Сферы влияния

Каждое действие и каждое слово Майкрофта Холмса имело двойной смысл — Гермиона привыкла к этому за годы вынужденного общения с ним. И она научилась эти смыслы разгадывать. — Гермиона! — позвал её Гарри.

Она ничего не ответила, вслушиваясь в мерный стук его сердца, и он продолжил: — Он прав, я говорю тебе как целитель. После такого стресса тебе необходимы положительные впечатления, иначе… — он сбился, а Гермиона вдруг подумала о том, что Гарри как никто другой знает, каково это — знать, что из-за тебя погибли люди. Он много лет винил себя в смертях тех, кто пал от руки Волдеморта — и Гермиона много лет твердила ему, что в этом нет его вины, что он сделал всё, что было в его силах. Почти то же самое, только совсем другими словами, говорил ей вчера Майкрофт. Возможно, у Холмса были свои причины играть в заботу, и позднее с ними придётся разобраться. Но сейчас Гермиона разрешила себе о них не думать. — Значит, «Глаз»? — спросила она, поднимая голову и заставляя себя улыбнуться. Гарри ответил ей широкой мальчишеской улыбкой и кивнул: — «Глаз».

Они не ограничились колесом обозрения — тем более, что оно оказалось ужасающе медленным, и почти половину всего времени пришлось любоваться на ремонт и стройку, а наверху Гермионе стало почему-то страшно. Они побывали у мадам Тюссо, и Гермиона едва удержала Гарри от оживления огромного зелёного антропоморфного существа, пытавшегося кого-то схватить, потом аппарировали к Букингемскому дворцу, но развода караула не застали, правда, честно постояли возле ограды и посочувствовали парням-гвардейцам в тяжёлых меховых шапках.

Сначала Гермионе было неловко — она не чувствовала никакого желания веселиться, среди толпы хохочущих детей, восторженных туристов и влюблённых парочек она ощущала себя древней старухой без капли жизни и радости.

Но Гарри был упрям, и вдруг, в какой-то момент, измазавшись в фисташковом мороженом, Гермиона поняла, что не просто смеётся, а искренне хохочет. Гарри неприлично заржал и ткнул в неё пальцем, и она в порыве ребячества мазнула начавшим таять зеленым пломбиром ему по лицу и с трудом выдавила сквозь душащий и почти истерический смех: — Цвета Слизерина!

Гарри обиженно хрюкнул — и мороженое на его лице окрасилось в красный цвет. Магглы шарахались в сторону, но без злобы или настороженности, а с добрыми улыбками. Магию они не заметили, видели только двух дурачащихся взрослых. Наверное, их принимали за влюблённых — это было совершенно не важно.

Когда мороженое начало подсыхать липкой коркой, Гермиона сумела успокоиться и беспалочковым заклинанием очистила и себя, и Гарри. Он шумно выдохнул, запустил пальцы в волосы и сказал: — Тебе идёт смеяться.

Начало темнеть, и Гарри, не слушая возражений, перенёс их на сияющую огнями Пикадилли, полную художников, музыкантов и зевак. Лондон Гермионы был тихим, величественным и древним, а Лондон Гарри рассыпался разноцветными мозаичными осколками, как картинка в калейдоскопе. — Смотри! — Гарри ткнул пальцем куда-то в сторону, и Гермиона увидела огромное здание, напомнившее (нет, нельзя было позволить воспоминаниям отравить этот день!) магазин близнецов Уизли. — Я в детстве иногда таскал у Дадли пакетики «M&M’s». Это такие драже. Ничто в сравнении с «Берти Боттс», но… — Я всё-таки магглорожденная, — напомнила Гермиона, и Гарри, осёкшись, фыркнул. — Забыл. Джинни и детям всё нужно объяснять. Не только про «M&M’s» или «Сникерс», даже про «Битлз».

Он опустил голову и отвернулся, как будто засмотрелся на девчонку с разноцветными волосами, рисующую на влажном блестящем асфальте светящимися красками портрет Фредди Меркьюри.

Гермиона не рискнула его окликнуть и приблизилась к огромному стеклянной стене «Мира «M&M’s», прижалась носом к стеклу. Было ещё не поздно, и у стендов и витрин толпились дети и подростки. Звуки стали как будто тише, отступили, остались только картинки. Две девочки с одинаковыми розовыми рюкзаками, на которых нарисованы уже незнакомые Гермионе герои новых мультфильмов, рассматривают плюшевые игрушки. Трое мальчишек в школьной форме, в пиджаках и коротких бриджах, о чём-то яростно спорят у огромной стены, составленной из прозрачных колб, заполненных разноцветным драже — издалека кажется, что это сотни факультетских часов из Хогвартса. Скучающая девочка лет четырнадцати с нарочитым недовольством отмахивается от актёра в костюме красного драже — она уже совсем взрослая, ей всё это неинтересно, но её взгляд нет-нет обращается к полкам со сладостями.

Гарри сзади приобнял её за плечи, Гермиона вздрогнула и отвернулась от витрины. — Зайдём? — широко, но уже не так искренне, как раньше, улыбнулся Гарри, но Гермиона покачала головой. Ей больше не хотелось веселиться, она устала и хотела только одного — оказаться дома, под тёплым одеялом, и спать, спать, спать до тех пор, пока не выспится окончательно.

На углу торгового центра мигала красным видеокамера — кто-то посчитал, что на одну милю в Лондоне таких камер как минимум четыре. По статистике Департамента магического правопорядка, их было куда больше — от пяти до восьми на милю. Полиция не имела доступа и к половине из них, что там, даже к трети — в отличие от спецслужб. Майкрофт Холмс, при желании, мог контролировать каждую камеру в стране, включая эту, которая сейчас чёрным и обманчиво-слепым глазом таращилась на них с Гарри.

Было странно и глупо думать, чтобы он вдруг решил уделить внимание именно ей, едва ли на Пикадилли сейчас происходило что-нибудь, заслуживающее его внимания, но всё-таки было неуютно. — Что там? — спросил Гарри — он не заметил камеры, когда он начинал служить в Аврорате, они ещё не стали всеобщей проблемой, а целителю не было нужды от них прятаться. — Ничего, — Гермиона волевым усилием отвела взгляд от камеры, но тут заметила движение. Корпус чуть наклонился вперёд, роняя с козырька несколько капель дождевой воды, а потом повернулся, обращая взор на выход из подземки.

Гермиона с трудом проглотила вязкую густую слюну и повернулась к Гарри. Он выглядел притихшим и чем-то удручённым. Возможно, думал о Джинни и об их браке — таком идеальном со стороны и таком тяжёлом изнутри. — Я хочу развестись с Джинни, — словно вторя её мыслям, сказал Гарри. — Мальчики уже достаточно большие, они поймут. Лили только… тяжело это воспримет. Но мы по-прежнему будем видеться, и со временем она тоже… — Гарри, — прервала его Гермиона, — ты ведь любишь Джинни. Помнишь, мы говорили с тобой, — она чуть замялась, подбирая слова. — О нас? — Гарри грустно покачал головой. — Да, но ты правду тогда сказала — никто не знает, что могло бы быть.

Джинни и дети были теми якорями, которые — Гермиона верила, что это так! — удерживали Гарри на плаву эти годы, не допускали срывов. Если он останется один, он рано или поздно вернётся к наркотикам. Что до Джинни — почему-то о подруге Гермиона подумала не в первую очередь, — то ей развод разобьёт сердце, но не в метафорично-романтическом ключе, а в самом настоящем. Джинни жила своей семьёй, вернее, даже не так — она жила Гарри, дышала им с того момента, как впервые увидела. — Она меня убивает, — проговорил Гарри, — прощением, заботой, всем, что делает. Ты не позволила бы мне и десятой доли того, что позволяет она. И, — Гермиона не видела его взгляда, но была уверена, что он сдерживает слёзы, — и моя мать не позволила бы. Знаешь, кого я видел в нас с Джинни?

Гарри мог бы этого не говорить, все вокруг повторяли, что они вдвоём — точно как ожившие Джеймс и Лили Поттер. — А мой отец, — продолжил он, — не сделал бы и сотой доли того, что я делал.

Наверное, Гермиона ещё нашла бы какие-то слова — о Джинни или об ошибках, но воздух перед ними замерцал. Она быстро прошептала маскирующее заклятие — и вовремя. Мерцание стало отчётливей, и спустя секунду или две из него появился серебристый сверкающий гигант — внешне неуклюжий медведь-гризли. Маленькие глаза уставились на Гарри с пристальным вниманием, пасть раскрылась и пророкотала низким, хрипловатым голосом профессора Лонгботтома: — Гарри, я нигде не могу тебя найти. Ты читал вечерний «Пророк»? Я назначил всему Отряду Дамблдора встречу после одиннадцати в «Кабаньей голове». Нам необходимо это обсудить.