Мой конь розовый

Каково? «Освобожденья от него никогда не будет»! Ведь это не преувеличение, не максимализм поэта! Ведь если Пастернака сочтем здесь «единоличным», то, скажем, Маяковский здесь «коллективист». То есть, в смысле чувства «социального заказа». Поэзия не говорит – разно, она говорит то же по-разному! Два поэта, а пишут по этой теме то же самое! «Про это» Маяковского, знаете? Тема у него без «предлюбовного», без «полового воспитания», без похотливого дьявола юношеского воображения… И что же? Даже и «без» – это – «Ей и мне» – волосы на голове шевелит. Страшнейшее препятствие к нравственной свободе, сдается мне, природа велит каждому одолеть в одиночку, каждого мытарит-испытывает по-своему изощренно, жестоко, долго… Тема?

Эта тема сейчас и молитвой у Будды

И у негра вострит на хозяев нож.

Если Марс, и на нем хоть один сердцелюдый,

То и он сейчас скрипит про то ж.

…Эта тема придет, позвонится с кухни,

Повернется, сгинет шапчонкой гриба,

И гигант постоит секунду и рухнет,

Под записочной рябью себя погребя.

…Это хитрая тема! Нырнет под события,

В тайниках инстинктов готовясь к прыжку,

И как будто ярясь – посмели забыть ее! –

Затрясет; посыпятся души из шкур…

Кстати, вот убедительный пример, что нужны поэты – разные, и поэзия разная! Кроме бездарной и газетно-пустозвонной… Вроде поэты антиподы (иные только и сталкивали их лбами, будто один – исключает – нет, убивает другого!), а ведь даже в этой «личной» теме – как дополняют друг друга! Так сказать, весь диапазон темы – и жизненности ее – охвачен… Ничего не решено – но все показано, все заострено, на всем поставлены точки над и! Поэзия знает свое дело, хорошо его делает, когда ей не суфлируют руководящие чиновники, не толкают под локоток редакторы-клерки, суть перестраховщики, как те, так и другие. Каждая жизнь, вся, по сути – «половое воспитание». Как же до жизни, дать человеку в сознание опыт всей жизни! Разве каждая великая жизнь – от Пушкина до Толстого – их творчество – не есть помимо всего прочего и урок полового воспитания всему человечеству? Пусть у Пушкина больше лиризма, непосредственного переживания, «и жизнь, и слезы, и любовь» – у Толстого больше анализа, морализаторства, бунта и боренья, ведь и там, и здесь: «про это»! Ведь не плановая галочка для директрисы – классика – это воспитание духовного человека! Задача архисложная! Сама по себе – сверхзадача! С одной стороны, «физиология» и «тело», с другой «поэзия» и «духовность» – как это «соединить» в гармонию? Кому из мудрецов это удавалось? Хоть руби себе пальцы, как отец Сергий! А тут – школьник. Табу – не годится, запугивание – тем более, значит, беседы? Не срывай, мол, зеленый плод до времени? Значит – художественная литература… И вот Пришвин пишет: «Мы ничему не научаемся из книг, и когда дело касается самих себя, поступаем как первобытные люди… Вернулся, читая о Гёте, к своей первой любви, к тому особенному чувству, в котором как бы предусмотрен отказ («я не согласна») и все чувство направлено к тому, чтобы пострадать («я согласна» – значит, конец любви). Это любовь поэтического эгоиста, бессознательно отнимающего у возлюбленной душу… А вот тут-то и есть «язычество», то есть жертвой в конце концов является она, но не он…»

Пришвина не легко читать, он самоуглубленный эссеист, для него главное уловить и зафиксировать глубину мысли, а не «закруглить» ее, подменить ее общим контуром, чем-то уже неживым… Бескровная мысль ему не нужна! И что же? Тут и Гёте от него «попадает». В самом деле, что-то не помню, чтоб западная литература изображала женщину именно как духовную личность! Да у нее самой и своего света нет – она в свете мужской страсти!.. Изначальное здесь неравенство, художественная дискриминация! Может, одна из причин величья и всемирности русской литературы – не просто социальная эмансипация женщины вообще, а пафос равенства мужчины и женщины во всем человечески-духовном! Это тоже пушкинское гуманное начало в нашей литературе. Почему-то о нем мы не говорим. Поэзия, мол, воспевание любви и женщины – «вообще». Тут даже можно проследить творческое поведение каждого классика. Разное оно…

Пушкинское начало духовной женщины – обошел Гоголь, но продолжил Достоевский, олитературил Тургенев, натурализовал Толстой, вышутил Чехов, но снова подняли Блок, Бунин, Есенин… Пришвин же слишком личен в теме. Но и он не хочет «любви без предрассудков»! Он отдает должное изначальной – природной – духовности женщины в любви. Лучше уж – «не согласна» – чем бездуховность, чем «язычество» любви-удовлетворения, без чувства ее духовной личности, равноправной половиной в творении жизни! Что и говорить – он русский писатель.

«Страсть не обманывает, страсть – это сама правда, обман выходит из подмены страсти физической ее эквивалентом духовным, отчего любовь распадается на животную (презренную) и человеческую (возвышенную), между тем как истинная любовь как борьба за личность одна.»

Речь все о том же – о трудности для мужчины достичь единства между «страстью» и «поэзией», достичь гармонии – что у большинства женщин есть изначально, от природы! – в «физическом» и «духовном». Лично у Пришвина все еще более усложняется – творческим! Послушайте: «Подлость тут скрывается в том, что недоступность была потребностью моего духа, быть может, просто даже условие обнаружения дремлющего во мне таланта». Видите – каким эпитетом наделяет писатель это неединство души, эту жажду единства и все заминки здесь: «подлость»! В предельной искренности с собой он берет на себя смелость «судить» и Толстого! Его «застылость» на бездуховном взгляде на женщину, на любовь, в его морализаторстве по этому поводу…

«В первой любви я как будто выпрыгнул из себя, я не знал, куда деваться с собою, и в этом новом положении двигался, как все, к обладанию предметом своей любви. Есть в этом процессе момент в каком-то смысле, скажем, мужского насилия, приводящего к обладанию. Это насилие узаконенности как необходимое мужское свойство приводит обыкновенно к обладанию и в скрытом состоянии к собственничеству. На этом месте Толстой ставит свою «Крейцерову сонату», и он прав, поскольку любовь как мужское обладание приводит к собственности и драке самцов за самку. Но есть другая любовь к женщине, которую не знал Толстой вовсе, судя по его романам… В таком сближении мужской пол сохраняет все свое мужское (силу, талант, творчество), но подчиняет его чему-то высшему, живущему в сердце женщины-матери, а не самки… Прекрасная Дама или ведьма, положительно или отрицательно – все равно, только едва ли что-либо в духовном мире является без участия женщины».

Иными словами, проблема «полового воспитания» лишь часть общечеловеческого воспитания! Причем, жгучая она главным образом для мужчин – женщина, которая может стать матерью, сдается, не нужно тут особое воспитание. Точно природой поставленный голос, она природой же, уже в инстинктах, наделена этим воспитанием! И нет, стало быть, и «падения», и «морали» – она просто – с нашей помощью – выпадает из природы, из своей женско-материнской природы. Но и тогда она не «самка»! Мы извращаем ее природу – она же опечаленно покорствует нам: что ж поделать, если вам это так надо… Власть естества, той же природы, она отметает во имя новой власти, социально-мужской. Она тогда не знает на каком она свете – ведь великий инстинкт рождения в ней вытеснился – мы вытеснили! – мужским удовлетворением. Женщина тогда безответственна по существу – потому что ответственной по существу она может лишь быть перед законом природы! Посмотрите – как рассеянно, с каким равнодушным непониманием Катюша Маслова участвует в судебном процессе над нею! Она уже живет не своей, чужой жизнью, если ее любовь не нужна барину Нехлюдову, она все остальное принимает как некий кошмарный сон, уже «непробудимый», на всю жизнь. Закон, нравственность, совесть, наконец, – все-все для нее слова, когда женская суть ее отнята! Пусть суд, пусть каторга, все уже не имеет для нее настоящего значения. Судите птицу-подранка, судите срезанное дерево, вымытую ливнями почву… Одно и тоже! Наша ошибка, что мы – эмансипируя женщину – забыли, что она женщина! Мы ей льстим, навязываем мужские дела, передергиваем ее из природы в общественные занятия, где она, точно сомнамбула, не на своем месте, а вскоре и родить не захочет, надевает джинсы и гуляет со своей собакой! Это месть – пусть и неосознанная – нам мужчинам, обществу, жизни! Чуть лишь заговоришь об этом – «У нас такого быть не может!» «У нас женщине предоставлены все условия!» «Женщина у нас равноправна!» И нет здесь Сталинграда, все необратимо и урон неисчислимый! Напишет кто-то об этом стихи, или повесть – опять то же! «Очернительство!» Будто клевета на женщину! Она «на всех постах не уступает мужчине!» Верно, не глупее она, и способностями не обделена, все умеет делать хорошо, но детей рожать не захочет!.. Да и в самом деле – о женщине, о ее подлинном участии в делах общественных хлопочем мы? Кажется, все делается ради «процента», ради «ажура», ради внешней отчетности в этой придуманной нами эмансипации. И круговой обман получается, а сказать не моги!