Страница 15 из 45
Потом встречается с моим выразительным взглядом и продолжает ближе к делу:
— Маринины коллеги изначально действовали неправильно, по незнанию или намеренно. Если бы они забили тревогу еще в Маниле, если бы местная полиция начала искать в первые же часы — по горячим следам, то, возможно, удалось бы что-то прояснить, а сейчас уже, увы… — он все же достал не перестающий вибрировать телефон и начал быстро писать в нем сообщение.
Ну, а я уже, честно говоря, запуталась в том, кто, что, когда и на чьей территории уполномочен делать по Марининому вопросу. Мне даже припомнилась версия сторонников теории заговора о законах, написанных для России в девяностых годах доброхотами из Штатов. И именно о таких законах, которыми органы власти оказались связанными по рукам и ногам.
— Ты, что, предлагаешь обратиться в частный сыск, что ли? — спрашиваю.
— Хорошая идея, кстати, — сразу же отзывается Вовик. — Но затратная. С другой стороны, сколько заплатишь, столько и отработают, получишь полный отчет. Отношение к уважаемому инвестору заметно иное, чем к массам. Если финансово потянешь — могу дать координаты активных и надежных людей без комплексов.
— Нет-нет, откуда взяться деньгам?
Мы препираемся с ним еще какое-то время, потом я очень кстати вспоминаю милую сердцу школу (чем она дальше — тем милей) и детские шуры-муры, у меня — с другим, и у него, к сожалению, — с другой. И Вова слегка проникается ситуацией и обещает поговорить с экспертом, оставив у себя письма. Мы обмениваемся номерами мобильников, и я пересылаю ему Маринину картинку.
Глава 10
Когда прихожу за результатом в назначенный день и час, Вова восседает за столом в форме, возможно парадной. Жаль я в знаках различия ничего не понимаю, но выглядит убедительно, будто полковник. Только фуражку не надел, наверное, чтоб уложенную эффектной волной прическу не испортить. Неужели на меня решил впечатление произвести, по старой памяти?!
Даже поднимается навстречу и сам пододвигает мне стул. Потом непринужденно усаживается на край стола и с вальяжной ухмылкой открывает в своем телефоне ту самую фотографию, тыкает в нее квадратным ногтем:
— Приглядись: никого не напоминает?
Растягиваю пальцами изображение и вглядываюсь со всем вниманием, как велено, в портрет туземной красотки, снова ощутив волнение и обаятельную жуть. Но ничего нового не вижу. Разве что фон, — я и не заметила раньше стройную диффенбахию (растение комнатное) в большой кадке на заднем плане и какую-то лепнину. А также край невысокой, вроде бы мягкой горизонтальной поверхности. Похоже, у его телефона разрешение экрана больше. Но вряд ли Вова имел в виду фон. Я огорченно трясу головой.
Тогда жестом фокусника однокашник поднимает и кладет передо мной большую Маринину фотографию, вернее, компьютерную копию, наверное — вблизи заметно, что изображение складывается из квадратиков, на листе формата А-3, матовом. Крупно видны лицо и шея, чуть ли не в натуральную величину, взгляд прямо в камеру, губы улыбаются, общее впечатление такое, словно Маринка в сиянии необыкновенного счастья…
Наверное, такое выражение лица было у меня в день нашей с Мишей свадьбы, — неожиданно приходит мне в голову ассоциация. Все потом говорили, что я светилась от радости, была необычайно хороша, а в моей памяти от того длинного дня сохранился один-единственный момент, в котором красное вино из моего бокала проливается на дорогущее белоснежное свадебное платье…
Я и не пила в тот день практически, но руки тряслись сильно, видимо, от избытка чувств. Вот это было счастье!!! В тумане. Вот такого рода счастье было написано на Маринином лице. Я не видела у нее раньше этого портрета.
— Ну и как тебе? — не выдерживает Вова.
— А что? — не понимаю.
— Это одна и та же фотография! Только верхняя часть. Увеличили, «помыли», — на Мари-не косметики было, что краски на заборе. И ничего, кроме косметики. А она голая оч-чень даже хорошенькая, как это я раньше не проверил! И ножки, и грудки, и все, что между ними — то, что надо!
Она вроде бы в танцевальный кружок ходила, верно? Так вот, в таком виде в каком-нибудь баре в гостеприимной Маниле повыгибаться вокруг шеста или перед шикарной кроватью — неплохая работенка!
Я столбенею. Лист с безгранично-счастливой физиономией подруги дрожит у меня в руке. Наверное, я несовременная, потому что такого рода вид деятельности как-то даже не пришел мне на ум, но горизонтальная поверхность на оригинале фото и правда больше всего походила на кровать.
Вовик же продолжал сыпать остротами и, похоже, был очень близок к истине. Если бы не Вера Ивановна, хрипевшая мне в трубку вечерами чуть ли не предсмертным хрипом, я бы сейчас ушла и выбросила все это из головы.
— Погоди! — машу я рукой на вовсю разошедшегося одноклассника. — Смотри: она никогда не бывала такой откровенно довольной, она здесь как будто пьяная или наколотая.
— Ну, мало ли… — пожимает погонами со звездами на широких плечах Вова.
Ох, до чего же он хорош! Жаль, ордена на груди нет. Я даже на минуту зажмуриваюсь, чтобы не отвлечься от дела, ради которого пришла:
— А письма?
Веселья у него убавляется, словно он с размаху вступил куда-то не туда. Полицейский чин берет со стола и листает пухлую записную книжку:
— Письма написаны на… Ну, это тебе не нужно… А, вот: текст переписывался несколько раз той же рукой, в оттисках предыдущих вариантов массовые пропуски слов, не дописаны окончания, многочисленные исправления…
Он пробегает глазами еще какие-то записи и поднимает голову:
— Но почерк, безусловно, ее. Хотя волновалась или, может быть, спешила. Ну и, конечно, если эти листы не держали в пакете с продуктами…
— Что?!
— На бумаге микроследы пищи, косметики, биологической жидкости (может быть слюны, а может, пота или слез), крови I группы резус положительный, неплохого виски, легкого наркотика и т. д. Полный набор. Остальное тебя не заинтересует.
Он захлопывает блокнот.
— Вот, вот! — вскакиваю. — Наркотики, виски, кровь! У нее I группа, такая же, как у меня, я прекрасно помню, как мы вместе сдавали кровь в день донора, говорю же: она не в себе!
— Ну и что? — улыбается тяжелой полицейской улыбочкой Вова. — Твоя сумасшедшая Мари-на способна выкинуть любой фортель. Ты можешь предложить еще хоть одно разумное объяснение того, зачем она так разукрасилась?.. Не можешь? Вот и я — нет. Повторяю, отсюда ее не найти.
И еще. Узнал через своего человечка: ни в наше консульство на Филиппинах, ни в бюро миграции Марина Воробьева не обращалась.
Не понимаешь? — Сейчас, после тридцати дней, разрешенных для пребывания без визы, она уже находится там нелегально. Может, она и не хочет, чтобы ее искали. Подумай: что хорошего видела она здесь? Ничего, ведь так? Вот тебе и ответ на все вопросы. Такой у нас сейчас возраст — четверть века, или чуть больше — время осмысления и перемен… Кстати, я потратился на две коробки конфет — эксперту и…
Я живо представила себе, как «слушали» гордую Маринину маму равнодушные полицейские за бронированным стеклом, когда она униженно умоляла их принять заявление. У каждого своя правда. Надеюсь, в моих глазах ничего не блеснуло, когда я выложила перед Вовой раскрытый кошелек. Однокашник с минуту смотрит на него с той же чугунной улыбкой, потом вытягивает за краешек поочередно три сотенные:
— Этого достаточно. Я удовлетворил твое любопытство?
Он встает во весь свой немалый рост и выразительно смотрит на меня, давая понять: разговор закончен. Но не тут-то было — я в эти дни тоже не сидела сложа руки, у меня появились новые аргументы:
— Послушай, я почти уверена, что Марина была любовницей своему шефу: их неоднократно видели вместе в кафе. Мы с Верой Ивановной всех уборщиц в том квартале опросили, и не только. Представь: Воробьева была оформлена в фирме переводчицей с английского! Вспомни — она же инглиш знает еще хуже меня — то есть самые азы, он ей никогда не давался, она шутила над этим в школе, ну, вспомнил?