Не Знающая Любви

Вадим…

Биение сердец

Она шагнула к столу, доктор развернулся, и оцепенение отпустило ее. Резных был похож на Вадима разве что резкими чертами лица да телосложением. К тому же Вадиму было немного за двадцать, когда он погиб, доктору же явно исполнилось тридцать с лишним, возможно, тридцать шесть или тридцать семь… В любом случае, в переселение душ верят только буддисты.

Она протянула доктору карту и поискала глазами кушетку. Ее внимание привлекли большие фотографии, развешанные по стенам кабинета.

Проросшая горошина. Беленькая фасолина. Смешная бело-розовая закорючка, похожая и на морского конька, и на маленького слоника. Крошечный гном с сердитым личиком и зажмуренными глазками. Человечек с изумленно вскинутыми бровками, сосущий крошечный пальчик…

Все они плавали в межзвездном пространстве — по крайней мере, так это выглядело. Сходство с космосом усиливалось тем, что все герои фотографий были окружены прозрачной сферой, от стенки которой к ним тянулись трубки и проводки, как в космическом скафандре…

Из созерцания ее вывел довольно резкий окрик доктора:

— девушка, я не могу ждать так долго. Если захотите, сможете полюбоваться на настоящего. После операции. У нас это практикуется.

Она вздрогнула и резко развернулась. Врач смотрел на нее… нет, не с ненавистью. Со жгучим презрением. При этом лицо его было профессионально спокойно, но настроение выдавали глаза.

Горящие, серые, с желтыми крапинками вокруг зрачка, ястребиные глаза хищника.

Она разозлилась. Что ж за день такой! Все решают за нее, плохая она или хорошая! Не знают ничего, не выслушали, а туда же.

— Почему вы так… Неважно. Что это — на снимках?

— Это — дети, которые так и не родились.

— Вот эти закорючки?

— Не задирайте нос. Вы были такой же. Я тоже. К тому же на клеточном уровне эта «закорючка» помнит динозавров, а возможно, и сотворение мира.

— А почему они сфотографированы…

Она еще не договорила, а уже знала ответ на свой вопрос, но врач не собирался щадить ее чувств.

— Это — зародыши человека на разных стадиях развития. От всех от них избавились существа, биологически принадлежащие к женскому полу.

— Вам не кажется, что вы перегибаете палку?

— Нет, эээ… Волкова. Я, к вашему сведению, не практикующий гинеколог и не обязан соблюдать политкорректность. Мне бы хотелось исключительно поздравлять тех, кто сюда приходит, но с чем я могу поздравить, например, вас? С решением убить человека?

У нее задрожали губы.

— С чего вы это взяли?

Он презрительно кивнул на карту. Здесь все написано.

— Я еще ничего не решила…

— Бесполезно. Такие, как вы, всегда решают одно и то же. Через три дня вы придете на аборт.

— Вы ведь совсем меня не знаете!

— Я знаю холеных дамочек вроде вас. Престижная работа, кругленькая сумма на счету, шелка, меха, бриллианты. Зачем обременять себя неприятным довеском? В самом лучшем случае такие, как вы, рожают ребенка и забывают о нем, не успев приложить к груди. Зачем? Ведь от этого портится товарный вид. А за пищащим и пачкающим пеленки детенышем отлично присмотрит няня.

Она внезапно указала на фотографии.

— Какой из них у меня?

Врач замолчал, потом с деланным равнодушием бросил:

— Номер пять. Только немного поменьше.

— И… ручки?

— И ножки, и глазки. Крошечные. Но он уже сжимает и разжимает пальцы. Знаете, как выглядит извлеченный во время аборта эмбрион? У него на лице гримаса ужаса.

— Перестаньте! Пожалуйста…

Она внезапно почувствовала слабость и опустилась на кушетку, опять непроизвольно прикрыв живот руками. В кабинете наступила мертвая тишина. Потом раздался тихий голос Ники.

— Я еще сегодня утром была уверена, что оставлю ребенка. Потом, у доктора, очень испугалась. А потом она сама предположила, что я сделаю аборт. Она уверена, что меня изнасиловали.

— А это не так?

— Не совсем так. Но это уж вас точно не касается. Вот что, делайте мне УЗИ поскорее — и я не хочу вас больше видеть.

Он устало кивнул.

— Взаимно. Ложитесь на спину и поднимите водолазку.

Она слышала шуршание, чмоканье и хлюпанье. Видела резкий профиль врача, внимательно смотревшего на экран монитора. Потом он вдруг негромко бросил:

— Хотите послушать своего ребенка?

И не дожидаясь ответа, подкрутил какой-то рычажок.

Сначала она ничего не могла разобрать — чавканье и хлюпанье только усилились.

А потом сквозь эту беспорядочную какофонию пробился вдруг очень тихий, но очень четкий ритм. Маленький барабанщик, неутомимый гномик бил в крошечный барабан палочками, обтянутыми войлоком, — вот какой это был звук.

Она всхлипнула и попросила:

— Покажите…

Он молча развернул к ней монитор.

Нагромождение теней. Серая рябь. Черные пустоты. А потом вдруг из этой ряби вынырнул четкий смешной силуэт.

Ее ребенок.

И в ту же секунду все встало на свои места. Все обрело смысл, цвет и запах. Она вновь чувствовала, как в детстве — на ощупь и на вкус.

Теплое, пушистое и золотое — как цыпленок в ладони. Аромат персика.

Это ее ребенок.

Сверкающая сталь и металлический привкус во рту. И спокойствие, излучаемое во все стороны мощно и ровно, — доктор Резных.

Озарение

Она осторожно попыталась вспомнить Марину и Таню. Ваниль и шоколад. Гладкое и нежное.

Теперь Матвей…

Ее желудок скрутило судорогой, и сразу испугался и забился цыпленок в ладони. Она скорчилась на кушетке, сотрясаемая сухими спазмами, недоумевающая и испуганная такой бурной реакцией.

Врач действовал стремительно и профессионально. Подхватил на руки, перенес на другую кушетку, с валиком для головы. Поднес к носу резко пахнущий ватный тампон, и когда она рванулась и закашлялась, осторожно, но твердо прижал ее к себе.

— Тихо, тихо. Все прошло. Теперь дышите глубже, вот так. Выдыхайте не резко, короткими порциями. Теперь вдох… выдох… Лучше?

— Д-да…

— Что случилось? О чем вы вспомнили? О том… что с вами сделали?

Она сердито отстранилась, чувствуя странное и неуместное сожаление, что приходится это делать. Плечо у доктора было твердым, жестким и удивительно надежным.

— Господи, да что же это такое! Не насиловал меня никто, понятно? Я живу… жила с одним человеком. Мы любили друг друга…

Резных внезапно бесцеремонно протянул руку и оттянул воротник водолазки. Некоторое время смотрел на ссадины и синяки, а потом тихо сказал:

— Тот, кто любит, не способен причинять страдания. Только не говорите, что любите чувствовать боль.

Она опустила голову. Слезы прорвались наружу, потекли по щекам, в носу защипало.

Врач тихо произнес:

— Простите меня, девушка. В любом случае я не должен был вести себя подобным образом…

— Вероника.

— Что?

— Меня зовут Вероника. Коль скоро вы будете моим лечащим врачом, вам надо знать имя своей пациентки.

— Лечащим… но я не гинеколог, я акушер…

— Вот именно. У вас на двери это написано. Акушер-исследователь.

— То есть вы…

Она подняла голову, улыбнулась и смешно, по-детски, вытерла нос тыльной стороной руки.

— То есть да. И с самого начала было да, и иначе быть не могло. Просто испугалась, а вы поторопились сделать выводы. Но я вас прощаю.

Он нахмурился, в ястребиных глазах появилась растерянность.

— Я был резок с вами, напугал вас — а вы хотите, чтобы я был вашим врачом? Почему, черт побери?

Она поднялась с кушетки, поправила волосы, стерла со щек мокрые дорожки слез и очень серьезно сказала:

— Вы так сражались за жизнь моего ребенка, даже не будучи за него в ответе. Значит, именно вам и можно без опаски доверить свою жизнь. Свои жизни.

И улыбнулась.

Сергей Резных никогда не видел, чтобы улыбка так напоминала весенний рассвет. Он смотрел на Веронику во все глаза и впервые в жизни не мог ничего ответить. Не было слов. Просто теперь он знал, что отдаст за нее жизнь. За нее и ее ребенка. Не позволит ей страдать. Бояться. Сомневаться.