Айлсфордский череп

Если она все-таки справится со своей задачей и вернется в Айлсфорд, то непременно выйдет замуж за Билла — при условии, конечно, что к тому времени у него еще останется такое желание. Мысль эта пришла ей в голову мгновение назад, после воспоминаний о приснившемся кошмаре. Матушка Ласвелл уже дважды отказывала Биллу, отговариваясь, что она слишком стара и давно привыкла жить в одиночестве, да и в браке ей всегда не везло. В общем, сыпала этими и прочими подобными оправданиями, правда, с тем же успехом она могла вразумлять Неда Лудда, мула с фермы. Ее слова достигали ушей Билла — а Бог свидетель, они у него весьма чуткие, — но вот внутри определенно не задерживались. Проносились через его голову, словно гонимые ветром осенние листья, и вылетали с другой стороны. Теперь эта мысль вызвала у женщины улыбку. Билл Кракен стал кормчим «Грядущего», словно и был рожден для этой роли, а сама ферма долгие годы дожидалась только его. Если уж ей суждено спуститься в ад, подумалось Матушке Ласвелл, то подле себя она готова видеть лишь Билла Кракена, и никого больше. Как все-таки низко она поступила, оставив его этим утром в неведении!

Вдруг ее сильно толкнули — два каких-то чванливых юнца спешили в направлении Паддинг-лейн, — и мысли разлетелись перепуганными воробьями. Мост остался позади, и она наконец-то нырнула в относительную прохладу улицы. Грандиозный поток людей растворялся в гигантском городе, словно река в море. Матушка Ласвелл выбралась из толпы пешеходов и на минутку замерла, пытаясь уловить внутри собственного разума особые, ни с чем не сравнимые звуки, имевшие совершенно иную природу, нежели шум улицы. Она ощутила присутствие Эдварда, тихонько прокравшегося в ее сознание, видимо, еще на мосту, и даже слышала голос сына, тихий, как шепот из-за закрытой двери, и бесконечно далекий. Однако Матушке стало ясно, что призрак ее несчастного дитяти находится неподалеку и что ему известно — она рядом.

Затем Матушка Ласвелл решительно двинулась дальше, в направлении сверкающей в лучах солнца позолоченной верхушки монумента в память о Великом лондонском пожаре.

Женщина купила пирожок с мясом у весьма жалкого на вид уличного мальчишки, облаченного в пальто размера на два больше требуемого и явно нестерпимо жаркого. Да только куда девать бедняге ценную одежду, если руки заняты — ясно, что нести ее на плечах! Продавец был примерно одного возраста с Эдвардом, когда тот…

Матушка вручила мальчику две кроны и отошла, оставив на тротуаре одуревшего от счастья маленького торговца и жалея одновременно, что не дала больше и что вот так запросто поддалась сентиментальному порыву. Жуя отвратительный пирожок, хрящей в котором оказалось куда больше, чем мяса, женщина двинулась дальше. Колокола церкви Святого Климента принялись отбивать песенку об апельсинах и лимонах[21], и Матушка Ласвелл внезапно вспомнила, что самого святого бросили в море с привязанным к шее якорем. «Что ж, — философски рассудила она, — бывают вещи и похуже, чем визит Харриет Ласвелл в Лондон». И осадила себя, поскольку сейчас скорее стоило поглядывать по сторонам, нежели заглядывать в глубины сознания.

— Кто умеет веселиться, тот горя не боится, — произнесла она вслух поговорку и взяла курс на Лайм-стрит, где подле таверны «Корабль» проживала ее старинная подруга Мейбл Морнингстар. Мысль о таверне подсказала Матушке Ласвелл, что неплохо бы поскорее освежиться — пожалуй, кружечка пива будет самое то, — дабы восстановить естественную текучесть крови, сейчас основательно сгущенной нещадно палящим солнцем.

За очередным углом взору ее наконец-то предстал пункт назначения, а на тротуаре за входом в таверну — и сама Мейбл, облаченная в мантию Звездного Небосвода. Когда-то Матушка Ласвелл подарила подруге этот ритуальный наряд, и в нем едва ли следовало выходить на улицу. Столетия три назад за подобный поступок Мейбл как ведьму запросто сожгли бы на площади Смитфилда.

«Да она знала, что я приду», — внезапно осенило Матушку Ласвелл, и словно легкий ветерок овеял ее вспотевшее лицо. Ей отчаянно требовалась помощь Мейбл, и подруга, уловив ее безмолвный призыв, даже нарядилась в ожидании.

— Выглядишь ты неважно, Харриет, — вместо приветствия объявила Мейбл, — прямо как сосиска на горячей сковородке. По моему жилищу сейчас гуляет легкий сквознячок, и еще у меня найдется, чем промочить горло — славный шанди[22], если сей непритязательный напиток отвечает твоему вкусу. Идем наверх?

— Ах, лучше и не придумать, — отозвалась Матушка Ласвелл. — У меня внутри словно пустыня.

Она проследовала за подругой во входную дверь с небольшой вывеской, гласившей: «Предсказание судьбы. Ясновидение. Некромантия. Поиски потерянного». Подшучивая друг над другом, женщины поднялись по темной узкой лесенке, уходившей, казалось, прямо в небеса, свернули в освещенный газовыми лампами длиннющий коридор с дверьми по обеим сторонам и наконец оказались у подножия еще одной лестницы. Матушка Ласвелл остановилась перевести дыхание.

— Совсем обессилела, — посетовала она. — Прогулка с Тули-стрит меня едва не прикончила. Хотя я буквально воспряла духом, когда увидела тебя, потому что поняла — ты знала о моем приезде. Правда ведь, Мейбл? Ты, вижу, надела свою мантию.

— Я предчувствовала, что ты близко, Харриет. Мне ясно представился раздувающийся парус, который несет тебя ко мне, словно лодку по реке. И тогда я приготовилась. Еще я поняла, что едешь ты не ради развлечения. Душа твоя исполнена в равной мере ужаса и надежды. Это было очевидно. И когда ты подошла ближе, я спустилась на улицу, и вуаля! — вот и ты с зонтиком, словно под парусом.

Говорила Мейбл бодро, однако в ее улыбке сквозила глубокая обеспокоенность. Предсказательница обладала довольно непритязательной наружностью плотно сбитой трактирщицы или поварихи и нрава была скорее задорного, нежели мечтательного. Седина в ее растрепанных каштановых волосах еще не проступила, несмотря на то что шел подруге седьмой десяток. Матушке Ласвелл и вправду теперь, когда ее больше не изводило одиночество, полегчало, и она твердым шагом одолела последний лестничный пролет и затем проследовала за Мейбл в ее апартаменты. Вдвоем-то, обладая изрядными способностями, они уж точно разберутся и точно победят.

Длинный ряд широко распахнутых окон в неожиданно просторной комнате, наполненной свежим воздухом и солнечным светом, выходил на вокзал Фенчерч-стрит. Полки потемневших от времени шкафов вдоль стен ломились от книг, и, словно этого было мало, штабеля фолиантов и рукописей громоздились еще и на полу. На длинном приземистом комоде с изогнутыми ножками и средневековой сценой, нарисованной в стиле «Искусства и ремесла»[23] на четырех навесных дверцах, стояли кувшин и таз.

Потягивая шанди, Матушка Ласвелл рассматривала заключенную в рамку фотографию покойного мужа Мейбл. Мужчина был облачен в визитку и выглядел довольно молодо и изысканно, хотя при съемке несколько перестарался с неподвижностью, отчего вышел косоглазым. Его не стало лет десять лет назад. Матушка Ласвелл всегда немного завидовала подруге, которой повезло найти весьма достойного мужа, а не какой-то там шлак. Теперь же он превратился в воспоминание, в украшение, висящее на стене. Увы, как ни печально, хорошее тоже проходит.

Матушка снова подумала о Билле Кракене и поняла, как отчаянно ей не хватает его общества. Какая же она все-таки дура, что отправилась в Лондон в одиночку. И уж точно грешно постоянно делать что-то для других, при этом ничего не позволяя им делать для себя. Сродни предательству, чванливой гордыне, наряженной в рубище святоши. Глупость и самообман.

Мейбл отдернула занавеску, отделявшую скрытую от посторонних глаз часть комнаты. На противоположных ее стенах располагались высокие зеркала в простых темных рамах, на третьей стенке над небольшим дубовым платяным комодом висел канделябр. Резьба на дверцах комода изображала выглядывающее из листвы лицо, а сверху лежали барометр и, в медном кольце, — магический шар. За квадратным столиком, снабженным на углах аккуратными пружинными зажимами, стояли два кресла: одно — накрытое атласом с вытканными звездами и всяческими символами — предназначалось для предсказательницы. Собственно, покрывало являлось самой яркой частью интерьера — какие-либо украшения отсутствовали напрочь, никакой тебе манерности и вычурности. Когда дело касалось магии, Мейбл Морнингстар являла собой образец практичности.

21

Имеется в виду популярная в англоязычном мире детская песенка, в которой упоминается церковь Святого Климента.

22

Шанди — смесь пива или портера с лимонадом или безалкогольным имбирным пивом.

23

Английское художественное движение конца XIX века, характеризовавшееся ручной выработкой предметов декоративно-прикладного искусства и стремлением к сближению искусства и ремесла.