хватило бы припасов и патронов.

— Тринадцать-девяносто один, значит, — произнёс Оцелотти, когда мы сели в броневик и тот покатил в сторону нашего лагеря. — Чтобы достать оттуда Миллера, понадобятся все наши силы.

— Если полезем в лоб, ничего не добьёмся, — покачал головой я, медленно покуривая сигару. Конечно, в тесном десантном отсеке броневика курить было не лучшей затеей, однако так мне лучше думалось. — Одного пулемёта хватит, чтобы перестрелять всех заключённых лагеря, пока мы будем штурмовать его.

— Тогда что будешь делать?

Оцелотти отлично понимал, что бросать в лагере смерти Миллера я точно не стану. Своих врагу не оставлять, это, конечно, не закон наёмников, зато непреложное правило «Солдат без границ». Именно поэтому ко мне так охотно записываются бывшие солдаты и офицеры, прошедшие войну и не нашедшие себя в новом мире. На наш вербовочный пункт в Рейсе приходит народу едва ли не больше, чем к ребятам из Безымянного легиона, что раздражает последних до крайности.

— Надо смотреть на карту, — пожал я плечами. — Здесь в броневике уже точно ничего не придумаю.

Нам с Оцелотти пришлось лишь пару раз встать к пулемётам за всю поездку. Первый раз наткнулись на разъезд конных бойцов «Красных топоров», набранный из местных жителей. Они попытались обстрелять нас, но пули их скверных винтовок могли на броневике только краску поцарапать, а вот когда в дело пошли гранаты, Адам быстро забрался в башенку. Всадникам хватило пары длинных очередей, чтобы понять — с нами лучше не связываться. Стрелком Оцелотти был очень хорошим — он меньше чем за полторы минуты умудрился уполовинить разъезд, прежде чем преследовавшие нас «Красные топоры» поняли, что случилось. А когда поняли, развернули коней и во весь опор помчались прочь. Во второй раз к пулемётам встал я — нами решили перекусить местные рептилии гбахали, накинувшиеся на броневик целой стаей. Здесь не нужна была меткость, я решил дать Оцелотти отдохнуть, да и мне нужна практика в обращении с пулемётами. Длинные очереди спаренных «мартелей» косили тварей, резво несшихся к нам со стороны недалёкого мокрого леса. Гбахали были куда тупее всадников, а потому пришлось перебить почти всю стаю, жалкие остатки которой убрались обратно под сень деревьев.