Страница 57 из 58
За разговором они подошли к роднику с небольшой часовенкой. Они выпили по кружке холодной воды и сели на скамеечку рядом.
— Все‑таки я не пойму, как ты таким стал? — спросил Иван.
— Каким?
— Ну вот, — он показал рукой на восстановленную церковь на берегу и на часовню, — верующим...
— Да собственно, благодаря тебе, — улыбнулся Садовский и посмотрел Ивану в глаза.
— Как же у меня это так получилось?
— Я в жизни две клятвы давал и оба раза у того гранитного памятника в воинской части под Берлином. Один раз, когда меня в пионеры принимали в третьем классе. А второй, когда я за этим солдатом себе место выбрал, где умереть. Я уже с жизнью распрощался и только молился, — Садовский говорил тихо, глядя на порхание бабочек и стрекоз у родника. — Умирать, Ваня, все‑таки очень страшно. Вот и просил боженьку мне жизнь спасти. Обещал я ему... — Влад на несколько секунд задумался и глубоко вздохнул, — много чего обещал... И тут ты на «сушке» с красными звездами... После этого, Ваня, трудно атеистом остаться...
Садовский неожиданно поднялся и немного отошел в сторону. Иван, глядя на него, подумал, что, наверное, не все спокойно и гладко у него на душе.
— Ну и не только это конечно, — продолжил Владислав. — Когда начинаешь понимать, что людей, которые тебя понимают, с которыми ты говоришь на одном языке почти не осталось... — он оглянулся, посмотрел на Ивана с Машей, — значит, пора начинать готовиться...
— Думаешь, мы неправильно там сделали? – неожиданно для себя спросил Иван.
— Правильно, не правильно, — Владислав нахмурился. — Исходя из той информации, из тех знаний, что у нас были на тот момент, нам казалось, что правильно, а пройдет лет двадцать...
Владислав так и стоял, уже не глядя на Ивана с Машей, думая о чем‑то своем.
— Большинство тех событий, которые нам кажутся чем‑то особенным, для природы незаметный пустяк. Но когда она почувствует реальную опасность, то у нее найдутся механизмы самолечения. Понадобится ей для этого убрать человечество – уберет и ничто тогда нас не спасет. Вирус, не вирус. Потепление, похолодание. Тот, кто этот мир создавал, так все хорошо продумал, что на каждую хитрую гайку, есть свой болт с нужной резьбой.
— Это ты о чем? — спросил Иван.
— Появится, к примеру, человек, решивший что он хозяин мира, и вдруг, когда его мечта почти сбылась, какой‑нибудь неказистый рязанский Ванек‑дурачок вдруг упирается насмерть в двадцати километрах от Москвы и ломает все планы... А спроси того мужика: «За что ты здесь костьми ложишься?» Не ответит. Так что природа на глобальном уровне разберется сама, — улыбнулся Влад. — А вот, что нам в своей стране делать, надо думать.
— И ты знаешь, что?
— Да откуда?.. Я же не Моисей: со мной бог из горящих кустов не разговаривает. И дорогу из египетского плена не указывает.
— А мы‑то думали, что ты сейчас нам скрижали принесешь! Ну или берестяные грамоты, исходя из нашей местной специфики, — попробовал пошутить Иван. — А то как же мы без дороги?
Садовский не обратил внимания на иронию. Он уже не мог стоять на одном месте и взволнованно ходил перед Иваном и Машей, которые продолжали сидеть на скамейке.
— Мне кажется, для большинства людей не важно, куда ведет дорога, а важно, чтобы она была. Потому что если ее нет или она потерялась, то ее приходится искать самим... Думать... А от этого становится страшно.
— Это понятно. А ты сам‑то понимаешь куда идти?
— Если в уравнении все данные известны, то результат можно посчитать, — Садовский немного успокоился, опять присел на скамейку и говорил уже спокойно: — Очевидно, что смутных времен не избежать, а после смуты и безвременья придется все восстанавливать. Собирать обратно. Для этого нужны точки опоры. Может такие места смогут ими стать.
— Я что‑то не поняла. А что восстанавливать? — спросила Маша, которая до этого молча внимательно слушала.
— Империю, — пожав плечами, ответил Садовский.
— А нужна ли она? Тысячу лет здесь империя, а в маленькой Швеции, по соседству, народ живет гораздо лучше... Может, потому что вовремя отказались от ненужных амбиций?
— Может и не нужна, но что теперь сделаешь... — Садовский с грустной улыбкой посмотрел на Машу. — Если бы моя мама уговорила папу и меня отправили в музыкальную школу, то я бы, может, стал музыкантом. Только папа отправил меня на самбо и в стрелковый тир. И я пошел в военное училище... Россия в другом формате существовать не сможет.
— Ну вам мужчинам виднее, — не стала спорить Маша.
— А получится опять империя? — спросил Иван.
— Если народ захочет сохраниться, то его остановить невозможно. А если народу наплевать, то это не народ. Стаду баранов империя не нужна, им загон нужен с кормушкой.
— Я бы, кстати, поела, — решилась прервать этот разговор Маша, — Мы же с утра ничего не ели.
— А у нас сегодня как раз братчина, — вспомнил Садовский. — День Ильи-пророка и мост мы закончили. Люди со всей округи собрались. Я вас, собственно, поэтому и пригласил посмотреть.
На самом красивом месте, на высоком берегу острова, откуда были видны соседние острова, рядом со старинной деревянной, недавно восстановленной церковью, стоял длинный ряд накрытых столов. Чуть в стороне, в двух громадных котлах, подвешенных над кострами, что-то варилось. За столами на лавках и у костров прямо на земле сидели люди. По лицам было видно, что у них веселое праздничное настроение. Многие были с детьми.
Влад подвел их к уличной кухне, где им положили в тарелки вареной баранины и рассыпчатой молодой картошки. На накрытом белыми скатертями бесконечном столе стояли подносы и миски с пирогами, блинами и караваями. В кувшинах была медовуха и пиво, морсы и квас.
— У вас здесь настоящий праздник, — заметила Маша, уплетая пироги, — а у нас дома такая депрессивная деревня... Как у вас это получилось? Людей увлечь?
— Надо совсем немного: всего лишь сделать так, чтобы люди поверили в то, что они нужны. Без веры все пустое...
— А кому они поверили? Вам?
— Друг другу. Может быть, тому, что у них есть родина.
— А что такое «родина»?
— Я, Маша, об этом каждый день думаю и пока нет точного ответа. Одно точно: Родина – это не территория, не история, которую можно крутить как угодно, и даже не идея. Все это не стоит того, чтобы за это умирать...
— А что тогда?
— Нас же миллионы. Поэтому что‑то для каждого свое. Может в генах что‑то, но скорее в первых детских ощущениях. В запахах, звуках, голосах...
— Я до того, как в школу пошел, ничего не помню, — скептически сказал Иван.
— Даже если мы что‑то не помним – это все равно внутри нас.
Садовский повернулся к Маше с Иваном.
— Вот я и сейчас ощущаю табачный запах деда, солдата‑ветерана. Запах водки и лука на его поминках. А это было сорок лет назад. Помню прелый запах весеннего березового леса, когда первый раз пришел туда за соком.
— А звуки? — спросил Иван.
— Помню, как лежал на верхней полке и слушал стук колес плацкартного вагона на мосту через Волгу, когда отец повез меня на Байкал.
— А я точно никогда не слышала, — задумчиво сказала Маша, — но отлично представляю, как свистит метель над забором с колючей проволокой. И как глухо ударяется топор о плаху на лобном месте. Как катится голова по окровавленным доскам...
— И это тоже... — согласился Садовский. — И звуки счастливого материнского смеха, когда у тебя получилось сделать первый шаг и не упасть... И родной всем голос в скрипящих динамиках: «Поехали», — он налил из кувшина полную кружку клюквенного морса, выпил, поморщился и добавил: — Или ты это чувствуешь или нет. Как любовь: если нет, то не пришьешь. Как говорила моя бабка: «Не к рукам баба, так хуже лаптя дырявого».
Когда они прощались на пристани, Садовский попросил:
— Приезжайте почаще и берегите друг друга, — потом помолчав, добавил: — Жизнь как лестница. Пока ты лезешь по первым ступенькам, есть куча страховочных веревочек, которые тебя поддерживают. Родители, потом друзья, потом любовь, дети... Потом веревочек становится все меньше. Последнюю ступень ты всегда проходишь один без страховки и без чьей‑то помощи. Один. И тут без веры нельзя.