Сферы влияния

Она не знала, сколько времени просидела на полу, обхватив себя за плечи и всхлипывая то и дело, но в конце концов колени затекли, и она заставила себя встать и отправиться в ванную. Из зеркала на неё глянуло чудовище, но Гермиона не стала уделять ему внимания, а просто пустила холодную воду и как следует умылась, так, что кожу начало пощипывать.

Стало легче, во всяком случае, никуда бежать и никого обвинять уже не хотелось. Гермиона бросила короткий взгляд на отражение — там по-прежнему было чудовище, но уже менее страшное. Журчание воды успокаивало, и Гермиона вслушивалась в него почти минуту, прежде чем завернуть кран и вернуться в гостиную.

Омут памяти стоял на столе и казался свидетелем преступления. Или уликой. Гермиона аккуратно вернула воспоминания себе, а Омут — на место, в шкаф, и решительно села за стол. Идея разобраться в себе и своих проблемах её уже не слишком привлекала, а думать о Майкрофте было тошно, поэтому она подвинула к себе папку с материалами об обскурах и принялась за уже сотню раз перечитанную главу из «Фантастических тварей и мест их обитания» Скамандера — самое полное описание явления обскура из существующих в британской научной школе.

Хотя текст был знаком, буквы не желали складываться в слова. Смысл ускользал. Джейн уже не было, а значит, некуда было торопиться с исследованием. Обскуры — явление действительно редкое, хвала Мерлину и всем богам. Она могла хоть двадцать лет выводить новые теории, строить предположения, писать научные работы — от этого не зависела ничья жизнь. Уже нет.

Но если когда-нибудь ей вновь доведётся встретить обскура — она должна знать, как его спасти. Потому что вторую Джейн она не переживёт. Значит, нужно было работать — несмотря ни на что.

Гермиона никогда не получила бы не то, что научной степени, даже бакалаврского диплома, если бы не умела отключаться от посторонних мыслей и эмоций. Когда она писала первые статьи, ей от тоски выть и на стены лезть хотелось, однако же она стискивала зубы, глотала слёзы, сгрызала до мяса ногти, но продолжала перерывать горы книг и выполнять свою работу.

Сейчас было проще, её душило не глухое отчаянье, а просто раздражение, и спустя несколько минут она сумела его побороть. Текст обрёл смысл, Гермиона подчеркнула ещё несколько предложений и подвинула к себе стопку книг, которую ей подготовили архивариусы Отдела тайн — всё, где так или иначе упоминались обскуры, обскури или обскурусы. С первыми двумя томами Гермиона разделалась быстро — это были старые справочники по магическим аномалиям, и нужной информации было всего несколько абзацев в каждой. И хотя одна из книг была написана на староанглийском, это не составило значительного труда: в определённый момент Гермиона поставила перед собой цель научиться понимать Шекспира целиком без адаптаций и сносок, и успешно её достигла, так что слог и лексика образца тысяча пятьсот девяносто второго года не могли её напугать.

Зато разбор третьей книги в стопке — с перспективным названием «Магия: сущность или энергия?» — отнял добрых четыре часа. Гермиона свободно читала на французском, но здесь столкнулась с очень тяжёлым, громоздким слогом, отдалённо напоминавшим слог Николаса Фламеля, и едва пробралась сквозь него, зато подготовленный для конспекта свиток пергамента покрылся короткими заметками и выписками.

О самих обскурах автор писал преступно мало, зато привёл обширное исследование того, как магия влияет на сознание носителя. Не реализуясь в заклинаниях и стихийных выбросах, она накапливается, давит на психику. Либо подробно и дотошно расписывал, как, не высвобождаясь, магия начинает изменять носителя, искажает его память, сбивает физиологические процессы.

«Я знал мальчика, который отказывался колдовать, — писал автор (в вольном переводе на английский), — но сила его не вырывалась из тела, как у обскури, а сохранялась внутри. Этот мальчик поразил меня тем, что совершенно не чувствовал боли и даже не осознавал её, однако его разум был способен фиксировать наличие телесных повреждений».

Гермиона подчеркнула жирной линией: «… не вырывалась из тела», — и закусила кончик пера. Похожая формулировка была в переведённом корейском трактате о запертой магии. Может, где-то совсем рядом и крылась разгадка? Обскуры не справляются с магией, и она вырывается из их тела. А если помочь ребёнку расслабиться и не сопротивляться? Потечёт ли магия по сосудам, как кровь? Пусть такой ребёнок и не сможет полноценно колдовать, но он хотя бы будет жив.

В любом случае, кажется всё упиралось в принятие, то есть в основную проблему обскуров. Нужно было заставить ребёнка, отрицающего всё магическое, принять магию в том или ином виде.

«Как будто это так легко — принять то, о чём не хочешь даже думать?», — едко спросила Гермиона у самой себя и поёжилась, но попыталась возразить: «Я и принимаю», — однако отлично знала, что это наглая и неприкрытая ложь.

Даже она, взрослый человек опытный менталист, не могла принять того, что её пугало. Детям, теоретически, это должно быть проще, но на деле… Как им сделать это, где найти сил? Гермиона раздраженно захлопнула книгу и отложила в сторону пергамент, тут же свернувшийся в свиток.

По всему выходило, что требуется не ментальное влияние и не психологическая поддержка — этого не хватит. Сознание человека обладает отличными защитными механизмами и не подпускает то, что может его ранить. Если ломать эту защиту, то можно нанести непоправимый урон, в сравнении с которым смерть будет благом.

Гермиона прикрыла уставшие от непрерывного чтения глаза, потёрла веки, под которыми, кажется, набился песок, и пробормотала: «Это невозможно».

Наверное, кто-то другой получит Геттингенскую премию по менталистике в следующем году и кто-то другой сможет с гордостью сказать самому себе и всему миру: «Я спас обскуров». И этот другой посмотрит в глаза ребёнку, еще недавно обречённому, у которого теперь впереди вся жизнь.

Это будет не она, потому что, в сущности, как она может вылечить других, если сама — больна и разломана на кусочки?

Будь она не одна, сейчас встала бы из-за стола и ушла бы в спальню, где оказалась бы в надёжных, сильных объятиях человека, который шепнул бы ей: «Ты со всем справишься». Была у неё давным-давно такая фантазия: воображать в те минуты, когда особенно тяжело и страшно, что некто обнимает её сзади за плечи. Так делал папа — много лет назад. Когда Гермиона шла в первый класс, одновременно мечтая о новых знаниях и отчаянно боясь новых людей, папа просто встал у неё за спиной, положил ей на плечо свою небольшую, но крепкую ладонь, и сказал: «Не бойся, я рядом». И то же самое он повторил, провожая её впервые на «Хогвартс-экспресс».

Гермиона дотронулась до своего плеча и обернулась, но разумеется, комната была пуста. Ни папа, ни еще кто-нибудь не стоял позади. Впереди же был исписанный пергамент, папка с переработанными материалами и стопка непрочитанных книг, которые сейчас пугали хуже дементоров, потому что сулили неудачи, разочарование и отчаянье.

Корешки книг скалились золотыми зубами. Гермиона вытащила из стопки одну, написанную арабской вязью, и поморщилась. Эта книга была как насмешка: лежала здесь, ухмылялась, кричала о том, что хранит в себе ответы на все нужные вопросы, но не желала быть прочитанной.

В Отделе тайн, разумеется, работали переводчики-полиглоты, а также специалисты по редким и мертвым языкам, а недавно лингвистический отдел представил артефакт для письменного перевода текстов на любые языки мира. Но Гермиону злило именно то, что она сама не может прочесть этой книги.

Она встала из-за стола, трансфигурировала домашнюю одежду в деловой костюм, схватила книгу и резко крутанулась на месте, возникая с негромким хлопком в самом тёмном углу кабинета на Уайт-холл.

Майкрофт если и был удивлён, то не показал этого — словно она заранее предупредила о визите. Вежливо поднялся, сухо поприветствовал, сопроводив своё «Добрый вечер, Гермиона, чему обязан?» наклоном головы и приглашающим жестом.