На Калиновом мосту

Но больше пейзажа за окном Генри Мидас любил зеркала. Пятый ребенок в семье обычного рабочего из Детройта, в этом году он вошел в десятку самых богатых людей мира. А ему не было и сорока. В гонке за местом под солнцем он, как подброшенный в гнездо кукушонок, очень быстро скинул вниз всех своих конкурентов.

Потомственные чванливые медиамагнаты конца 20‑го века даже не успели понять, как неожиданно разогнавшийся мир оставил их на пыльной обочине. Их издательства, вместе со снобами писателями, и газеты с хамоватыми журналистами, стали никому не нужны. За несколько лет люди перестали воспринимать мысль, для выражения которой требовалось больше тридцати слов. Вместо газет и журналов люди приучились проводить время рассматривая смешные картинки и любительские войны. Даже Голливуд, который десятилетиями формировал общественное мнение, скатился на обычную экранизацию комиксов.

И теперь Генри, придумавший первые социальные сети, контролировал это все. Несколько компьютерных программ в его сетях, отсекая тот или иной материал или наоборот, продвигая его наверх, увеличивая просмотры, позволяли легко формировать нужное мнение. Рекламодатели и политики платили за это огромные деньги. Но не это было главным.

Он фактически создал новый мир населенный новыми людьми, и эти люди ему не понравились. И чем больше он узнавал свое создание, человека программируемого – homo programmable, тем больше его презирал.

Сначала он радовался своим успехам в их легком переформатировании. Потом эта чрезмерная покладистость начала его раздражать. А когда понял, что легко может заставить людей делать и любить что угодно и кого угодно, он стал их ненавидеть.

Когда‑то в детстве он посмотрел фильм про оживших зомби, и теперь, спустя много лет, глядя на людей, он невольно видел вместо них плетущихся неизвестно куда на полусогнутых ногах полуразложившихся мертвецов.

В какой‑то момент он перестал смотреть людям в глаза. Ему было стыдно за них, за их потаенные желания и пошлые мечты, которые он хорошо знал.

Генри уже и сам не знал: где реальность, а где его проекты. Он сделал столько президентов, олигархов, звезд кино, что все они смешались, будто обычные торговые марки – «Пепси», «Форд», «Луи Виттон».

Разочаровавшись в людях, он все больше любил самого себя. Он смотрел на себя в зеркала, развешанные по всему дому, и видел не маленького невзрачного человека с большими залысинами и бесцветными рыбьими глазами, а властителя дум целого мира. А значит и его хозяином.

Но иногда зеркала не отвечали привычное: «Ты могущественнее всех на свете». А кривились ироничной улыбкой: «Ты всего лишь инструмент... Да, дорогой и сложный, но когда тебя включить и как тебя использовать решают другие люди. Не ты определяешь кого делать звездой экрана, кого президентом. Ты исполнитель чужой воли». Это мгновенно омрачало Генри, и уголки его тонких губ пренебрежительно ползли вниз. «Мы еще посмотрим, кто инструмент и кто его хозяин. Время играет на моей стороне. Я еще молод и у меня есть все, чтобы сбросить в эту пропасть всех оставшихся».

Когда-то давно все могло бы пойти не так, не завали он вступительные экзамены в университет. Он мечтал стать журналистом. На собеседовании в университете его спросили кто такой Дон Кихот. Он ответил коротко и честно: «Деревенский сумасшедший». Экзаменаторам ответ понравился, они долго смеялись, но в университет его не приняли. И после этого он решил: честность – одна из форм глупости.

Все, что ни делается ‒ к лучшему. Кем бы он был, если бы ответил по‑другому? Никем. Журналисты... Писатели... Сейчас эти профессии вымерли. Простая компьютерная программа очень быстро и точно находит индивидуальный подход к каждому человеку, исходя из его особенностей и пристрастий. Кому теперь нужен их Дон Кихот, когда есть «Твиттер» и «Ютуб», «Фейсбук» и «Инстаграм»?

* * *

Хотя дом окружали лес и горы, и непрерывно работала современная система вентиляции, даже внутри чувствовался запах гари. Уже месяц поджигали дорогие дома в Беверли‑Хиллз, окрестностях Малибу и Санта‑Моники. А недавно загорелись склоны гор с вековыми калифорнийскими сосновыми лесами.

Хочешь испортить день – посмотри новости. Но когда дикторы рассказывают новости не о далекой войне за океаном на другом конце света, а о погромах в соседнем городе – от них нельзя спрятаться. На экране включившегося телевизора ночные проспекты Лос‑Анджелеса, с перевернутыми горящими автобусами и автомобилями, напоминали районы боевых действий где‑нибудь на Ближнем Востоке. Разлившийся бензин образовывал горящие реки. Тысячи людей в натянутых на головы капюшонах били еще уцелевшие витрины магазинов и тащили из них тюки с крадеными вещами. Даже через экран чувствовалось, как воздух пропитан злобой и безумием.

Генри Мидасу некого было винить в этих событиях. Это все сотворил он сам. Бунт начался с незначительного события, которое его главный заказчик захотел использовать в предвыборной борьбе за место в Белом доме. Генри часто выполнял его просьбы, организовывая беспорядки в разных странах с целью повлиять на выборы или просто дискредитировать и свергнуть неудобного политика. Иногда их компании ставили более глобальные цели: полностью сменить руководство в какой‑нибудь стране, пусть даже ценой гражданской войны.

Но сейчас все пошло не по плану. Начавшийся как спланированный, якобы стихийный митинг, протест неожиданно за несколько дней превратился в неконтролируемый бунт. Брошенная на его усмирение полиция и национальная гвардия не смогли ничего сделать, а лишь подлили масла в огонь. Беспорядки перекинулись на все большие города США, и началась так называемая «цветная революция» – любимая забава американского руководства для свержения чужих правительств. Только теперь эти цветы распустились в их собственном доме.

Его размышления прервал телефонный звонок. «Только тебя сейчас не хватало», — подумал Генри, посмотрев на телефон. Но звонивший был именно тот, кто имел власть дергать за ниточки, привязанные к рукам кого угодно. Поэтому не ответить на вызов он не мог.

— Здравствуйте, Доктор Кауперман. Рад вас слышать.

— Генри, ты мне нужен. Мой самолет ждет тебя на полосе через час.

Глава 2

Когда‑то Доктору Альберту Кауперману нравилось быть покровителем Генри Мидаса. Он называл его своим учеником. Но только до того момента, пока этот ученик не стал самым молодым миллиардером в мире. Теперь Генри раздражал Доктора. Может быть, потому что напоминал, что свое огромное состояние Альберт Кауперман получил по наследству, не приложив для этого никаких усилий.

Он всегда очень завистливо и ревниво относился к чужому успех. Из‑за обостренной мнительности и раздутого самомнения с первых дней учебы в Колумбийском университете, куда он поступил вопреки воле родителей в далеком 1958 году, ему постоянно мерещилось, что за каждым углом все смеются над его внешностью.

Болезненно худой, с большой головой на очень узких плечах он стыдился своей внешности. Целые дни Альберт проводил в своей комнате в общежитии, мечтая о том, как когда‑нибудь он сможет привлечь всеобщее внимание не только своими тощими ногами и оттопыренными ушами, а грандиозными научными открытиями, которые изменят мир и сделают людей равными.

Хотя его семья была очень богата, он принципиально не брал деньги у родителей. Поэтому одевался довольно скромно, не устраивал больших шумных вечеринок, с помощью которых можно было улучшить свою репутацию. Ему было приятно думать о себе как о скромном парне, который хочет всего добиться своим трудом.

В то время у некоторых студентов стали появляться дорогие личные автомобили. Автовладельцы объединялись в свое закрытое общество и с пренебрежением высокомерно смотрели на остальных студентов. Альберт смотрел на их яркие красивые «бьюики», «шевроле» и «кадиллаки» с таким же вожделением, как смотрят на прекрасных женщин. Ему так хотелось быть членом этой элитной компании, что он даже хотел нарушить свои собственные правила и попросить у отца денег. Но потом гордость взяла верх, и он остался пешеходом.