Классный учитель

Катя Березуля

Классный учитель

Часть I

Пролог

В небольшой горнице стоял полумрак – света одной свечи едва хватало, чтобы Василий Алексеевич видел бледное лицо своей беременной жены Елены, лежащей на кровати. Он устроился рядом на сундуке, держа ее за руку.

На душе у Василия Алексеевича было тревожно – Елена чувствовала себя плохо уже третий день. Слабые схватки не получали естественного развития, а его тёща так обозлена на них, что не пускает в дом ни лекаря, ни повитухи. Строго говоря, Антонида Ивановна сама могла бы осмотреть дочь и избавить ее от мучений, ведь была известной в городе и знахаркой, и ведуньей, и даже ведьмой. В то же время слыла женщиной крутого нрава, не терпящей возражений. Не угодила ей дочь с женихом, вот и мучается теперь, а он ничего не может поделать.

Мужчина на минуту задремал, но встрепенулся сразу, как услышал стон жены. Однако Елена спала, за стон он принял скрип двери – на пороге стояла тёща.

Высокая крепкая женщина лет пятидесяти в простом льняном платье, как у крестьянки, с накинутым на плечи платком, смотрела строго и даже с презрением.

– Мама, побойтесь Бога, – сам как будто простонал Василий Алексеевич.

– Бога? – она глянула в угол на божницу, где виднелся тусклый отблеск фольги иконы, и зло засмеялась.

Открыла глаза Елена, крепко сжала руку супруга.

– А где был твой страх, когда ты женился без родительского благословения? – в маленькой комнатушке слова раздавались как раскаты грома. – Выметайтесь из моего дома!

Хозяйка хлопнула дверью, заставив Елену вздрогнуть, а затем скривиться от боли.

– Васенька, кажется, началось…

– Я с тобой, я с тобой, – зашептал Василий Алексеевич.

Спустя час он держал на руках новорожденного, закутанного в белую простыню. Елена с блаженной улыбкой глядела на мужа и ребенка. Женщина была очень бледна, на лбу выступили капельки пота. В комнате прибирали две девушки – тёща все-таки послала прислугу поухаживать за роженицей. Они молча и деликатно вытаскивали замаранные простыни из-под Елены, протирали смоченными в теплой воде тряпками ее тело.

Василий Алексеевич чувствовал себя несколько ошалевшим. Мужчины не присутствовали при родах, а он не только присутствовал, но и почти самостоятельно их принял. Радость от того, что стал свидетелем таинства, была омрачена мучениями любимой женщины. Но орущий младенец оттягивал внимание на себя, и сейчас, когда дочка, закутанная в теплое, уснула, новоявленный отец любовался ею и размышлял о жизни и смерти. Разве не чудо – рождение человека? Как могло его семя, попавшее в чрево супруги в сладостную минуту обоюдного блаженства, через девять месяцев дать такой плод? Вот он, маленький живой комочек, сопит в его руках.

От умиления у Василия Алексеевича выступили слезы на глазах.

– Ирина, – едва слышно произнесла Елена.

– Что? – не понял сразу Василий Алексеевич. – А! Точно? Уверена?

Елена кивнула и закрыла глаза.

Хоронили роженицу на следующий же день и без отпевания. Тут уж наступила пора Василия Алексеевича злиться на тёщу. Мало того что спокойно наблюдала за муками дочери, так еще из-за собственных убеждений не пустила попа на похороны. А говорят, смерть всех примиряет. Мужчина понимал, что если останется, может потерять и дочь – гордыня не позволит упрямой женщине заботиться о малышке, пока он рядом.

Накрапывал мелкий дождик. Было сыро и пасмурно, как и на сердце у Василия Алексеевича. Вот она, смерть: любимая женщина больше никогда не согреет его своей лаской, не улыбнется ему, не научит ничему их дочь. Покойная лежит в гробу в красивом платье, с белым платочком в руке, но безразличная ко всему – к мужу, новорожденной доченьке, дождю, который холодно капает на лицо. И вот она жизнь: малышка в его руках, розовощекая, полная энергии, которой, в свою очередь, безразлична смерть матери и непонятна вся трагичность случившегося.

Иринка закряхтела и открыла глаза. Уставилась на Василия Алексеевича с любопытством. Тёща нашла где-то кормилицу, и за ближайшее будущее дочери можно было не волноваться.

– Ну, по́лно, – сказала теща. – Застудишь девку.

Он кивнул работникам. Те, оставив на время лопаты, закрыли крышку гроба, опустили его в землю. Василий Алексеевич, крепко держа ребенка, наклонился, взял свободной рукой горсть земли и бросил в яму. Кончено.

На следующее утро он с узелком на плечах стоял на крыльце, когда вышла растрепанная после сна Антонида Ивановна. Поежившись, кутаясь в платок, она спросила:

– Решил, значит?

На днях обходили дома в пригороде, набирали рекрутов на войну с французами.

– Сбереги Ирину, – попросил он.

– Об этом не тревожься, – ответила тёща, и впервые Василий Алексеевич уловил в ее голосе теплые нотки.

Он слабо улыбнулся ей, кивнул и пошел прочь, исчезнув в предрассветных сумерках. Антонида Ивановна, перестав слышать звук тяжелых шагов зятя, вернулась в дом.

Гроза телефонных воришек

Следователь Алексей Тимохин брился в ванной комнате. В зеркале над раковиной отражалось лицо зрелого мужчины, тронутое первыми морщинками. Тимохин считал, что выглядит нормально – на свои 37 лет, хоть местами и начинает заплывать жирком. Впрочем, белая майка и домашние треники скрывали огрехи фигуры, но не скрывали крепкую мускулатуру.

Из кухни донесся звук заставки утренних новостей, недовольно кричала жена: «Ты почему еще не расчесалась? Дай сюда!». Опять трехлетняя дочка медленно собирается, нервирует Марину.

Тимохин ополоснул бритву под струей воды и продолжил приводить свою внешность в порядок. Раздался детский плач. «Да чтоб тебя», – ругнулся Тимохин. Утро только началось, а вектор напряженности уже вовсю стремился вверх.

–– Да что ты сразу орешь, я совсем не дергаю! – истерично вопила жена.

– Мам, это ты всегда орешь в этом доме! – послышался голос Игоря, 14-летнего сына Тимохина.

Немного погодя Марина ворвалась в ванную. В свои 35 она выглядела молодо и ухоженно, даже сейчас – в банном халате с растрепанными мокрыми волосами – смотрелась весьма соблазнительно. Только злость Марины отваживала Тимохина от комплиментов или иных жестов внимания.

– О, а кто у нас в домике, как всегда? – начала тут же жена.

Тимохин ополоснул щеки, сохраняя непроницаемое выражение лица. Самое лучшее в таких ситуациях – отсутствие реакции на раздражитель.

– Удобно, правда? – не унималась Марина. – Вот вам удобно, мужикам!

Она взяла с полки фен, воткнула штекер в розетку, включила, стоя за Тимохиным и выглядывая из-за его плеча, пытаясь рассмотреть себя в зеркало. Суша волосы, Марина нервно водила феном из стороны в сторону. Тимохин придирчиво осмотрел подбородок, оценивая качество бритья.

– Умылся, побрился, пожрал, надел непонятную одежонку, и готов! – перекрикивала Марина фен.

Вытерев лицо, он развернулся к Марине, всем своим видом демонстрируя желание покинуть ванную комнату. Но ей было необходимо во что бы то ни стало донести свою мысль до супруга.

– Пять минут и готов! А жене – детей собрать, накормить, самой накраситься, одежду подобрать, ребенка – в сад.

Марина выключила фен и прижалась к стиральной машинке, давая пройти Тимохину.

Тот вышел и прошел в коридор, где перед зеркалом хныкала Олька. Она неумело пыталась расчесать свои волосы, завивающиеся на концах в симпатичные кудряшки. Из ванной комнаты снова послышался шум фена, прерываемый нарочито громким ворчанием жены: «У меня сегодня гости на площадке, мне надо выглядеть», «В садик опоздаем, снова выслушивать от воспитателя».

Тимохин вытер слезы у дочери, взял из ее рук расческу.

– Давай сюда. Ща все будет. За дело берется папа.

Олька с доверием глянула ему в глаза и улыбнулась.

Расчесал дочери волосы, как мог собрал волосики в хвостик на макушке. Они с Ольгой рассматривали прическу в зеркале, и Тимохин спросил у идущего мимо Игоря: