Мой конь розовый

– Понимаю… Но не утешай меня. Разные студенты были. «Какая смесь одежд и лиц, имен, наречий, состояний!» Вот разве что «состояний» – в смысле богатства как бы не стало.

– Не говори! Одни припухали на одной стипухе – другие получали суммы от родителей… Раньше говорилось – «кухаркины дети», «учился на медные деньги»… Вот я так учился… Равенство?

– Ну, хотя бы без классово-сословного антагонизма! На том спасибо.

– Не знаю, не знаю. Класс упраздняется, а бесклассовое – главное, массовое и граждански узаконенное – мещанство остается. Оно из психологии, из природы, а не из экономических отношений. Что с ним поделаешь? Оно всюду пролезет, всюду устраивается с удобствами.

– Но максимализм в равенстве – это ведь… нагульновщина! Или та же казарма! Забудь! Утешься. Была «смесь» – а у всех было одно «Желанье славы»! Помнишь, у Пушкина? Или ты теперь только пишешь?..

Желаю славы я, чтоб именем моим

Твой слух был поражен всечасно, чтоб ты мною

Окружена была, чтоб громкою молвою

Всё, всё вокруг тебя звучало обо мне,

Чтоб, гласу верному внимая в тишине,

Ты помнила мои последние моленья

В саду, во тьме ночной, в минуту разлученья.

Понимаешь, Пушкин тут прямо увязал, что в нас живет смутно, неосознанно: славу – тщеславие – счастье! Человеку присуще желать, стремиться обрести: счастье. И вот он думает, что слава ему даст это счастье! Некий непрямой путь. Почему? Да потому – особенно у мужчин! – на пути предстает гордость. Еще ни славы, ни тем более счастье-награды за славу, как он это себе представляет, а он, из гордости, хочет получить это счастье именно как заслуженную награду, как завоевание, он хочет быть достойным славы! Тщеславие – в тщеславии. Но главное, счастье: как конечная цель, как мотив всему в судьбе. Точнее говоря – счастье-любовь! Слава – лишь путь, к ней, лишь средство ее добыть. Застенчиво-гордое-потаенное чувство и есть тщеславие. У кого открыто более-менее, у кого скрыто, не на виду, у кого осознанно, у кого смутно сознаваемое. Но каждый человек в меру тщеславен… Даже скромный!

– И ты тоже тщеславная? Вот уж на тебя не похоже!

– Вот и я так думала… Вы все были влюблены в меня, а я сама не знала – на каком я свете. Я тогда была влюблена. Да, да – представь. Он был артистом театра. Хоть и зауряд-артист, но… демон! Вот уж он, кажется, только о славе мечтал! Уж он-то представлял себе ее конечной станцией! То есть, в самоослеплении видел за этим не образ любимой, образ-счастье, а «вообще женщины», вообще любовь… Да, он просто был примитивным человеком. Иначе бы спохватился, разобрался бы в себе – чтό механизм, чтό взаимодействие частей, чтό назначение этого непростого механизма… Я полагала, что он звезда-мечтанье, недосягаем для меня… Идеал? Божество?.. В общем, я тоже вроде вас, поэтов, «витала»… Но год-другой, и природа все скорректировала.

– То есть? Не смазывай ничего! Мне интересно. Без метафор!

– То есть, как женщина я быстро сбросила шоры (не то, что у вас поэтов – на всю жизнь! Без идеализации «объекта», без «божества» не можете! И даром не возьмете!), его спустила с небес на землю, посмотрела на него глазами природы, глазами земными… И роли поменялись! Он уже меня идеализировал… Нет, мы не были счастливы… Может, не выключился механизм тщеславия, работала инерция, работала уже против счастья?

Но, вот когда встретила свое счастье, у меня от тщеславия, от «желания славы» – ничего не осталось!

– Любимый, стало быть?

– Ты разочарован? Да, любимый. И муж, и наши дети…

– Нет, не разочарован я… Наоборот… Радостно встретить счастливого человека. Особенно знакомого. Тем более так ясно, без суеверия, сознающего свое счастье. Без страха и оговорок. Оно – счастье-завоевание? Счастье-подарок судьбы? Счастье-награда той же судьбы?

– И то, и другое, и третье. Ведь и то… Первое сражение за счастье, пусть и ненужное сражение – даром для меня не прошло.

– А не боишься, что вдруг все окажется… мещанским, обманным, маленьким, тепловатым счастьицем?

– Нет, не боюсь. Потому, что оно – неостановное. Боремся за него. Да и быт немещанский! Неоткуда. Мы оба – педагоги. Любим свою работу. Оба преподаем русский язык и литературу.

– Чему усмехнулась?

– А это я такому соединению… Язык и литература… У нас одна преподает всю жизнь – анатомию и психологию… А что касается «язык-литература», заметила тут у каждого преподавателя не без уклона в какую-то одну сторону. Либо больше льнет к литературе, либо к грамматике.

– Ты льнешь к литературе?

– Разумеется! Директриса меня и мужа так и называет: «литераторы». Хотя оба ничего не пишем.

– Может напрасно? Учебники, увы, всегда не то… Льнут к казенщине, к мертвой схеме. Писатель – это биография, пара социально-вульгаризаторных нашлепок. Язык – препарирование слов… Вроде рыб, что выброшены из сетей на берег, что уже не трепыхаются, без признака жизни, можно вспороть брюшину, разделывать: голова, туловище, хвост… Корень, суффикс, приставка… По-моему, школьник, в ком живая душа инстинктивно противится этому… «языкознанию». Вот бы и занялись настоящей грамматикой! Почему писатели не пишут учебников? Да потому, что страшатся этой казенщины, догматизма, методичности. Кажется, с времен Ломоносова еще никто не дерзнул!

– Меня хочешь подвигнуть? Чтоб интересней стала моя преподавательская жизнь? Я люблю свою работу, люблю учеников. И, кажется, взаимно. Чего же боле?

– Ну, если – любовь – умолкаю. Любовь синоним счастья. Так сказать, предпоследний барьер перед счастьем. Затем – художник не обязательно тот, кто пишет картины или книги. В каждом деле можно быть художником. Но для этого нужно любить людей! У Ван Гога сказано: «Нет ничего более подлинно художественного, чем любить людей».

– Да? Это Ван Гог сказал! Удивительно. Такая мученическая жизнь, и человеческая, и художническая… Он имел полное право презирать, или даже ненавидеть людей вместе со всей жизнью. Я не понимаю его живописи – в ней та же мука, напряжение, затрудненность. Поэтому для меня в таких словах больше подтверждения гениальности, чем в красках. Нет у вас, среди планов-мероприятий – посещение школы, урока русского языка и литературы?

– Придти ради галочки?

– Нет, ради учеников… Ради меня… Вот «галочка» – и вправду ради галочки! Сама их не выношу! Сколько их в школе, всюду. Понимаете, – мне не нужно, тебе не нужно, ему не нужно… А «вместе» вроде бы нужно… Что это за мистика, объясните мне? Все подвластные должны общими усилиями обеспечить надежность поста, оклада, кабинета для руководства! Это вроде: стрелочники, сцепщики, диспетчеры и осмотрщики – должны обеспечить не движение поездов – а пост, тот же кабинет, оклад, персональную машину начальнику дороги! Причем не тем, что хорошо работают, а писаниной, сочинением бумаг на каждый возможный неблагоприятный – не для себя и пассажиров или грузов, для него же, для начальника дороги! План урока, конспект занятий, методразработка по циркуляру… Вот какой писательской работой я занята! Если бы мне развязали руки, доверили класс – я была бы настоящим педагогом! Слишком много руководителей… Вот в чем наша беда… И каждый всю свою деятельность направляет в первую голову, чтоб обезопасить себя, чтоб «показать работу», которой нет. Мы говорим – «бездельник», «бюрократ». Что там! Есть здесь куда хуже вещи – когда работы настоящей нет, а место надо за собой сохранить, он никому работать не дает! Всех заставляет заниматься показухой, перестраховочной писаниной, а дело – сирота. Ты об этом подумал? Слушай-ка, давай-ка сделаем обмен телефонами. И вправду, приходи. Может, напишешь роман о школе? О педагогах, их крепостном положении. О, как нужен такой роман!

– Придти – приду, а писать романов – не буду. Ты что же – тоже думаешь, что все дело в умении писать? Не будет это тот роман, который ты ждешь! Только ты сама сможешь его написать! Ты уже им заряжена, а там – труд и еще труд. Чего улыбаешься? Ах, я догадался! Ты втихую уже пишешь его!