Патология любви

– Док, вы правда это опубликуете? – спросил однажды Майкл, отдавая написанное Улыбышеву.

Руки Майкл тряслись, глаза лихорадочно блестели, пальцы безудержно перебирали исписанные мелким почерком измятые листки, извлечённые из-под матраца.

– Конечно, Майкл, – произнёс доктор, внимательно оглядывая больного поверх стёкол массивных очков, спущенных на бледный нос. – Только не показывай это санитарам. Они выбросят всё. Они выбросят твою память, память твоей любимой Хельги.

Майкл задрожал всем телом и вскинул руки к лицу. Мысль о том, что кто-то грязными ногами растопчет его любовь, была настолько ужасна, что он беззвучно заплакал, изогнув губы в безобразной гримасе.

– Доктор, – Майкл сделал шаг вперёд и взял Улыбышева за руки, – помогите мне. Она должна жить.

– Конечно, друг мой. Я полностью на твоей стороне. Пиши. Я сделаю, как ты пожелаешь. Только не нарушай режим. Иначе всё испортишь.

– Конечно, доктор. Я сделаю, как вы говорите.

Улыбышев по пустому белому коридору, длинному, словно безысходность, проводил Майкла до палаты. Он тихонько пожал слабую руку пациента и закрыл за ним тяжёлую дубовую дверь на замок.

В дверной глазок доктор видел, что Майкл сразу прошёл к привинченной к полу тумбочке и тотчас принялся лихорадочно писать, на секунды устремляя затуманенный взгляд в стены, будто там что-то пытался увидеть. Майкл писал и всхлипывал, изредка вытирая слёзы с измождённого лица.

– Прекрасно, – усмехнулся доктор и прошёл в свой кабинет. Он придумал интересный подход к пациенту, который чувствовал его расположение и выполнял его волю.

Власть над пациентами – вот что лежало в основе призвания Улыбышева. Ему нравилось, что никто в этом доме не мог ему возразить. Если поначалу и находились такие пациенты, не желающие подчиняться давно заведённым здесь правилам, то их ждало суровое наказание. Сначала их как детей пеленали в смирительную рубашку бесстрастные и хорошо обученные санитары. Потом несчастных заталкивали в небольшую душевую кабину и включали ледяной дождь, от которого некуда было укрыться. Эта экзекуция могла продолжаться довольно долго, пока больной не становился покорным. Затем несчастному вкалывали психотропные вещества, и мозг его окутывало туманом, в котором напрочь отсутствовали всякие мысли. Если больной на следующий день ещё сопротивлялся, то все процедуры повторялись до, как любил шутить доктор, полного выздоровления. А потом эти люди, потерявшие всякую способность соображать, просто доживали свои дни, отгороженные от остального мира.

Так что Майклу крупно повезло, что доктор заинтересовался его историей и оставил ему способность вспоминать и жить прошлым.

Громкий процесс привёл Майкла в это заведение. Он был виноват и не отрицал этого. В зале суда он то сидел в клетке, немного раскачиваясь и тихо шепча что-то непослушными губами, то вскакивал и просил судью расстрелять его. Он знал, что смертная казнь давно отменена, и его пугала перспектива жить с грузом содеянного оставшуюся жизнь. В воспалённых глазах стояла такая смесь необузданных чувств, что судья вынужден был объявить перерыв в деле и назначить подсудимому психиатрическую экспертизу. Вот так Майкл и попал в психушку.

Майкл Гротов родился в Ленинграде в семье успешного дипломата, много работавшего за границей в командировках. Майкл был единственным ребёнком у родителей. Ввиду особенностей работы отец часто оставлял семейство дома одних и пропадал месяцами. Мать Майкла, красивая статная женщина, вполне осознававшая свою красоту, в отсутствие мужа развлекалась на полную катушку, а Майкл жил с бабушкой. Вот и рос ребёнок сиротой при живых родителях. Нет, они, конечно, любили его и на людях всячески это подчёркивали это. Отец привозил дорогие подарки, каких не было у многих его сверстников. Мать в редкие минуты меланхолии прижимала Майкла к высокой упругой груди, гладила по голове, приговаривая:

– Мой дорогой сын! Я люблю тебя!

Потом она ссылалась на головную боль и провожала Майкла гулять. Впрочем, меланхолия эта была наигранной. Тотчас у неё появлялись срочные дела и возникала потребность куда-то срочно бежать. А Майкла вновь ожидали скучные дни в бабушкиной квартире, походы с ней за крупой в магазины и игра на небольшой детской площадке во дворе.

Вскоре ребёнок дорос до поступления в школу. На семейном совете Майклу объявили, что учиться он будет в закрытом интернате в Москве, и мальчику оставалось только подчиниться родительскому решению. Отцу он возразить не мог, а мать всё равно ничем не поможет.

Так Майкл попал в кадетский корпус, где жизнь потекла строго по правилам, по которым ребёнок жить не хотел. В нём всё внутри поднималось против распорядка, мешавшего ему жить, против воспитателей, которые наказывали за нарушение этого распорядка, и против всей системы, которую он не мог принять. Но, парадоксально, Майкл был одним из лучших учеников этого заведения – настолько он уже тогда мог скрывать свои чувства.

Карьера военного Майкла не прельщала, поэтому, успешно закончив кадетку, он, вопреки родительским наставлениям, решил поступать в гражданский институт. У него хватило знаний и воли, чтобы подготовиться к экзаменам и поступить в Московский институт нефти и газа. Причём отца о помощи он не просил, так как тот был не согласен с его выбором профессии, по поводу чего они даже поссорились. Учёба в институте давалась ему легко. Обладая прекрасной памятью, он не утруждал себя бесконечным заучиванием параграфов. Всё свободное время он развлекался, навёрстывая то, что упустил в кадетке, когда был на строгом режиме. Он брал от жизни всё, так как деньгами отец его снабжал регулярно, уже смирившись с выбором сына. Вечеринки, дискотеки, девушки и вино – такая жизнь ему нравилась. Впрочем, он не бросался с головой в омут праздной жизни, понимая, что образование превыше.

Друзья спрашивали у него:

– Майкл, как ты успеваешь и гулять, и хорошо учиться?

– Это просто. Моему мозгу нужны встряски. Тогда он лучше работает, – шутил Майкл.

После окончания института он сам себе удивлялся, как смог благополучно закончить учёбу и не пропасть в бесконечных приключениях. Майкл по знакомству отца устроился в головной офис крупной нефтегазовой компании и остался в Москве. Престижная работа позволяла ему регулярно выезжать в краткосрочные командировки за рубеж. Майкл не любил сидеть на одном месте, а подобные поездки опять же были наполнены новыми знакомствами и случайными связями. Так продолжалось до его встречи с Хельгой.

3

Они познакомились на вечеринке у институтского товарища Майкла. Он пошёл туда исключительно развеять скуку. В последнее время жизнь его текла как-то однообразно, размеренно и неинтересно, без потрясений. Дома и улицы надоели, природа не вдохновляла, а окружающие люди казались притворными и неинтересными. Он совсем недавно расстался с девушкой, с которой ему и двух месяцев хватило, чтобы понять – это не его. Точнее, это она бросила Майкла, назвав бесперспективным, хотя многие девушки на её месте так бы не поступили. Видимо, ей чего-то не хватало в Майкле. Он нисколько не огорчился и даже обрадовался, так как их взаимоотношения уже тяготили его.

От этой вечеринки Гротов тоже ничего особенного не ожидал, бесцельно слоняясь среди гостей по просторной квартире с бокалом белого вина в руке. Знакомые и не очень ребята веселились вовсю. Звучала громкая музыка дискотек, и в большой комнате были танцы. В другой комнате на креслах и диване сидели парочки и оживлённо болтали. Майкл прошёл к ним и остановился посреди комнаты, отыскивая глазами свободное местечко, чтобы присесть.

– А вот сюда садись, – пригласила его одна из девушек, вставая с углового дивана у окна. – Я пойду танцевать.

– Спасибо, – поблагодарил её Майкл и повернулся к девушке, сидевшей с нею рядом. – Вы позволите, мадемуазель?

Ему хотелось развлечься и произвести впечатление. С чуть заметной улыбкой, оживившей его лицо, Майкл галантно поклонился девушке, посмотрел в её глаза и – пропал. Перед ним сидело хрупкое изящное создание с золотыми волосами, спадавшими густыми локонами на плечи. Её прелестный чуть с горбинкой нос придавал красивому лицу оттенок аристократичности. А её зелёные глаза как бы заманивали в омут, влекли в неведомое, обещая что-то доселе неизвестное, и Майкл в них утонул. При всём том девушка заметно стеснялась, сжимала тонкие хрупкие ладошки на коленях, не зная, куда их деть. Одета она была в платье чуть выше колен, облегавшее и подчёркивавшее небольшую грудь.