Ничего личного

– Какой же ты все-таки мудак!

И все. Снова короткие гудки.

Это были последние слова Вероники, сказанные в мой адрес.

Только спустя два дня мне позвонила Юлька, но, расплакавшись, ничего не смогла сказать и отдала трубку своей матери, которая и сообщила мне, что Вероника погибла. Ее тело обнаружили утром на волнорезах у пляжа. Оно было сильно повреждено. Видимо, волны били ее о камни всю ночь, пока на море был шторм. Не помню уже, что именно она мне тогда говорила еще, но я сидел, оглушенный новостью, и тупо смотрел в стену, не веря своим ушам.

Но страшнее всего оказалось другое – то, что я узнал только на следующий день к вечеру, когда приехал на похороны, на которых в итоге не присутствовал, потому что отец Вероники, едва увидев меня, прогнал взашей. Оказалось, что на самом деле Вероника не утонула, как могло показаться на первый взгляд. Прибывшие на место криминалисты обнаружили стекло в волосах и в ранах на голове, а характер некоторых повреждений свидетельствовал о том, что Веронику сбила машина. И первая же медицинская экспертиза это подтвердила: стеклянные осколки – это фрагменты лобового стекла. Следовательно, кто-то просто-напросто сбил Веронику, а потом бросил тело в штормящее море, чтобы замести следы своего мерзкого преступления.

Но виновника так и не нашли, как не нашли нигде в округе автомобиль с характерными повреждениями. И никаких свидетелей, ничего вообще. Наш поселок и сейчас-то людным не назовешь, а в те годы и подавно. Поэтому никто ничего не видел и не слышал. Тем более, накануне этой трагедии, весь вечер лил проливной дождь, и на улицах людей не было. Поэтому даже место, где этот несчастный подонок сбил Веронику, установить не удалось. Так что расследование изначально было обречено на провал. А впрочем, я был уверен, что этим делом никто особо не занимался. Скорее всего, его продержали положенный срок на столе у следователя, а потом списали в архив.

И как бы это грустно или даже страшно ни звучало, мне подумалось, что когда-то точно так же на полку ляжет дело о пропавшем Юлькином шестимесячном Пашке. И очередная сволочь, совершившая отвратительное преступление, не получит по заслугам, а кто-то так же, как я сейчас, потом будет с грустью смотреть на подобное мраморное надгробие.

Тишину разрезал телефонный звонок. Это был Виталик.

– Куда пропал? – спросил он после короткого приветствия.

– Да так, гуляю…

– Скоро будешь?

– Да, через полчасика где-то…

– Хорошо! А то бабуля такой гуляшик состряпала. Думаем, ждать тебя к ужину или нет?

– Подождите, если не трудно… Взять чего-нибудь в магазине?

– Э-э-э… Если только пива пару банок…

– Ладно.

Я отключился.

Взглянув еще раз на едва различимую в темноте фотографию Вероники, я поднялся с лавочки и, положив руку на холодный мрамор, простоял так еще с минуту. Потом повернулся и побрел обратно. Сквозь кладбищенскую темноту.

Быстро прошагал по кипарисовой аллее и той же бетонной дорожкой, которой пришел, спустился к автобусной остановке. Спросил у кого-то из поздних прохожих, когда будет автобус, и, узнав, что у меня в запасе есть еще несколько минут, перешел на другую сторону улицы, где над входом в маленький поселковый магазинчик тускло мерцала вывеска «ПРОДУКТЫ».

Внутри был самый настоящий Советский Союз – широкий прилавок, за которым стояла дородная тетка в переднике, а позади нее до потолка высились витрины, уставленный всем, что было в продаже: крупы, консервы, соленья в банках, алкоголь, кондитерские изделия и хозтовары. Когда я вошел, она бросила на меня недовольный взгляд. Видимо, уже собиралась закрывать магазин.

Передо мной был еще один покупатель – высокий и широкоплечий, но ссутулившийся мужчина в потрепанном военном бушлате, перед которым продавщица выставила на прилавок бутылку водки. А он тем временем медленно складывал в пакет какие-то консервы, буханку хлеба, банку кабачковой икры и три пачки сигарет.

– Валера, это в последний раз… Ясно? – едва слышно процедила она сквозь зубы, чуть покосившись на меня.

– Все отдам до копейки… – ответил он ей хриплым голосом, оправляя в пакет бутылку. – Ты ж меня знаешь. Вот получу пенсию и сразу же принесу…

– Ой, иди уже, горе мое… только закусывай, как следует! – махнула она рукой и переключилась на меня. – Вам чего, молодой человек?

Я чуть подвинулся в сторону, чтобы пропустить отоварившегося в долг мужчину, и уже было открыл рот, чтобы попросить пива и чего-нибудь еще, как вдруг наши с бывшим воякой взгляды встретились, и мы замерли, уставившись друг на друга…

– Валерий Михайлович?

– Хм… Вот так встреча…

Казалось бы, уже взрослый мужчина, а у самого вдруг сердце в пятки ушло от испуга. Сегодняшний день подбросил мне очередной сюрприз в виде отца Вероники, которого я в последний раз видел именно в день похорон тринадцать лет назад, как раз когда он пообещал убить меня, если еще раз встретит. И вот я стоял перед ним на ватных ногах, беспомощно хлопал глазами, а он просто смерил меня взглядом с головы до ног, еще раз хмыкнул и спросил:

– Какими судьбами?

– Э-э-э… Случайно… Проездом… – слова как-то не хотели складываться в предложения. – Вот, заехал… Веронику… проведать…

– Торопишься?

– Да нет вроде…

– Поболтаем?

– Давайте…

– Валь! – не оборачиваясь к ней, обратился он к продавщице. – Дай еще одну в долг!

Но я, перехватив ее очередной недовольный взгляд, вставил:

– Я заплачу!

– Вот еще! – тут же запротестовал отец Вероники. – Я сам могу за себя заплатить! Но не сейчас! Так что, Валя, давай еще одну, и мы пошли…

– Ох! – продавщица устало покачала головой, снова смерила меня враждебным взглядом, и с шумом поставила на прилавок вторую бутылку.

6

Вот так, неожиданно для меня самого, планы на вечер резко изменились.

Мы вышли из магазина и я, проводив взглядом автобус, на котором должен был вернуться, поплелся за отцом Вероники совсем в другую сторону. По узкой освещенной редкими тусклыми фонарями улице, между высокими заборами, через которые над дорогой свешивались ветви садовых деревьев. Туда, где почти у самой реки, если мне не изменяла память, был их дом – одноэтажный деревянный, если не считать каменного цоколя, светлый, с ухоженным садом за невысоким заборчиком из деревянных колышков, до которого я в школьные годы неоднократно провожал Веронику.

Почти всю дорогу мы молчали. Я только быстро позвонил Виталику, чтобы они с бабулей все-таки не ждали меня к ужину. Причину резкого изменения своих планов я называть не стал, а просто сказал, что буду, скорее всего, очень поздно.

А сам, пока мы шли, мучил себя глупыми мыслями о том, не собирается ли отец Вероники выполнить свое обещание, данное тринадцать лет назад. Богатое воображение, конечно же, стало рисовать страшные картины того, как в конце улицы он вдруг резко оборачивается, сшибает меня с ног, скручивает руки и волочет в сарай на заднем дворе, где обессилевшего от страха бросает на земляной пол перед обтесанной со всех сторон огромной колодой для колки дров… а потом берет в руки топор, непременно ржавый, и… Бр-р-р – мурашки по коже… Конечно же, он не собирался делать ничего такого.

Тем временем мы пришли. Вот только за прошедшие годы та светлая картинка, которая, как мне казалось, навсегда останется в моей памяти, очень сильно потускнела. Я даже пожалел, что согласился пойти с отцом Вероники к ним домой.

Настолько все было плохо.

Деревянный штакетник покосился и местами держался только потому, что опирался на непроходимые заросли, в которые превратился некогда светлый и ухоженный сад. Калитка была не заперта, а за воротами, прямо перед домом, на кирпичах стояла поржавевшая «Нива» с поднятым капотом. Кругом на бетоне и в траве были разбросаны инструменты, запчасти, бутылки, смятые жестяные банки и прочий хлам. И дом, превратившийся в жалкую лачугу, не крашенный, по-видимому, много лет, с покосившимся крыльцом и мутными немытыми окнами, производил поистине гнетущее впечатление.