Сферы влияния

В сущности, Гермионе было не так уж важно, контролирует ли один из братьев Холмсов другого — но она заметила: — Не уверена, что мужчина в возрасте тридцати с лишним лет действительно нуждается в… — она прервалась, выбирая слово, — столь пристальном внимании старшего брата.

Майкрофт чуть улыбнулся одними губами: — Он не просто взрослый мужчина, он гений с существенными психическими отклонениями и тягой к саморазрушению. Правда… я не могу не признавать того, что после вашего вмешательства его страсть к наркотикам вошла в разумные границы. — В разумные? — переспросила Гермиона. — Умеренные, — кивнул Майкрофт. — Во всяком случае, теперь его вероятность дожить до сорока пяти лет возросла значительно и составляет, по моим подсчётам, более двадцати восьми процентов.

Сложно было сказать, почему от этой цифры и от этого тона Гермионе стало настолько не по себе — но нельзя было отрицать того, что по спине прошли мурашки. Недавний приступ безумия показался смешным и отвратительным. — Оптимистично, — сказала она вслух и поднялась из кресла.

Больше общаться не хотелось.

Вечер Гермиона решила, вопреки обыкновению, провести вне дома — в одном из переулков, выходящих на набережную, скрывался отличный волшебный паб. Он был заколдован так, чтобы из окон всегда был виден Британский пролив в лучах утреннего солнца — с мягкой ласковой водой и едва различимым в дымке Кале на другом берегу.

По вечернему времени в пабе было достаточно людно — на весь Дувр было всего два волшебных заведения, поэтому выбор у местных магов был невелик. Но Гермиону знали, поэтому хозяин — одноглазый волшебник по кличке Джо, — нашёл ей место и, не дожидаясь заказа, принёс пузатую кружку светлого эля и порцию рыбы с овощами.

За соседним столом переговаривались три кумушки — все только недавно отправили детей в Хогвартс в первый раз и теперь обсуждали, как им там живётся и предавались воспоминаниям. Из угла Гермионе помахало рукой семейство Барнсов — муж, жена и пятилетняя темноволосая малышка. Гермиона вежливо махнула в ответ, и на этом её общение со знакомыми закончилось.

Люди то приходили, то уходили. Одноглазая, как и хозяин, рыба под люстрой лениво помахивала плавниками и время от времени снимала с вытянутой башки треуголку и приветственно ею махала. Пламя свечей подрагивало, когда в очередной раз распахивалась дверь, и от этого на стенах начинали плясать тени.

Гермиона допила эль и закрыла глаза.

Она хотела, чтобы это всё закончилось. Под «этим» хотелось бы подразумевать проблему Брука и общение с Министерством и Майкрофтом, но в глубине души Гермиона знала — на них всё не кончится. Оно закончится позднее, вместе с жизнью.

Родители пришли бы в ужас, если бы узнали, что Гермиона допускает подобные размышления. Пусть они и не были строгими приверженцами церкви, они жили сами и растили Гермиону с верой в то, что жизнь — прекрасный дар. Но Гермиона от этого дара устала изрядно.

И, в отличие от многих других людей, она не боялась того, что будет там, в той стране, откуда нет возврата (1) — Гарри дважды встречал своих родителей, однажды — Сириуса, а значит, там что-то есть. Это главное.

Она провела ладонью по лицу, даже не пытаясь сделать над собой усилие и избавиться от этого потока мрачных и тяжёлых мыслей — пусть себе текут. Если верить календарю, приближается менструация — так что потеря сил и энергии естественны. Нужно просто переждать, пережить эти несколько дней — и всё снова будет хорошо, она снова будет собой.

«Кому ты врёшь, Грейнджер?». Она перестала быть собой уже давно. Все эти годы она жила по инерции, безо всякой цели. Её работа, дом, выбранный город, даже этот паб — это были атрибуты жизни фальшивой Гермионы Грейнджер, которая не могла показать всем, что на самом деле давно сдалась и отчаялась.

«Авада Кедавра». Милосердная смерть. Гермиона снова потёрла лицо, сдавила виски.

Гарри и Джинни будут в ужасе, разумеется. Джеймс Сириус, Альбус и Лили поплачут, но недолго — им пока слишком мало лет. Родители, наверное, узнают поздно — им будет больно, но это пройдёт. И это всё. Больше никого её смерть не встревожит. — Гермиона! — раздалось у нее над ухом. — Привет!

Она вздрогнула, подняла глаза — и встретилась взглядом с Тони Голдстейном. В списке людей, которых она не желала бы сейчас видеть, он опережал даже Майкрофта Холмса со своим неугомонным братом. — Привет, Тони, — ответила Гермиона, — что ты здесь делаешь? — Была работка недалеко — один олух упустил огненную саламандру. Мы замучились, пока стёрли память всем очевидцам. А ты… — он чуть наклонил круглую голову, — что ты здесь делаешь?

Говорить, что она живёт неподалеку, Гермиона не хотела — жаждущего знаний Голдстейна ей хватало и в Лондоне, — поэтому сказала: — Ужинаю. — Разрешишь присоединиться? — получив в качестве согласия вялый кивок, он бодро сделал заказ и широко улыбнулся.

Примечания: 1. Цитата из классического монолога Гамлета «Быть или не быть»: «…But that the dread of something after death, The undiscovere’d country, from whose bourn No traveller returns…».

Глава шестнадцатая

— … так что сам понимаешь — другого пути не могло быть. Отрицание — это естественная защитная реакция, свойственная как психике отдельного человека, так и обществам, — проговорила Гермиона. Тони почесал нос и возразил горячо: — Отрицание не подразумевает переход в пошлость и пародийность, во что в итоге всё и выливается. Я не говорю тебе о серьёзных произведениях, а говорю о массовости. Ты считаешь, что музыкальная группа «ВолдеПорт» — это защитная реакция? — Разумеется, — кивнула Гермиона отпивая эля, — попытка высмеять то, что пугает, убедить себя в том, что кошмар не повторится. Разве не то же самое мы делаем с пугающим нас боггартом? Обращаем страх в смех. — Это уже не смех, — Тони тоже приложился к кружке, — это мерзость. Если бы эти дети пережили хотя бы четверть того, что пережили мы… — Не желай им этого, — оборвала его Гермиона. Тони, кажется, смутился.

Разговор, как ни странно, не был неприятным. Вопреки обыкновению, Голдстейн не стал терзать Гермиону своими вопросами из области элементарной менталистики и базовой психиатрии, а вместо этого завел лёгкий разговор об общих знакомых, который постепенно перешел на играющую в пабе музыку, а с неё — на искусство в целом и современное искусство в частности. И спустя полтора часа Гермиона обнаружила себя допивающей третью кружку эля и увлечённо толкующей о концепции отрицания в постмодернистском обществе.

Нельзя сказать, что Тони был бесподобным и интеллектуальным собеседником — о том же постмодернизме Гермиона, пожалуй, предпочла бы спорить с Майкрофтом, наверняка знакомым с наиболее значимыми произведениями и почти наверняка имеющим по этому поводу весьма нестандартное мнение. Но, в отличие от Холмса, Голдстейн был приятен в общении и искренне получал от беседы удовольствие. И сама Гермиона, пожалуй, тоже.

Через некоторое время они вышли из паба и не сговариваясь направились к набережной. Было достаточно тепло и ясно и на удивление тихо — ни влюблённых парочек, ни родителей с детьми. Кале скрывался в тёмной дымке — от воды поднимался туман. Гермиона подошла к самому ограждению и остановилась, всматриваясь вдаль. Она однажды стояла точно так же на другом берегу — и думала о возвращении в Британию и о том, что найдёт здесь.

Тони остановился в стороне, и Гермионе стало от этого неуютно — хотелось остаться наедине с побережьем, удивительно чистым звёздным небом и собственными мыслями, а Голдстейн — пусть и приятный собеседник — был лишним и чужим. — Это был отличный вечер, да? — некстати заметил он. Гермиона рассеянно кивнула и повела плечами — вдруг подумалось, что Тони может воспринять её согласие неправильно, подумать, что она хочет провести с ним время снова. В сущности, почему бы и нет?

Джинни много раз говорила (а Гарри ничуть не реже думал), что Рон не хотел бы для Гермионы такого одиночества. И в её целибате нет ровным счётом никакого смысла и никакой пользы.