Сезон дождей

Евсей стоял в серой замшевой куртке, сдвинув на затылок широкополую шляпу. Он улыбался и молчал. У него было отличное настроение, он гордился Наташей. Евсей видел – Наталья нравится родителям, а это особое состояние, словно гордость за хорошо проделанную работу. Конечно, его отец не очень удачлив в жизни, да и мать тоже, но ему, Евсею, нечего было скрывать и не нужно рисоваться, он уже поведал Наталье о не очень радостной судьбе своих родителей, рассказал с особым вызовом и с каким-то потаенным смыслом – он-то свою жизнь проживет иначе! Как? Он пока не знает, как именно, но у него есть своя цель и он этой цели добьется. Первые шаги уже сделаны – его рассказ обещали напечатать в одном солидном литературном журнале – а это немалая удача. Из всех членов литературного объединения он первый, кому так повезло. Собственно, это не рассказ, а небольшая повесть. И не на «производственную» тему, которая привлекает журналы, а повесть о любви.

Антонина Николаевна предложила собирать на стол, для чего отправила молодежь в комнату Евсея.

Квадратная комнатушка напоминала пестрый детский кубик, если представить кубик изнутри. Облезлая пишущая машинка стояла на выдвинутой полке школьного секретера. Рядом старая тахта. Подле тахты, на полу, сгрудилось несколько порожних бутылок, жестянка из-под консервов служила пепельницей. Низкий столик завален книгами и бумагой. Вообще книги валялись всюду: на подоконнике, на шкафу, заполняли шкаф, были разбросаны по полу, валялись под тахтой. На стене – прикнопленная фотография Хемингуэя из журнала «Огонек» и фото еще какого-то бородача.

– Ключевский, – пояснил Евсей. – Русский историк. Слышала?

– Нет, – призналась Наталья.

– У нас он сейчас не в особой чести. Василий Осипович Ключевский. Великий русский историк.

– А тебе он для чего? Ты же учишься на литфаке?

– Для чего? – Евсей пожал плечами. – Для того. Если придет кто в гости, спросит, кто это? Я отвечу: Ключевский. Великий русский историк. Гость скажет: «А-а-а…»

– Выпендрежник ты, Севка, – улыбнулась Наталья.

– Не без этого, – кивнул Евсей. – Скромность не моя сестра.

– И после этого ты уверяешь, что полгода ходил в сберкассу, следил за мной и помалкивал, ждал, когда я отошью Рунича.

– К черту Рунича, – Евсей взял Наталью за руки.

– А как увидел нас вместе в клубе, понял, что отступать некуда? – Наталья увернулась и шагнула в сторону.

– К черту Рунича! – повторил Евсей.

– Тише, тише. Сейчас войдет твоя мама, – упиралась Наталья. – Послушай. Они сейчас нас позовут.

Сквозь стенку донесся раздраженный голос Антонины Николаевны. Она спрашивала: куда подевался консервный нож. Голос Наума Самуиловича что-то робко пояснял.

– Долгая история! – Евсей вновь потянулся к Наталье. Наталья решительно уклонилась и оттолкнула Евсея.

Тот потерял равновесие и тяжело плюхнулся на тахту. Наталья отошла к окну.

– Терпение, Сева, терпение. Не за тем я пришла в твою берлогу, – Наталья смотрела в окно.

Серые разводья лежалой пыли туманили картинку улицы. Женщина толкала коляску с ребенком. Пробежал мальчик с портфелем. Показался трамвай с черной и длинной, точно гроб, крышей. Прогрохотав на стыке рельс, трамвай втянулся под правую стойку оконной рамы. Тотчас на жесть наружного подоконника опустился крупный голубь. Дергая тугой головкой, голубь дерзко поглядывал круглым глазом на Наталью, словно приглашал присоединиться к прогулке. Наталья постучала пальцами по стеклу. Голубь недоверчиво вывернул головку, подпрыгнул и тяжело полетел через улицу.

Евсей поднялся с тахты, шагнул к Наталье и положил руку на ее плечо, возможно, это был извинительный жест. Наталья резко сбросила его руку.

– Перестань! – в голосе ее звучала жесткая нотка. И тут их позвали к столу.

– И чем вас угощала вчера мама Севы? – спросила Зоя, она любила подробности.

– Чем? Не помню, – Наталья опустила чашку с чаем на стол. – Были шпроты, селедка с отварной картошкой. Еще какая-то рыба, очень вкусно приготовленная.

– Наверно, фаршированная. Они любят фаршировать рыбу, – определила Зоя. – У меня была подруга в школе, ее мать здорово фаршировала рыбу. Они уехали в свой Израиль.

– Не знаю, может и фаршированная, – согласилась Наталья. – Вообще у Севки славные родители, мне понравились. Но квартира, это нечто. Я до сих пор чувствую запах коридора.

– Ах, ах. Просто ты никогда не жила в коммуналке, – Зоя пила бульон, заедая беляшом.

Наталья искоса поглядывала на Зойку.

– Вытри подбородок, испачкаешь блузку, – Наталья протянула салфетку.

Зоя благодарно кивнула.

– Тебе нравится Евсей? – спросила Наталья.

– Да, – с какой-то поспешностью ответила Зоя, – очень. Мне нравятся такого типа мальчики. В нем что-то есть. Это не Рунич.

– Здрасьте, сравнила.

– И даже не тот трубач, Лева Моженов. Хотя Лева очень симпатичный. А почему ты спрашиваешь? Не веришь себе?

– Не знаю, Зойка, – помедлив, ответила Наталья. – Вдруг нападает.

– Приехали! – Зоя изумленно оглядела подругу. – Это после всего, что между вами было? Ведь он первый твой мужчина в том самом смысле. Или ты наврала?

– Нет, не наврала. Первый.

– До сих пор не представляю, как ты быстро решилась на это, – хмыкнула Зоя.

– Сама не понимаю. Он меня околдовал.

– Надеюсь, кроме меня, никто об этом не знает?

– Мама знает, – вздохнула Наталья. – Я же тебе уже говорила. Мама ночью вернулась с дачи, поругалась с отцом.

– Хорошо, что одна, без отца, – подхватила Зоя.

– Да, мне повезло.

– Представляю, как ты выглядела. С Севкой. Обхохочешься!

– Да уж.

Какое из событий той сентябрьской ночи сильнее запомнилось Наталье? Неожиданная, оглушительная близость с Евсеем, стремительная, точно смерч. Наталья пережила смерч в Крыму, куда ездила на отдых с родителями, года три назад. Дачники едва успели укрыться в погребе дома. А после того, как стих вой и скрежет и они вышли из погреба наружу, то не узнали двор: все перевернуто, разбросано. Особенно поразила мертвая коза, которую, как уверяла хозяйка дома, закинули с небес. Точно так же ее поразило, как Евсей в одно мгновенье уволок спинку дивана в дальний угол комнаты и погасил свет. Темнота доносила до сознания Натальи какие-то отдельные слова Евсея, даже не слова, а звуки. Его горячий, обжигающий рот, мягкий шелк усов. Наталья отвечала ему такими-же чужими, бессмысленными словами. И думала – какое у Евсея легкое, почти невесомое тело. Еще она ждала боль, ведь должна быть боль, Наталья знала. Но боль не появлялась, вообще ничего не ощущалось, кроме испуга и растерянности. И ею овладело любопытство. Даже потом, когда Евсей, завалившись на бок, лежал рядом, тихий и вялый, любопытство вытеснило все прочие эмоции. Она уже собралась было поделиться своим любопытством с Евсеем, как услышала щелканье замка входной двери. Наталья оцепенела. Родители?! Неужели родители вернулись с дачи? Она была уверена, что они уехали на все выходные, была договоренность. Когда Наталья услышала шаги в прихожей, она еще не знала, что мать вернулась одна, что она поругалась с отцом. Оцепенение сменил страх. Хорошо, в комнате было темно, родители редко заглядывают к ней, когда в комнате темно. И тут слух уловил шепот Евсея: «Куртка, на вешалке, куртка и шляпа». К Наталье постепенно возвращался здравый смысл, она догадывалась, что мать вернулась одна, как не раз бывало в последнее время. Наталья набросила халат и вышла из комнаты. Мать стояла у окна спальни под открытой форточкой и курила. «Когда он уйдет, зайди ко мне», – проговорила мать.

Назавтра, придя на работу, Наталья рассказала об этой истории подруге. Неужели Зоя забыла?

– Нет, нет, я помню, ты мне рассказывала, – Зоя продолжала жевать беляш, двигая челюстью в какой-то горизонтальной плоскости.

– Жуешь, точно корова траву, – не удержалась Наталья.

– Вот еще. Я всегда так жую, – Зоя прикрыла ладонью рот и, помолчав, спросила: – Что же мне делать?